Цена памяти

— По-моему, я просил тебя не появляться здесь, — Глен умело крепит металлическую застежку на жабо, поправив красную рубиновую брошь, и, прикрыв глаза, выдыхает, делая шаг назад от зеркала. Он натыкается взглядом на янтарно-карие радужки, застегивает пуговицы жилетки и садится на стул, закинув ногу на ногу. На заправленной постели аккуратно лежит выглаженный сюртук темно-бордового цвета с черными лентами по краям и сзади, с прикрепленным на лацкан серебрянным фамильным значком герба семейства Эсканор, ярко поблескивающим при попадении на него из-за раскрытых портьер прямых лучей уже заходящего солнца. — По-моему, я говорил, что все равно приду, — Билл прокручивает в руке трость, снимает с головы цилиндр и, оглянувшись, присвистывает, — надо же, у тебя бывает светло. — Заткнись, деспот, — граф вскидывает голову, взглянув на демона сверху вниз, и, будто вспомнив что-то важное, подходит к английскому шкафу-буфету, надевает тонкие атласные перчатки, — если ты действительно собираешься появиться на приёме, то прошу тебя, не испорть мне вечер. И надень что-нибудь поизящнее. — Чтобы выглядеть как сутенёр в каком-нибудь дешёвом борделе? Прости, но я предпочитаю более сдержанный стиль одежды. Глен фыркает и говорит что-то про то, что его поместье вовсе не похоже на дом терпимости и оскорблять его гардероб было необязательно. Сайфер показательно игнорирует каждое его слово и проводит пальцами по его щеке, ведет по губам и на грани слышимости шепчет, что готов быть сутенёром только для такой шлюшки, как он бюсту Аристотеля, собирая слой пыли. Глен всегда был чересчур эстетом. Даже будучи демоном, будучи властным самому решать, как распоряжаться своей жизнью, будучи властным над смертью, временем, чувствами людей и их жалкой расой, он выбирал жить среди них. Смотреть, как с годами меняются устои, традиции, как рушатся империи, свергаются правители, как меняется этот чёртов мир. Он прожил не одну сотню лет, забрал тысячи жизней, наблюдал, как человек всё больше погружается в науку, совершает всё новые и новые открытия, интересуется проблемой создания Земли, изучает свою собственную жизнь. Глен видел в людях то, на что демоны никогда не обращали внимания: видел в них желание существовать, видел то, что они понимают концепцию времени, понимают смерть и, хоть и осознают всю её неизбежность, из-за всех сил стараются совершенствоваться, оставить что-то тем, кто будет после них. Демонам не понять этих желаний. У них в запасе целая вечность, вечность беспросветного блуждания во тьме, это сотни, тысячи и миллионы лет бессмысленных контрактов, поисков выгоды для себя и простого существования. Демоны не живут, демоны существуют. Им не понять людских стремлений, а Глен понимал. Он думал, что, будь он человеком, он бы, наверное, тоже к этому стремился. Всё-таки он провел тысячи лет в наблюдениях за смертными, анализировал их поступки, ценности и морали, отрёкся от собственных убеждений и идеалов ради жизни среди самых обыкновенных, обделенных сверхъестественным способностями и лишенными каких-то привилегий, людей. Ох, знали бы об этом эти самые люди, покрутили бы пальцем у виска. Билл понимал Глена ровно на столько же, на сколько не понимал. Когда-то они разделяли одни взгляды: о величии демонов над всем живым существом, о своей собственной могущественности и отречении от преклонения Самой Смерти. Они и сейчас идут против Лукавого, но, если Билл так и не изменил своей точки зрения — он до сих пор стремится показать своё превосходство, которого, в принципе, и не существует вовсе, до сих пор пытается переплюнуть его и, возможно, даже занять его место — то Глен же, полностью изменив свой образ жизни, продолжает игнорировать кого-то высшего хотя бы потому, что природа демонов не несëт в себе тяги к другим расам, а уж тем более этим расам подражание. Да он и рад был бы, предай его высшие Великому Суду, но здравый смысл, почему-то, рад бы не был. Глен просто из тех, кому надоело. — Я бы советовал тебе поторапливаться, если хочешь успеть, — Эсканор стянул с шеи развязанную ещë до того, как на рубашке появилось жабо, шейную ленту и, умело подхватив длинные волосы, собрал их в низкий, с толикой небрежности, хвост. Правда, несмотря на это, пряди вокруг лица всё ещё безнадежно болтались при каждом движении и нагло отказывались хоть как-то соответствовать общей прическе. Во всем виновата длина: будучи уже достаточно длинными для того, чтобы мешаться и постоянно лезть в глаза, они были слишком короткими, чтобы завязывать их лентой. Даже с таким логичным оправданием, Глену иногда упорно казалось, что они жили вообще отдельной жизнью и к нему отношения не имели, — Всё начнется в шесть вечера. Билл демонстративно зевнул, показывая свою незаинтересованность, и мельком глянул на большие часы с маятником, такие же пафосные и чересчур готические как и вся мебель, как и сам её обладатель. Глену, несомненно, больше бы подошёл образ вампира, того самого графа Дракулы, живущего в огромном темном поместье без единого слуги, и редкими гостями. В принципе, от вампира его отличало, в основном, наличие слуг, а кровь он высасывал вместе со всей энергией и нервами, это точно. Между тем, часы показывали без получаса назначенное время, и, как бы Сайферу не хотелось не идти на поводу у горе-графа, поторапливаться ему действительно стоило. — Встретимся на балу, граф Эсканор, — на последок пропел Билл, шутливо отсалютировав тому цилиндром, на что Глен лишь раздраженно фыркнул. В отличие от своего вечно спокойного графа, прислуга суетилась до безумия сильно. Глену даже пришлось отскочить в сторону, чтобы его не сбила спешащая в главный зал горничная. Но, что ни говори, постарались они просто отлично: всё серебро было начищено до ослепительного блеска, как и паркет, между громадных кварцевых колонн стояли вазы с цветами, начиная от традиционной английской и вьющейся розы, заканчивая лилиями и даже нарциссами. Глен слишком любил эту грань между классицизмом и только-только расцветающим барокко, и именно здесь смог совместить два стиля вместе, смог выдержать контраст между гигантизмом, изяществом и торжественностью, и сдержанностью, с примесью незаурядности. Казалось, именно его поместье полностью огибало всё понятие «аристократия». Фамилия Эсканор была известна всей знати Англии, и, хоть сам граф был далеко не первым богачем в стране, сюда съезжалась вся элита. Глен часто устраивал приёмы каких-то важных особ, мог запросто устроить бал чисто из прихоти — как, в принципе, и сейчас — и собрать в своем поместье бóльшую часть второго сословия. Это почему-то приносило удовольствие. Видеть вокруг себя людей, следить за ними, обзаводиться полезными связями, чувствовать как вокруг тебя ключом бьет жизнь, общаться с интеллигентным обществом, которое уж точно не по наслышке знакомо с правилами этики. Он не чувствовал тягости своего статуса, как многие ему подобные, ему просто нравилось находиться в этом обществе и чувствовать, быть его частью. — Господин! Приготовления почти закончены, но требуют вашего личного присутствия, — дворецкий поклонился, приложив руку к груди и, отступив, пропустил Глена вперёд. — Спасибо, Лиам, можешь сказать всем, что они хорошо постарались. Я позову тебя, если мне будет нужна твоя помощь. — Да, господин. Граф проводил дворецкого взглядом и ещё раз осмотрел зал. Почему-то к горлу подкатило чувство тревоги. — Шерил, смени свечи на более длинные. Сегодня я планирую закончить позже обычного, — Глен наклоняется к девушке и со вздохом поправляет накрахмаленный белый воротничок с какой-то незамысловатой и, скорее всего, самодельной вышивкой. Горничная, явно смутившись от внимания господина к своей персоне, быстро-быстро кивает головой и практически убегает из зала, наконец оставив его наедине с собственными мыслями. До начала буквально минут пятнадцать, но граф уверен, что прислуга точно успеет вовремя; он никогда не понимал, когда кто-то жаловался на своих горничных или экономок, единственный, кто у него иногда мог оплошать — только-только пришедший дворецкий, но тут уже скорее в силу слишком молодого возраста. Ему, вроде, не исполнилось даже двадцати. Прислугу приходилось часто менять из-за своей истинной природы — людям свойственно совать нос не в свои дела, да и не сложно было заметить, что господин не стареет вовсе, так и оставшись в возрасте своих двадцати четырех. Ну, точно дракула. — Господин, мистер и миссис Бетчелл уже прибыли, встретите? — голос Лиама раздается так неожиданно, что Глен невольно вздрагивает и тут же оборачивается на дворецкого, распахнув глаза от удивления. На нем торжественная форменная одежда с багровыми линиями по контуру лацканов, на одном из которых переливается значок главного дворецкого, на руках совсем новые белые перчатки, а светлые волосы подвязаны вишнёвой лентой почти так же, как и у самого Глена. После повторного осмотра помещения оказывается, что свечи уже давно заменены и некоторые из них даже ароматические, потому что в воздухе витает какой-то приторный, цветочный запах. Надо же, а он и не заметил. Он кивает еле заметно и, встряхнув головой, поднимается по ступеням ко входу, постукивая каблуками и наконечником трости. Что ж, будь что будет. Зал медленно наполняется людьми. Здесь уже знакомые Глену лица, получившие от него персональные приглашения, те, с которыми он уже не раз общался вне торжеств, с которыми заключал договоры на земли или просто хорошие знакомые, а также совсем новые личности, которых он видел впервые. Один из разместившихся в самом углу оркестров по кивку хозяина поместья начинает играть, ещё совсем тихо, скорее для фона, но люди будто оживают. Зал наполняется шумом. Глен кланяется и целует ладонь каждой присутствующей даме, кивает и перекидывается словами с графами и виконтами. На своих же балах он старается не сильно принимать участие в происходящем — пока не вспомнит, что приветственную речь приходится произносить из раза в раз и при этом не повторяться, развлекать гостей, занимать их разговорами и всегда находиться где-то в центре, желательно, у всех на виду, — скорее всего, старая привычка оставаться в тени давала о себе знать. Графу льстило, как отзывались о его поместье, о нем самом, тешило собственное самолюбие, но всё же излишнее внимание порядком надоедало. Глен никогда не танцевал, и, каким бы не культурным это ни было, по Англии ходили слухи, что всеми уважаемый граф просто не обучен танцевальному делу, но он сам предпочитал игнорировать такие выпады в свою сторону. Стоит ли сказать, что он досконально изучал бальные книги и мог, не упустив ни одной важной детали, рассказать построение танца на словах, позже практически продемонстрировав даже с отсутствием партнëра? Что ж, люди были влекомы идеей запятнать светлое имя графа такими никчëмными предположениями. Билл бы в этой ситуации точно бы сказал, что Глен просто ждёт избранницу, которая сможет стать для него смыслом жизни. «О, Дьявол! — граф сжал зубы до лёгкого скрежета и впился ногтями в ладони так, что рубиновый перстень на перчатке — демон невольно вспомнил, что в какой-то стране надевать кольца на закрытые руки считалось знаком крайней дерзости — больно давил на пальцы. — Откуда в моей голове столь ужасные мысли?». Но следом за этим, в закромах разума поселился ещё один ненавязчивый вопрос. «И где это адское отродье черти носят?» — О, поверь, если бы эти ошметки всего мира Преисподней действительно были бы согласны носить меня на руках, это было бы крайней точкой мерзости и безрассудства с моей стороны, — Глена явно пугает такое резкое заявление из-за спины, но он прекрасно держит лицо хоть, по мнению Билла, был в шаге от того, чтобы не устроить смазливой физиономии неофициальную встречу со своим графским кулаком. Чертов джентльмен. Эсканор тут же хмурится, видимо, до его слишком тугой головы все же дошло, что свои мысли он вовсе не озвучивал, но складки на лице так же быстро разглаживаются. Он же — чтобы ему пусто было! — отныне демон разума. — Какая встреча, Уильям Сайфер! Я был очень озадачен тем, что не заметил вашего присутствия с самого начала, но я приятно удивлен, — Глен едко усмехается и протягивает стоящему напротив демону руку, пытаясь вспомнить, когда успел настолько завраться. «Приятно удивлен? Да глаза мои бы тебя больше не видели, поганная тварь!». Билл, как можно было заметить по вмиг изменившемуся лицу, мысли прочел, но протянутую ладонь пожал, не разрывая зрительного контакта. — Мне казалось, что я определенно упущу нечто прекрасное, если не появлюсь здесь сегодня. Бал и вправду чудесен, — Сайфер улыбался на столько искренне, что ему стоило бы поверить, но это же Билл-мать-его-Сайфер Глен не верил. Никогда не верил. Они прожигали друг друга взглядами ещё какое-то время, и со стороны это действительно выглядело, будто они просто-напросто обмениваются любезностями, и только Билл слышал, как Эсканор мысленно проклинал его всеми словами, которые только знал. Билл Сайфер, как это было принято говорить, был самым настоящим дамским угодником. Он, подтверждая свою демоническую натуру, заговаривал их своими фантастически приторными речами, очень красноречиво врал и играл с их чувствами как хотел. А бедные дамы души в нем не чаяли, радуясь, стоило ему обратить на них внимание. Глупо и наивно невинное девичье сердце. Наблюдая за тем, как демон кружит очередную красавицу, до этого прошептав ей на ухо что-то про то, что в предыдущий раз она задолжала ему один танец, Глену становилось тошно. Нет, на самом деле в танцах Сайферу не было равных. Он двигался безупречно, с чувством такта, никогда не позволял себе лишних касаний и всегда следовал утвержденным правилам этикета. Казалось, он выучил всевозможные движения ещё будучи в пелëнках, и именно это производило самое большое впечатление на все женское общество. Глен подумал, что здесь они с ним полные противоположности. Вопреки всем своим словам, на Билле красовался сшитый на заказ фрачный костюм. Удлиненный пиджак привычного жёлтого цвета почти не отличался от его повседневного, правда лацканы на этом были обшиты по контуру черными лентами, и в кармане жилета имелись серебряные карманные часы, цепочка которых крепилась к пуговицам фрака. Зная пренебрежительное отношение демона к разновидным жабо или шейным платкам, неудивительным становилось присутствие на шее черного галстука-бабочки. — Забавно, что совсем недавно эти самые глупцы бегали вокруг огня, пытаясь возвать к Всевышнему, не находишь? — Глен лишь хмыкает на это, так и не спустив взгляда с разгоряченной танцем дамы, хотя та уже давно покинула своего временного кавалера. — Прости, боюсь спутать тебя со своей прислугой. Выглядишь отвратительно, — он надменно фыркает, явно намекая на то, что смени Билл цвет пиджака на чёрный, он бы точно был был копией его дворецкого. — Я восхитителен, даже не пытайся меня переубедить. Глену хочется сказать, чтобы он поумерил свой пыл и не был так самоуверен, но вместо этого он нагло игнорирует присутствие рядом с собой собеседника. — Язык проглотил или ты всё-таки согласен со мной? — Я просил тебя не портить мне вечер своим присутствием. — Я ничего не сделал. — Тебе и не нужно ничего делать. Меня раздражает одно твое существование. Билл закатывает глаза и берет у подошедшего дворецкого бокал с вином, с невинной улыбочкой направляясь куда-то в толпу. Глен устало выдыхает и трёт виски указательным и средним пальцем, отходит подальше от центра зала и облокачивается о колонну. Улыбка на собственном лице претила, но граф должен на протяжении всего вечера держаться невозмутимо и поддерживать бурлящую вокруг жизнь. Он не чувствовал тяжести своего статуса? Да, если он просто наблюдал со стороны. А сейчас побыть наблюдателем очень хотелось. А ещё до ужаса хотелось ослабить жабо, чтобы не казалось, что каждый вдох давался с просто неимоверными усилиями. Такие приемы пусть и приносили удовольствие, но и сил выжимали тоже достаточно. Гости, уже привыкшие к непреклонному решению графа никогда не танцевать, казалось, забыли о его существовании и самозабвенно менялись партнёрами в контрдансе. Глен поражался людьми. Они могли быть одновременно чересчур живыми и одновременно самыми фальшивыми в этом чёртовом мире. И он невольно сравнивал их с популярными во Франции и Италии фарфоровыми куклами, которые, имея идеальный вид и приближенную к реальности внешность, все так же не имели души и оставались всего лишь красивой оболочкой. Все это было подставным. Все эмоции, чувства были какой-то пустышкой, лишь отголосками настоящих впечатлений. Такие чертовски искренние и такие чертовски лицемерные, такие противоречивые. И это пожалуй единственное, что в людях бесило настолько, что хотелось лезть на стену. Но лезть на стену было нельзя, что люди подумают. От этого бесконечного движения кружилась голова. Но всё движение в один миг прекратилось, когда откуда-то с центра зала донëсся звук разбивающегося хрусталя. Глен резко развернулся на шум, из-за чего из хвоста выбилась прядь, и распахнул глаза, устремив взгляд на одного из гостей. Граф Дэниель Уортон — состоявший в обществе секретных пешек Королевы, входил в тот невеликий круг лиц, с которыми Глен поддерживал приятельские отношения. Несомненно, Уортон никогда не разглашал конфиденциальную информацию, но его окружение, получавшее некоторые новости несколько раньше других, постоянно пребывало в плюсе. Эсканор познакомился с ним на одном из светских приемов и мог охарактеризовать его как человека с невероятным мировоззрением, того, кто без зазрения совести уберет с шахматной доски всех мешающих фигур. Сейчас, когда он стоял, склонив голову к плечу и смотрел на осколки разбитого кубка, казалось, что что-то было не так. Чувство тревоги уже не просто стояло в горле, оно пульсировало в голове и яростно рвалось наружу. Люди начинали перешептываться, Дэниэль задрожал. Глен с силой заглушил чувство тревоги, и, наплевав на все правила этикета, растолкал толпу, приближаясь к графу, встряхнул того за плечо. — Что, черт возьми, ты творишь?! — возглас хозяина поместья эхом отразился от стен зала, вздрогнули разволновавшиеся гости. Дэниель на секунду замер, и тут же оттолкнул от себя Глена, будто обжегшись о его прикосновение. Он безумно улыбнулся, с тихим «упс» стянув со стола дорогую скатерть, наблюдая за тем, как свечи падают на пол, прожигая паркет, вскинул голову к потолку, громко, неуравновешенно засмеявшись. Глен с ужасом смотрел на то, как быстро распространяется пламя, переходит на шторы и только сильнее разгорается, он почти не думает, на минуту застыв на месте, завороженно смотря на то, как огонь отражается на стенах. — Лиам! Выведи всех из поместья, срочно! — Глен отшатнулся, встряхнув головой и уверенно оперевшись на трость, встал чуть впереди толпы, выставив руку в защищающем жесте. — А как же вы? — Я останусь здесь. Проследи, чтобы все были в порядке. — Но милорд! — Я сказал живо! — дворецкий испуганно посмотрел на господина, но приказа ослушаться не осмелился. Он впервые видит его в таком состоянии: на лице Глена одна за другой менялись эмоции, вместо гримасы ужаса появлялось осознание и гнев. Он знает, кто стоит за этим всем. «И кто это ещё сбегает, поджав хвост, а, Сайфер?!» Как только в поместье не остаётся никого, кроме него и Дэниеля, Глен рвет к чёрту мешающее жабо, краем уха услышав, как со звоном падает на пол брошь с красным драгоценным камнем. К чёрту! — Не хочешь марать руки, подонок? — гневно рычит он, срывая с собственных ладоней перчатки, и выставляет руку вперёд. — Думаешь напугать своим треклятым огоньком? Я презираю тебя только за то, что ты опускаешься столь низко, сваливая с себя всю ответственность, Уильям Сайфер! Дэниель, до этого момента так и не сдвинувшись с места, резко смотрит Глену в глаза. Глен с ужасом вдыхает воздух, замечая, что глазные белки противника залиты кровью. — Весело! Мне так чертовски весело! — голос Билла металлический, такой, какой бывает у него только в истинной форме. Огонь медленно забирает все пути отступления, сужается до одного единственного круга, в центре которого — Глен Эсканор и его заклятый враг в теле друга. Браво, Билл, ты достиг самого пика трагедии. — Устроил тут не пойми что, так еще и поместье спалил. Так любишь огонь? — от Глена исходит красная дымка, он медленно подходит в плотную к телу Дэниеля, прикоснувшись рукой к его груди. — Так сгори же, посланник Дьявола! В ушах стоит пронзительный звон, а в голове свинцовая тяжесть, Глен открывает глаза. Он поднимается на колени, оперевшись на руки, и в бреду осматривается. В пяти метрах от него лежит бездыханное тело бывшего графа. В груди неприятно саднит. Граф неуверенно встаёт, тут же закашлявшись от дыма, и, взмахнув рукой, расчищает себе дорогу к выходу. Его сильно зацепило и отбросило прямиком в огонь, на его лице царапина от осколка стекла, одежда порвана и кое-где сожжена, но он упрямо не чувствует боли, медленным шагом направляясь вперёд. Из-за звона в ушах не слышно даже собственных слов. — Прости меня, Дэниель… Проходит чуть больше получаса, когда из почти полностью сгоревшего поместья выходит темная и ужасно потрёпанная фигура графа. Он задыхается от кашля и, поддавшись слабости, падает на землю, прямиком перед не успевшим поймать дворецким. Где-то за спиной с сильным шумом обрушивается здание. 22 мая 1844 года. Поместье семейства Эсканор пало жертвой пожара в результате несчастного случая. Глава семейства получил большое количество ожогов, был госпитализирован, но практически сразу скончался от болевого шока. Помимо этого, жертвами стали двое из гостей проходящего в поместье бала — Дэниель Уортон 1815 года рождения сгорел заживо, Билл Сайфер считается пропавшим без вести, дата рождения неизвестна.