Месяцами, годами, жизнями

      Просыпаясь пораньше, Арсений лежал на кровати, прислушиваясь к звукам и запахам с улицы, доносящимся из открытого настежь окна (лето выдалось засушливым, солнечным и жарким, как и всякое лето на юге страны). Комната, которую Антон предложил занять, располагалась как раз над летней кухней, а потому каждый шаг, звон ложки о чашку, перестукивание тарелок друг об друга, щелчок зажигаемой плиты — слышалось настолько явно, будто происходило не в нескольких метрах от Арсения, а прямо под его носом.       Антон вставал рано. Не с первыми петухами, конечно, и даже не с третьими, но в самом деле с петухами: в соседнем доме, обнесённым глухим металлическим забором по всему периметру, постоянно орали эти птицы, и громко лаяли на проходящих мимо собаки. Прожив у Антона неделю, Арсений примерно выучил не только распорядок его дня, но и, наверное, жизни. Около шести утра, когда солнце уже уверенно взбиралось по небу всё выше, дом просыпался. Примерно в шесть сорок пять Антон спускался на кухню и начинал готовить завтрак — тогда же по запаху Арсений мог определить, из чего он будет состоять. Завтракал Антон там же на летней кухне, а после возвращался в дом (его шаги доносились сквозь закрытую дверь), по всей видимости, переодевался и уходил из дома всегда примерно в одно и то же время: семь тридцать.       Арсений решался выходить из комнаты только после того, как убеждался: Антон в самом деле ушёл. Он подходил к окнам в просторной прихожей, которая вела на небольшой внутренний дворик и кусочек улицы, видел возвышающуюся над сплошным зелёным забором удаляющуюся макушку пыхтящего бело-красного «УАЗика». Скорее всего, Антона «подбрасывал» кто-то из своих, кому по пути в пожарную часть. После этого Арсений выбирался на летнюю кухню через вторую, ведущую во внутренний двор, дверь, ставил чайник и находил на столе тарелку, накрытую другой тарелкой. Антон всегда готовил завтрак на двоих, еда даже не успевала остыть. К счастью, никаких записок он не оставлял. Готовил что-то простое и быстрое: гренки, омлет с овощами, вредные полуфабрикаты и (иногда) горячие бутерброды.       Складывалось ощущение шпионажа. Ничто не мешало выйти с утра и позавтракать с Антоном вместе. Тем более, у Арсения начался отпуск длиной в пятьдесят шесть дней (едва ли не единственный плюс в профессии учителя) и бежать в школу с утра нет надобности. Если и придётся вновь посетить рабочее место, то исключительно по своей воле, чтобы переделать какие-то мелкие дела, а не копить их на конец лета. Но к завтраку Арсений не выходил: старался как можно реже показываться Антону на глаза. Особенно в те дни, когда тот находился дома, что было не так-то просто: работал Антон сутки через трое, и если первый день после смены он отсыпался и сам почти не выходил из комнаты, то вторые два дня постоянно ходил по дому и прилегающей к нему территории, чем-то занимаясь (из окна своей комнаты Арсений, помимо кухни, видел фрагмент огорода, но чем конкретно занимался Антон, он понятия не имел). Вероятность наткнуться на него сохранялась большая, поэтому львиную долю времени Арсений проводил в школе. (Коллеги, узнав о произошедшем, скинулись кто сколько мог, и буквально через пару дней после пожара директриса вручила ему в руки относительно пухлый конверт с деньгами.) Если Арсений бывал не в школе, то находился у себя в комнате, стараясь выходить как можно реже и по особой необходимости.       На следующий день после пожара Арсений, одетый в одежду, которую ему временно одолжил Антон (верх ещё ничего, хотя и не его стиль, а вот джинсы из-за очень высокого роста их владельца пришлось подворачивать, и это совсем не выглядело как «модные подвороты», увы) посетил несколько магазинов города и сделал то, чего не делал давно: накупил себе вещей. Несколько рубашек, одну пару хороших тёмных джинсов, одну пару брюк, одну пару шорт, два спальных комплекта, два комплекта домашней одежды, две футболки, две майки, нижнее бельё и носки, одну пару летней обуви и одну пару мужских ботинок из коричневого кожзама. Деньги с карты неумолимо расходовались, но выбора не было. Прикупив ещё несколько необходимых мелочей, Арсений был рад вернуться, переодеться в новое и снять одежду Антона (в ней он чувствовал себя ужасно неловко). Тем же вечером пришла небольшая сумма отпускных денег, и вина из-за вынужденного расточительства немного поубавилась.       Затем началось следствие, и Арсению пришлось, во-первых, побывать в квартире (печальное зрелище: грязная смесь пепелища и подтёков воды, копоть и не выветрившийся запах гари), а, во-вторых, разговаривать с полицейскими, хотя ничего нового или существенного он рассказать не мог. Сбережений на ремонт квартиры едва ли хватило бы из тех, что он откладывал, а на покупку новой бытовой техники и мебели ушло бы всё оставшееся, что он так бережно копил годами, отказывая себе во многом и понемногу откладывая с каждой зарплатой. Что-то Арсений всё-таки мог себе позволить, но пока шло следствие, ему не разрешили ничего трогать и забирать. Уцелела одна железная дверь, да и ту опечатали сразу после визита Арсения.       Посему выходило, что Арсений — заложник обстоятельств. С одной стороны, он мучился от невозможности уйти от Антона, считая, что стесняет его и причиняет неудобства, с другой, не имел никаких других вариантов. Стыд и неловкость от пребывания в чужом доме отлично накладывались на горечь произошедшего и шлифовалось воспоминаниями из прошлого. По ночам он всё реже переживал болезненные блики из детдомовского детства — их почти полностью заменили собой яркие вспышки минувшей удушающе-жаркой ночи и блестящие в темноте ванной зеленоватые глаза Метерлинка.       Исподтишка наблюдая за Антоном, Арсений невольно сравнивал этого взрослого и совершенно другого человека с копией из воспоминаний. За прошедшие годы Антон изменился. Видеть своих бывших учеников приходилось довольно часто — те после школы либо возвращались обратно в их городок, занимая пустующие рабочие ниши, либо частенько навещали оставленную здесь семью по большим праздникам, подразумевающим длинные выходные. Можно сказать, росли на глазах. Но Антон, сразу после выпускного, умчался в Краснодар, и учился там, лишь изредка навещая свою бабушку. Они намеренно не пересекались, а потому их встреча спустя столько лет шокировала едва ли не меньше тех обстоятельств, при которых она состоялась.       Остались ли у Арсения чувства к Антону? Он не знал. Не знал и не помнил, будто любил в далёком прошлом не он, а кто-то за него, будто испытывать такие сильные эмоции, настолько крепкую эмоциональную связь с человеком способны только герои романов, о которых он рассказывал на уроках литературы школьникам, но никак не обычный Арсений Сергеевич Попов из небольшого городка близ Краснодара. С одним Арсений определился точно: никогда прежде он не испытывал такой исполинской гордости ни за кого из своих бывших учеников. Многие из них учились в столицах и оставались там же, многие абордажем брали города поменьше, но посолиднее их родного, многие преуспевали и в личной жизни, но Антон, пусть даже оставшийся здесь, пусть даже вернувшийся, пусть и, скорее всего, имевший возможность переехать, но пренебрёгший ею по какой-то причине, всё равно смог вырасти в достойного человека. Он не спился, как некоторые из его учеников, не загремел в тюрьму — словом, не пошёл по кривой дорожке, что было вполне возможно, учитывая его сложное детство и гнетущую обстановку в семье. Поставил себя на ноги, выбрал достойную профессию и стал взрослым не только внешне, но и внутренне.       Возможно ещё и потому Арсений никогда ранее не испытывал такой гордости за бывших учеников, что никто из них не смог стать для него тем же, кем стал однажды Антон. Сначала ребёнком, которого, против собственной воли, сердце решило опекать, а затем гнетущим и выворачивающим наизнанку все крамольные желания подростком, смелым и храбрым, пытавшимся унять собой маявшуюся от тоски душу учителя. Арсений боялся повторения того, что было у них с Антоном, избегая личных контактов с другими учениками, но вместе с тем знал, что это исключено: никто до сих пор не смог выстроить такую же сильную связь, какую они создали вместе, даже не желая того.       Арсений сам себе казался чуждым этому миру, пришельцем с какой-то другой планеты, который занял чьё-то место на Земле и проживает чужую жизнь. Он слишком многого лишал себя, не понимая, зачем и не понимая: а как можно иначе? Как люди живут и любят, как встречаются, ложатся с кем-то в одну кровать, доверяя безоговорочно не только свою душу, но и тело. Как так получается, что у одних в руках всё горело, и за чередой ошибок, падений, неудач следовал подъём, а у других (у него) жизнь напоминала нитевидный пульс мертвеца: без резких падений, без ярких взлётов. Стабильная полоса пустоты. Арсений, как социальная единица общества, наверное, умер ещё тогда, когда от него отказались родители, вместе с пуповиной обрезав и его право на безвозмездную родительскую любовь и тепло семейного уюта. Никто за восемнадцать лет в приюте не захотел усыновить синеглазого мальчика-подростка-юношу. Значит, с ним действительно что-то не так. Он недостаточно хорош собой, недостаточно смекалист и умён, совсем не приспособлен к жизни, и все потенциальные родители это видели. Многие первым делом хватали звёздочек — они яркие, привлекающие к себе внимание, в меру скромные. Идеальные дочери и сыновья. К тихоням и серым мышкам присматривались реже, их чаще возвращали обратно. Если и так, то Арсений даже радовался тому, что его ни разу не выбрали. Лучше знать, что ты никому не приглянулся, чем с позором вернуться на прежнюю койку, млея от боли и разочарования.       Арсений не умел наслаждаться жизнью. Поводов не было, их этому попросту не учили. Кто-то рождался с этим умением, кого-то нужно вести за собой, показывая на собственном примере. Лишая себя многого, он порой даже не задумывался над тем объёмом нереализованных чувств и желаний, которые тихонько дремали где-то внутри, никак не проявляясь. Тотальное одиночество не виделось ужасающим и мерзким чудовищем, потому что оно всегда зияло своей огромной зловонной пастью где-то рядом — Арсений научился не обращать внимания на многие неприятные моменты.       В жизни Арсения принимали участие не так много людей, а из самых близких — всего двое. Серёжа жил в Армавире, Саша в Питере. Виделись они очень редко, общение строили дистанционно и являлись больше друзьями по переписке, забыв, когда в последний раз проводили время вместе. Им двоим Арсений пока ничего не говорил о пожаре и смерти Метерлинка: не хотел, чтобы его жалели, не хотел лишних подачек, а ведь и Саша, и Серёжа наверняка захотят поддержать его рублём. Какой там — Арсений даже конверт от директрисы принял не с первого раза и после длительных уговоров. Приятельских разговоров на две минуточки ни о чём хватало с коллегами. Романтической привязанности он ни к кому не питал, да и не смог бы: зная о своей ориентации, искать кого-то в их городе виделось безумием. Арсений не был монашкой, но и, выражаясь языком христиан, грешить ему было не с кем.       Антон стал первой настоящей влюблённостью Арсения. Платонической и нежной, невозможной и, как всё в мире Арсения, странной: появившейся вроде бы из ниоткуда, но в то же время планомерно двигающейся к точке сокрушительного спаивания их душ между собой. Арсений слишком многое позволил Антону тогда, и потому, после их расставания, жалел об этом сильнее, чем мог бы. Не из-за того, что тогда случилось, а из-за того, что после случившегося отпустить Антона для него, без прикрас, значило дать ещё одной части себя сгинуть. Он часто винил себя за это: если бы смог удержать их отношения на каком-то приемлемом расстоянии учитель-ученик, то они не привязались бы друг к другу так сильно. Впрочем, вспоминая прошлое, Арсений мог сказать точно, был ли у него шанс не подпустить Антона так близко. Ему не оставили выбора. Судьба, если она и существовала, вообще никому из них не предоставила право что-то решить самим.       Первые месяцы после выпускного Антона и его переезда Арсений не чувствовал ничего. Это нормально: подобное состояние стало обыденностью, укладывающейся в норму. Нитевидный пульс покойника резко соскочил вниз первого сентября, когда ему, среди всего этого торжества девятимесячных мучений, официально представили новый пятый «В». Ещё вчерашние четвероклашки на классном часу бесились и стояли на ушах. Пришлось проявить строгость, поставленным за несколько лет голосом оборвать весь шум и внезапно осознать: это его второй класс в качестве руководителя. Среди этих голов, пышных букетов, маленьких галстучков, тёмно-синих безрукавок с эмблемой школы, белых воротничков и ровных проборчиков, бережно расчёсанных и уложенных мамой волос, нет Антона. Антон окончил школу. Антон переехал. Потому что Арсений так сказал, потому что нет и быть не могло между ними никаких отношений. Арсений сам выпинал из своей жизни счастье, надавил возрастом, авторитетом, аргументами и доводами. К нему прислушались. Его послушались. Они оба остались одни. Порознь.       Вскоре после этого тоска поселилась всюду. То, что Арсений раньше не замечал, выползло наружу, лязгало и громыхало, выло, скулило, давало знать о себе каждый адов день. Тогда Арсений понял: рядом с Антоном он не замечал одиночества не потому что привык к нему, а потому что его не существовало. Пустая квартира осенними вечерами завывала: ветер сквозняком просачивался в ссохшиеся щели между деревянными окнами, гулял по полу, морозил ноги, крал остатки тепла.       Почти зимой, в канун Нового года, Арсений принёс домой крохотного, умещающегося на половинке ладони, котёнка. Он мяукал в подъезде, лёжа в коробке из-под бумаги, жалобно и пискливо. Такой же потерянный и брошенный, жалкий, неказистый. Арсений подобрал его, выкормил детскими смесями из пипетки и шприца, водил к ветеринару, обустроил коту тёплую лежанку и ради него же наконец заклеил щели в окнах белым малярным скотчем. Назвал Метерлинком, потому что это напоминало об Антоне, а он уже смирился: что-то настолько значимое забыть не удастся.       Метерлинк рос, вечера за проверкой тетрадей Арсений проводил дома, а не в школе — спешил покормить кота, погладить его по мягкой шёрстке, улыбнуться благодарному мурлыканью, пожурить за то, что тот снова развалил свою пушистую тушку на очередной стопке самостоятельных или проверочных работ. По утрам Метерлинк провожал Арсения в школу, вечерами — встречал у порога, отлёживал бока на человеческих коленях и вился за хозяином хвостом. По выходным Арсений спал до десяти, и голодный кот будил его пораньше, требуя еды. Приходилось кормить, чтобы после, пытаясь поспать ещё немножко, ощутить мягкие лапы, вскочившие на кровать, и сытое сопение, улёгшееся на груди. Метерлинк не был обычным питомцем — стал частью семьи, состоящей из двух человек. Однажды одинокий нашёл другого.       Спустя столько лет пресной жизни, изредка радующей мелочами, Арсений оказался в доме бывшего ученика и возлюбленного. Снова один, вязнущий в себе, неловкости и непонимании всего, что его окружало.