Ты презираешь тех, кто сломлен, считаешь их слабыми и смотришь с высока. Демонам тоже свойственно ломаться, Билл, и ты тоже когда-нибудь сломаешься. Сильны те, кто сможет встать на ноги, а слаб тот, кто ни разу ни падал на колени, вознося голову к небу. Я умею ждать. Ты уже забудешь обо мне, как о многочисленных своих контракторах, но я вернусь в твою жизнь незримой тенью и исполню свою часть договора.
Постой! Разве ты не слышишь? Он рядом, взгляд его пустой… Таких и век ещё не сыщешь…
Комнату освещает только небольшой язычок пламени свечи, способствующий появлению причудливых теней на обшитых красным бархатом стенах, и просачивающийся сквозь тонкие портьеры рассеивающим светом луч блестящего диска Луны. Изящность интерьера непозволительно опасно граничит с жуткой, леденящей душу мрачностью: прямоугольный стол из темного дерева с резными ножками, уставленный стопками бумаги и парой пустых чернильниц, забытых когда-то легкомысленным дворецким, высокое кресло, немногим напоминающее трон, и — о чудо, — обшитое все тем же красным бархатом, и пара громадных стеллажей, набитых книгами в толстых кожанных переплетах с пожелтевшими от старости страницами. На спинке кресла тяжелым грузом повис кроваво-красного цвета сюртук с золотыми застежками, располагаясь подле трости из черного дерева с, кажется, фамильной гравировкой. Дверь тихо скрипнула, мимолетно впуская в темную комнату тонкую полоску света, и, поддавшись потоку воздуха, почти догоревшая свеча и вовсе потухла, оставляя от былого свечения лишь серую изящную дымку. В давящей, почти удушающей тишине громкий стук каблуков высоких сапог с атласными лентами кажется раскатом грома после долгого затишья. В руке у входящего искусный канделябр, по сути своей больше напоминавший жирандоль, и высокая статная фигура теперь отбрасывает тень — она снимает с головы цилиндр, пристраивая его аккурат на жухловатом листе бумаги и проводит рукой вдоль волос, патлами обрамлящих подбородок, стягивая чёрную ленту, удерживающую непослушные пряди на затылке. Пальцы тянутся к шее, стремясь поскорее расстегнуть металлическую застежку и хоть немного расслабить жабо — плотная ткань, красивыми складками льнущая к груди, малость затрудняла дыхание, не говоря уж о тугом корсете сзади, практически сковывающем движения. Фигура бесшумно садится в кресло, закинув ногу за ногу и ставит локти на стол, устраивая голову на сцепленных ладонях, скрытых под черными перчатками. Пламя свечи озаряет белое, почти болезненно-бледное лицо: карие, с отчетливым вишневым отблеском глаза, ярко-выраженные скулы, немного заострённые, из-за чего больше походили на эльфийские уши, и растянутые в кривой ухмылке губы. Насмешливый, едва не открыто высмеивающий одним только видом взгляд устремлен на потрепанные временем — временем ли? — страницы толстой открытой книги: «Не ты ли, адское отродье, Не ты ль внушаешь людям страх?..» — «…Не ты ль, лишь так в своё угодье, Являешься в кошмарных снах?» — нараспев заканчивает звонкий голос со стороны, и, если бы сидящий действительно бы испугался, то точно подпрыгнул бы на месте. Но тот даже не дернулся, медленно, будто лениво поворачивая голову к — нет, не вошедшему — появившемуся на пороге кабинета, — А эти строки нехило так льстят, не скажешь? Он вскидывает голову, оголяя ряд белых зубов и размашистым шагом заходит внутрь, опираясь на такую же черную трость, какая сейчас покоится около кресла, и подхватывает со стола книгу, пролистав пару страниц. — А как тебе это: «Нам книги врут, священники и пуще, Мы на коленях бьемся пред иконой, Не замечая, как в людимой гуще, Посланник Дьявола уж давится короной»? Какой автор был ближе к правде, описывая нашу природу, а, граф? — Скажи, зачем ты явился сюда? — граф кажется и вовсе игнорирует собеседника, устремив свой взгляд на язычок пламени, и на секунду прикрывая глаза, кажется, мысленно досчитав до десяти, чудом сдерживаясь, чтобы не прикрыть лицо рукой. — Поговорить, — граф не верит. Слишком приторно, слишком мутно, слишком… неправильно. Неестественная ухмылка на лице собеседника вселяла ужас, от него веяло холодом и человеческой кровью, почти гнилью. Граф хмурится. — Такие как ты не приходят поговорить. Ты безумен. Однажды и за тобой придет карма, Сайфер, ты не всемогущий. — Избавь меня от этого. Поверь, мне абсолютно все равно, я такими словами на двести лет вперёд наслышан. Помнится мне, когда-то ты разделял мои взгляды… До того как сбежал, поджав хвост, — совершенно равнодушный, незаинтересованный взгляд: упрек. Глаза сужаются, и он смотрит с прищуром, пытаясь поддеть и найти нужную точку, — Но я закрыл на это глаза. У меня к тебе предложение. Нет, сделка. Твой лик обманчив, гость из преисподней, Ты сладкими речами затуманишь разум, Проникнешь в голову, и графа благородней, Сверкнешь глазами, равными топазу. Граф застывает на месте, резко задувая пламя одной единственной оставшейся свечи и ухмыляется одним уголком губ, резко разворачиваясь к собеседнику лицом. — Я не глуп, Сайфер. Ты можешь сколько угодно считать меня полоумным, но я отличаюсь от низших как минимум тем, что имею рассудок. Я провёл с тобой достаточно времени, чтобы судить о твоей честности. Ты не подчиняешься всепринятым законам, идешь против толпы в надежде перешагнуть самого Лукавого. Тебя это погубит, — его тон строгий, и Билл даже готов поспорить, что он озлобленно нахмурился, метая на него подобные молниям взгляды. — Правда, вот незадача, мне совершенно нечего тебе предложить, — Сайфер игнорирует все попытки достучаться до себя и театрально прикладывает ладонь ко лбу, взмахивая аристократическими кистями. Скучающий взгляд собеседника сменяется заинтересованным. Он действительно знает, на что давить. — Я не позволю тебе гипнотизировать себя, отродье, то что я отрекся от былой жизни не значит, что я забыл все демонские штучки, — равномерный баритон почти переходит в шепот, когда граф молча открывает ящик стола и достает печать, безэмоционально протягивая нечисти лист бумаги и серебряный клинок с резной ручкой, — Не льсти себе, я иду на это по собственному желанию. — Непременно. Полночь. Полная луна, освобожденная от пары облаков, не считает портьеры преградой, и льет свой холодный, белый свет прямиком на стол. Демон материализует перо, обмакнув его в темные чернила и аккуратным, с изящными завитками почерком пишет условия контракта. Граф, сидящий напротив, недолго думает, после чего также макает перо в чернильницу и пишет уже своё условие на желтоватом листе. Почти полнейшая темнота не помеха, демоническое зрение в несколько раз превышает человеческое. Сайфер смотрит на клинок какое-то время, и приглашающе кивает контрактору, призывая начать первым. Граф цыкает, подцепив пальцем тонкое лезвие и закатывает рукава красного — иногда Биллу кажется, что другие цвета тот не носит вообще, также как сам не предает жёлтый фрак, изредка сменяя его камзолом или сюртуком, но неизменно того же цвета — редингота, приставив его к бледным запястьям. При свете луны цвет кожи и вовсе становится как у мертвеца, и разглядеть тонкие нити вен не составляет никаких трудностей, на секунду даже кажется, что по ним течёт в действительности голубая кровь. Рука, не дрогнувши, резко разрезает белую кожу, позволяя крови, сначала собравшись на новоиспеченной ране круглыми капельками, начинает стекать вдоль запястий, чуть ли не пачкая край виднеющейся из-под редингота белой рубашки. Граф подносит руку к исписанной бумаге и слегка сжимает кулак, заставляя кровь политься быстрее и запачкать собой потрепанный лист. Взяв в другую руку печать, он, кинув быстрый взгляд на не менее сосредоточенного демона, запечатлел на быстро засыхающей крови непонятный рисунок, похожий на старинный иероглиф. Граф протягивает клинок и печать Биллу, тут же отвлекаясь и зажимая кровоточущее запястье, понимая, что шрам на коже останется навсегда — раны, сделанные демоническим клинком не заживают до конца даже на высших. Сайфер, явно не впервые проделывая подобные вещи, быстро ставит клеймо и на свой лист. Печати поставлены. Контракт заключен. Где-то за окном слышится отчетливый вой, вызванный полнолунием.Когда кровь коснется белого листа, оскверняя разум демонической души, Будет поздно думать, что будет потом, лишь раздастся волчий крик в ночной тиши
«Б и л л С а й ф е р. Д е м о н в ы с ш е г о р а н г а, к л а с с и ф и к а ц и я: ч ё р н ы й д е м о н. Контрактор в последствии сделки передает силу внушения и проникновения в разум.» «Г л е н Э с к а н о р. Д е м о н в ы с ш е г о р а н г а, к л а с с и ф и к а ц и я: д е м о н р а з у м а. Контрактор в последствии сделки получает возможность в любой момент проникнуть в тело оного, захватив власть над сознанием.».
Билл нарушает тишину, звонко щелкнув пальцами, кажется, забирая свою часть от сделки, так как лицо Глена озаряет гримаса ужаса и боли — лишаться способности зачастую бывает болезненно. Почти физически ощущается, как неземная сила вмиг покидает тело, оставляя бывшего хозяина совсем без сил: он безвольной тушей рухнул на стол, стиснув белые зубы. — Рад был иметь с тобой дело, Глен, — демон оскалился, сверкнув золотыми глазами в темноте, и собираясь уходить, остановленный лишь хриплым кашлем графа. — Ты Дьявол. Не думай, что я не знал о твоих намерениях, — Глен поднимается на локтях, вскинув голову, убирая мешающие пряди с лица и победно смотрит на Билла, с плящущими в глазах чертиками, — завтра в моем поместье будет бал, и я буду рад, если ты не испортишь мне настроение своим жалким присутствием. — Значит я обязательно приду, — хмыкает тот, взмахнув тростью и открывает дверь, сталкиваясь с высокой фигурой дворецкого. Мужчина, в форменном фраке смотрит удивленно, и быстро переводит взгляд на хозяина комнаты, уставшего и потрепанного. Он тушуется, чуть не выронив из рук серебряный поднос, и начинает было оправдываться, говоря о том, что никого не впускал и даже не заметил незванного гостя, но граф поднимает руку, заставляя пугливого слугу заткнуться. — Я сам его впустил. Билл кривит губы в усмешке, и, махнув на прощанье рукой, исчезает во мгле, оставляя повисшие в тишине слова графа неуслышанными: — Мы еще увидимся, Сайфер, и ты сломаешься, как фарфоровая кукла.Свершится месть, но не сегодня, нет, Он придет за твоей жалкой душой через сотни лет!
***
— Я ненавижу тебя. Ненавижу тебя за то, что причиняешь мне боль. — Я знаю. Мне жаль.