Цена памяти

У Мэйбл на правой руке детское колечко с красным камушком, выпавшее в подарок в автомате со сладостями и теперь звонко позвякивающее при соприкосновении с перилами, сумка с вещами, которые успел привезти Диппер за все пребывание его сестры в больнице, внезапно хорошее настроение и абсолютно нелепая влюбленность. А ещё заевшая в голове песня на английском, слов которой она не помнит, заколочки-бабочки в волосах и отчего-то всплывшая в памяти легенда о дельфинах, рассказанная родителями ещё в раннем детстве — Мэйбл в мыслях обещает позвонить матери, как только доберется до дома. Она просто так стоит на улице некоторое время, оглядываясь по сторонам и восхищенно рассматривая зеленые листья на деревьях и цветы в клумбах, будто впервые их видит. Сколько она пролежала в одинокой палате, без возможности выйти на свежий воздух? Неделю? Больше? Честно, Мэйбл даже не знает, да и не хочет знать. Она определенно точно не ждет, что её встретит кто-то особенный, не хочет почувствовать прикосновение пальцев к своим волосам и теплое дыхание куда-то в макушку из-за разницы в росте и, черт возьми, она не думает об этом прямо сейчас. Мэйбл как-то странно улыбается самой себе — «ты такая безнадежная глупышка». Она совершенно беззлобно сетует на сверхзанятость Диппера, даже не соизволившего нормально объяснить какие это у него супер-мега-ну-очень-срочные дела в день её выписки и, не спеша, направляется к дому, планируя короткой прогулкой компенсировать своё долгое отсутствие. Мэйбл совсем немного гордится собой. У неё было достаточно времени, чтобы подумать над тем, что произошло и переосмыслить огромное количество вещей. Она пообещала самой себе, что станет заботиться о людях вокруг себя и не давать им лишнего повода для беспокойства — для этого было бы неплохо получше заботиться о самой себе; будет учиться просить совета, если станет трудно справляться в одиночку, сможет мириться с проблемами и неудачами, потому что знает, что так проще, куда проще, чем закапывать себя в собственных, тяжёлых и давящих мыслях. Идеальное не длится вечно, падения следуют по стопам за взлëтами, это неизбежно и ожидаемо, но это именно то, почему она готова идти вперед, не спотыкаясь о тернии мелких проигрышей и забираться выше с улыбкой на лице. Мэйбл тихо напевает себе под нос незамысловатую мелодию, заменяя вылетевшие из головы слова невнятным мычанием в такт музыки, подставляет лицо солнечным лучам и улыбается — так уверенно и искренне, что и солнце гаснет на фоне. Наверное, так и должно быть? И здесь не будет красивых метафор о том, что весь мир будто был рад её возвращению, встречая Мэйбл ясным небом и слащавым пением птиц, потому что небо не ясное и птицы не поют, но настроение от этого не хуже и пора перестать ассоциировать погоду с собственным состоянием. Мэйбл не делает умное лицо, когда думает об этом, представляя, что она сделала какое-то важное открытие в сфере философии, она лишь весело хмыкает и накручивает на палец ремешок сумки, стараясь не сильно погружаться в иногда странные и совсем бестолковые мысли. Дорога почему-то каждый раз имеет глупое свойство заканчиваться, в отличие от тем для самокопания. Хижина Чудес появляется в поле зрения совсем незаметно, за столько лет она стала неотъемлемой частью пейзажа, въелась в него целиком и полностью, что без этого неаккуратно построенного домишки образ уже не вяжется, не хочет представляться. Мэйбл набирает в грудь побольше воздуха, тут же длинно выдыхая: возвращаться домой почему-то волнительно. Она сжимает и разжимает кулачки, нелепо вытирая потные ладошки о ткань брюк. Пальцы едва касаются скользкой ручки, когда дверь распахивается прямо перед носом, пугая и заставляя отшатнуться назад. Мэйбл только чувствует, как быстро бьётся от неожиданности сердце, и почти не замечает, когда прямо перед лицом взрывается хлопушка. Яркое конфетти медленно падает на порог, застревает где-то в волосах и мельтешит перед глазами, его много, чересчур много, что теряется взгляд и расплывается картинка. — Бум, — оповещает бархатистый голос где-то над головой и Мэйбл спешит вернуться в реальность, счастливо улыбаясь. — Зус! — она радостно вскрикивает, чувствуя, как её крепко прижимают к себе, растрепав шоколадные волосы на макушке, и обнимает в ответ, сцепляя руки на чужой широкой спине. — Я так скучала! — Я тоже, малышка, — Зус искренне смеется, неловко хватает девушку на руки, прокручивая в воздухе, и после делает шаг назад, открывая вид на стоящих полукругом людей. Здесь только самые близкие и родные сердцу: дядюшка Стэн, дядюшка Форд, улыбающийся Диппер, Пасифика рядом с ним, Венди и, нервно переминающиеся с ноги на ногу, Кенди и Гренда. Последние, не выдерживая напора, подбегают к Мэйбл первые, хватая друг друга за руки и постоянно перебивая. Они извиняются, горячо и сбивчиво, выкрикивая то в один голос, то расходясь в словах, что не сразу можно понять сути. Мэйбл пытается, честно. — Пожалуйста, прости нас! Мы поступили глупо и даже не выслушали тебя, боже-господи, нам так стыдно! Мы никогда не считали тебя странной, Мэй, — тараторила Кенди, уставившись в пол, но из раза в раз всë равно поднимала глаза на подругу, не в силах справиться то ли со стыдом, то ли с испугом, — когда мы узнали, что ты в больнице, мы так испугались, честно-честно! Это из-за него, да? — Что? Нет-нет-нет! Это не то, о чем вы думаете, выбросьте эту историю из головы, ладно? Это действительно было странно, — Мэйбл замахала руками, с панической скоростью возвращаясь ко дню их ссоры, и несколько раз промотала в голове диалоги, мысленно влепив себе пощëчину. Нужно было что-то сказать, — я была бы рада, если бы мы вместе забыли об этой ситуации, что думаете? — Думаю, звучит отлично. Но это не значит, что нам не жаль, окей? Я чувствую себя чертовски виноватой, за то, что говорила и о чем думала, — активно поддержала Гренда, гневно ткнув пальцем себе в грудь, будто бы этим хотела показать, как она злится на себя. Мэйбл хохотнула в ладонь, тут же распахивая руки для объятий. Всë-таки, ей чертовски этого не хватало. К дядям она подходит уже сама. Радостно отвечает на вопросы о самочувствии, мило хмурится, когда Форд зарывается рукой в волосы и путает все прядки, обнимает каждого, крепко и трепетно, и Венди, и Пасифику, и Диппера — понимает, насколько сильно дорожит всеми этими людьми, насколько сильно они дорожат ей в ответ. Они долго разговаривают, смеются и забавно спорят о мелочах, прежде чем Зус приносит с кухни малиновый пирог, с четко выраженным запахом ванилина и почему-то молока, но ему об этом никто не скажет — не хочется расстраивать. А Мэйбл только рада, её столько дней кормили невкусной больничной стряпнёй, что этот пирог с подгоревшими краями, из-за которых неприятно горчило на языке, казался чем-то восхитительным и в какой-то степени родным. — Ну а вообще, — в перерывах между глотками шипящей в стакане газировки проговорил Зус, указывая пальцем на близнеца Пайнс, — это всё идея Диппера. Он сказал, что тебе будет неплохо развеяться и отдохнуть. Диппер, кажется, пытается понять, что собирается делать: неловко отмахнуться, или всё же начать хвалиться, но Мэйбл решает за него, улыбаясь во все тридцать два. Потому что если она действительно счастлива, то он будет счастлив вместе с ней и это уже давно устоявшаяся традиция. Гости расходятся ближе к вечеру, когда ещё сильнее портится погода и темнеет небо, уходит Венди, Зус, и Кенди с Грендой. Пасифика помогает Дипперу убрать со стола и Мэйбл ещё раз благодарит их за вечер, неторопливо направляясь к выходу из дома: было немного душно. На улице собираются тучи, и дует холодный ветер: то что надо, чтобы прийти в себя. На душе так ясно и хорошо, вместе с глубоким вдохом мысли в голове рассортировываются по полочкам, очищают сознание и дарят чувство приятного спокойствия, плавными волнами захватывающего всё тело целиком. Мэйбл проводит рукой по ткани чёрных зауженных брюк, старается нащупать телефон, но пальцы ни за что не зацепляются, проходя мимо и лишь соскакивая с ноги — значит, матери она позвонит позже. Надо будет обязательно поинтересоваться, как там отец, как их работа, узнать про планы, а потом может и предложить остаться в Гравити Фолз ещё ненадолго: в конце концов, у неё и Диппера есть ещё целый год, чтобы определиться, куда они будут поступать. Принимая участие почти везде, преуспевая в каждом занятии понемногу, Мэйбл совершенно не задумывалась, что будет делать в будущем. Она каждый раз откладывала это на потом, пока не стало слишком поздно, и не наступил день выпускного, и сейчас у неё остался всего двенадцать месяцев — Мэйбл отказывается воспринимать, что уже меньше — чтобы подать документы. В этом куда больше повезло Дипперу, он ещё несколько лет назад твёрдо решил связать свою жизнь с наукой, и с этим ему уже помогает дядюшка Форд. И ещё, дядюшке Стэну нужно вернуть память, а ведь уже почти конец лета. Словно из-за этих мыслей по телу еле ощутимо бегут назойливые мурашки. В Калифорнии сейчас наверняка теплее. Дуновение ветра совсем рядом почему-то ожидаемо. Мэйбл даже кажется, что она знала об этом с самого начала, поджидая нужного момента и отсчитывая секунды, хотя это далеко не так. Она хмыкает, не отводя взгляда от раскинувшегося вдалеке леса: — Знаешь, я хочу в горы. Или на пустой пляж, когда-нибудь поздней осенью, когда вода уже холодная. — Людям всегда чего-то хочется, — выдох в чужом голосе чувствуется чересчур сильно. Мэйбл мысленно говорит себе не поворачиваться, — они даже придумали этому название — духовные ценности, культура. Словно пытаются скрыть этими словами свою жадность. — Билл, — Мэйбл, казалось, и вовсе не вслушиваясь, говорит отчего-то осипшим голосом, смотрит на свой стаканчик и ногтем пытается стереть брендовую надпись. Наблюдает, как краска легко поддается под натиском. Она не видит, но может сказать наверняка, что он скосил на нее непрямой взгляд и приготовился к тому, что она собирается сказать. А он, скорее всего, знал, что именно, — Что произошло потом? Ну, то есть, Глен, он… Он ведь мстит тебе не из-за вашего контракта, верно? Билл усмехнулся. Ну конечно. Мэйбл-Мисс-Проницательность-Пайнс слишком быстро сложила два и два, получив вроде и очевидный, но такой подозрительный результат. Рано или поздно всё равно пришло бы время для этого разговора, он сам дал этому толчок, оставшись безмолвным наблюдателем: как быстро взорвётся заготовленная бомба? Билл не хочет думать о том, что пока на таймере остаются лишь секунды, он только подходит ещё ближе. — Молодец, — он потрепал Мэйбл по голове, уже окончательно растрепав прическу, и коротко хмыкнул, поймав непонимающий взгляд, — думал, не осмелишься спросить. Но это невеселая история, уверена, что хочешь её услышать, Звезда? Мэйбл поморщилась при упоминании прозвища, но попыталась сосредоточиться. Всё только стало налаживаться, стоит ли тогда ворошить прошлое, или следует позволить ему остаться лишь прошлым, закопать вместе со всеми ненужными воспоминаниями? Мэйбл встряхнула головой, будто бы этот жест мог помочь принять решение, но тут же улыбается уголком губ, словно выбирала, какого вкуса она хочет взять молочный коктейль. Стоит, конечно же стоит. На прошлое нельзя закрывать глаза, отпускать или забывать, его нужно уметь принимать, без жалости или злости. Поступки, совершенные когда-то давно не теряют своей важности, и ты не сможешь снять с них ответственность в связи с истечением сроков давности. От них не нужно убегать, нужно развернуться к ним навстречу и позволить себе жить с ними. Мэйбл хорошо знает, как сильно может повлиять принятие прошлого на сегодняшнюю личность, и если Мэйбл не будет способна выслушать и понять, то кто будет? В последующем кивке виднелась уверенность. Она не опустит руки, не тогда, когда уже встала на этот путь. Мэйбл наконец-то оборачивается на демона, заглядывает ему прямо в глаза и на секунду опешила — радужки напротив в миг потеряли яркость золотистого янтаря, наливаясь практически беспросветной тьмой. Наверное, так и выглядит чистейшее безумие… или это что-то совершенно другое? — Хорошо, — Билл впервые за вечер прозвучал так, как будто действительно был готов ответить. Он долго молчал, видимо, собираясь с мыслями, и бесшумно выдохнул, наблюдая за загорающимися огнями фонарей, — на следующий день, сразу после заключения контракта, в поместье Глена Эсканора проходил бал — типичный светский вечер для самых приближенных к графу особ. Меня не было в списке приглашенных, мы не были хорошими друзьями или вроде того, и я позволил себе маленькую шалость, пригласив себя сам. Я ненавидел всех этих людей, каждый из них утопал в надменности и величии, словно они были на что-то способны. Мной завладело желание уничтожить, всех до единого, всё это чёртово поместье, стереть эти улыбки с их лиц — забавно, что это чувство ещё долгое время преследовало меня, и я не заметил, как сам стал одним из тех, кого всей душой ненавидел. Я всегда добивался того, чего хотел добиться, чего бы мне это не стоило, сейчас это называется целеустремлённостью, но то, чему следовал я, было куда отвратительнее, словно его тёмной стороной. Я захватил разум близкого друга Глена — члена какого-то тайного ордена, защищающего власть — и поджёг поместье. Глену тогда пришлось убить собственного друга своими же руками. А я, удовлетворённый мощью своих способностей, почувствовал лишь переполняющую меня ненависть и силу. Тишина казалась слишком тяжёлой, чтобы от неё было просто избавиться. Мэйбл и не пыталась, лишь прокручивала в голове всё сказанное и старалась сделать для себя какие-то выводы. Когда узнаешь так много информации о человеке, о котором, казалось, знаешь достаточно много, сначала даже не понимаешь, что стоит сказать. Билл, кажется, что-то говорит, и последний раз кидает взгляд на Мэйбл, медленно спускаясь с крыльца. — А сейчас? — вопрос слетает с пересохших губ сам, быстро и необдуманно, и почему-то заставляет Билла остановиться. — Что? — он не оборачивается, даже не хочет одарить вопросительным взглядом лицо напротив. Может быть, боится увидеть разочарование в её глазах. — Ты сказал, что чувствовал только ненависть, ведь так? — Мэйбл не замечает, как переходит на крик, — А сейчас? Что ты чувствуешь сейчас? Билл молчит слишком долго, и Пайнс теряет всякую надежду на ответ, когда прежде чем сделать ещё один шаг вперёд, он произносит тихое, но абсолютно уверенное: — Ничего. Бомба взрывается прямо перед ним, добровольно подошедшим прямо в руки улыбающейся Смерти.