Месяцами, годами, жизнями

      Капля за каплей, с неба начал срываться дождь — он наращивал свою мощь, и вот уже струи воды, объединяясь в единые потоки, стекали по стёклам открытых окон на деревянные подоконники. Арсений, стоящий у плиты на летней кухне, обернулся. Отложил металлическую лопатку, которой помешивал зажарку для борща, на маленькое блюдце с отколотым краем и закрыл все окна, чтобы влага не проникала в помещение. Летняя кухня имела три двери: первая — непосредственно из дома, сразу напротив неё выход в огород, а слева — проход к отдельно стоящему флигелю, служившему Антону большой кладовой. В самом дальнем углу, сбоку от флигеля, одиноко стояли две сколоченных из досок будки, местами покрывшиеся пятнами от сырости. Будки пусты: никаких собак, как это заведено в частных домах, Антон не держал: он сутками пропадал на работе, животных некому было бы кормить. Наличие будок говорило, что когда-то собак всё-таки держали. Когда и куда они пропали? Невольно Арсений вспомнил Метерлинка, и глаза снова обволокло плёнкой слёз.       Перемешав овощи ещё раз, Арсений выключил под сковородой газ и присел на узкую лавочку перед плитой, продолжая через стеклянную дверь смотреть на покосившиеся деревянные будки. Отвратительное чувство: не владеть ситуацией, не иметь возможности сделать хоть что-нибудь, чтобы изменить её. Пошёл дождь, и окна пришлось закрыть, чтобы подоконники не намокли, а вещи, сушащиеся тут же на летней кухне, только справа от выхода из дома на протянутых от стены к стене верёвках не нахватались новой влаги. Эта простая ситуация поддавалась контролю. Выпачкал руки — помой их, не нравится работа — смени. Во многих случаях, когда кажется, что выхода нет, он на самом деле есть, только прячется за неуверенностью в себе, ленью, ограниченными ресурсами и так далее. Выхода нет только из гроба: в прямом и метафорическом понимании. Умерших не вернуть, уничтоженное не восстановить (по крайней мере, не всё и не так быстро). Арсений не мог воскресить Метерлинка, не мог перестать скорбеть о нём. Даже уничтоженную в пепел квартиру и все нажитые за многие годы вещи он не жалел и вполовину той силы, которой жалел погибшего верного друга. Исправить это нельзя, как нельзя и повлиять на тот факт, что ещё какое-то неопределённое время придётся занимать чужую жилплощадь, испытывая при этом мучительное чувство стыда, робости и стеснения.       Не можешь исправить обстоятельства — обрати их в свою пользу, однако какой плюс извлечь из того факта, что Арсений делил общее жилое пространство с бывшим учеником? Всё осложнялось и тем, что Антон никогда не был для него «просто учеником» — их отношения складывались куда более причудливым витражом чувств и эмоций, что теперь, даже по прошествии десятилетия, делало сложившуюся картину более неловкой. Насколько странно, живя в одном доме, почти не пересекаться? Тем вечером, принимаясь за приготовление борща, Арсений всё-таки пришёл к выводу: достаточно странно. Поэтому он взял острую вилку и принялся выковыривать свой мягкотелый характер из хитиновой скорлупы, с виду кажущейся хрупкой, но, слой за слоем, наращенной с годами до приличной толщины.       Антон должен был вернуться ещё утром, сейчас уже начало пятого вечера. Арсений не волновался: Антон часто задерживался в части, при этом, если знал заранее или если у него была возможность, всегда старался предупредить об этом коротким СМС. Они не виделись десять лет, не переживали друг за друга, почти не думали о прошлом, но стоило им снова появиться в жизни друг друга, как тут же всё поменялось, и сообщения: «Я задержусь» стали необходимостью, а не простым знаком внимания.       По правде, Арсений не знал, что бы такого сготовить. Сам он предпочитал вторые блюда, горячее варил редко и под должное настроение (в основном зимой, когда в продуваемой квартире, в которой на щелях между рамой и окном клеился малярный скотч, почти не спасающий ситуации, хотелось постоять у плиты подольше: погреться у газового огня). За почти целый месяц, что Арсений и Антон живут вдвоём, ни один их разговор не длился дольше двух минут. Арсений узнал, что Антон любил первые блюда только из-за того, что в холодильнике почти всегда стояла старенькая эмалированная кастрюлька с каким-нибудь супом. Потому и решил, что сварить борщ — неплохая идея. Пловы, жаркое, рагу и прочее, что они вдвоём готовили с переменной очередью, уже набило оскомину. К тому же, оба достаточно взрослые для приготовления чего-то помпезного, что помогло бы ступить на путь сокращения отчуждённой дистанции.       К пяти часам борщ уже стоял на плите и отдыхал. Арсений продолжал сидеть на летней кухне, решив, что подождёт Антона ещё часик прежде, чем начнёт ужин без него. Дождь на улице хлестал по стёклам с безмолвной яростью, поднявшийся ветер мотал верхушку высокой яблони из стороны в сторону, из-за густых нависших над городком туч заметно стемнело и пришлось включить свет: самая обычная лампа накаливания, отдающая тёплым рыжеватым светом, невольно всколыхнула смутные воспоминания из глубокого детства, но вместо боли принесла уют. В такие же дождливые часы, как этот, воспитатели укладывали их спать пораньше, и, если это выпадало на смену Елены Ивановны (любимицы всех детей), то на ночь им удавалось получить главу из «Трёх толстяков», а светила воспитательнице точно такая же пузатая лампа в простеньком абажуре, и в её золотистом свете тёмные волосы женщины становились почти рыжими.       Арсений так погрузился в свои воспоминания, что едва не пропустил приход Антона: понял, что тот вернулся, уже тогда, когда в коридоре зажегся свет, и от лучей двух ламп, висящих почти друг напротив друга на порожек кухни легло две симметричные тени. Пересилив себя, Арсений встал и вошёл в дом. Антон стоял на пороге, почти сухой, и разувался. Увидев вышедшего Арсения, удивился, но поздоровался с лёгкой усталой улыбкой:       — Здравствуйте, Арсений Сергеевич.       — Здравствуй, Антон.       Начало положено. Что дальше? Если бы Арсений знал. Положение спас Антон, который прервал повисшее молчание вопросом:       — Пахнет щами? Или мне с голодухи кажется?       — Вернее сказать, борщом. Тебе не кажется.       — Здорово! — искреннее обрадовался Антон, но и по его лицу бежала тень смущения. Как вести себя с Арсением Сергеевичем, не прячущимся от него сразу же, он пока не понимал. — Вы уже поужинали? Если нет, мы могли бы сделать это вместе. Если хотите. Только мне сначала нужно в душ.       — Да. Хорошо. Я пока накрою на стол? — спросил Арсений.       — Ага. Если вам несложно. Или подождите меня, я вернусь и помогу вам.       — Думаю, с парой тарелок я справлюсь, — Арсений вернул Антону полуулыбку и поспешил скрыться.       Как же так вышло, что на протяжении нескольких лет они оставались друг другу самыми близкими людьми, между ними никогда не просачивалась неуютная тишина, а теперь так сложно говорить даже на такие простые, не требующие никаких размышлений, бытовые темы. Время и разлука взяли своё, и чтобы это вернуть, им двоим придётся постараться. Однако Арсений до сих пор не мог точно определиться: а нужно ли вообще всё возвращать?       Стол, как скатерть самобранка, будто сервировался сам собой: в который раз за вечер уйдя в свои мысли, Арсений не понял, когда успел перенести кастрюлю в домовую кухню, как достал половник, две супницы, столовые ложки, как нарезал свежий бородинский хлеб (утром успел сходить на рынок и заглянуть в пекарню) и достал из холодильника пластиковый пол-литровый стаканчик с густой, как сливочное масло, домашней сметаной. Присев за угловой диванчик, Арсений осмотрелся и вдруг понял, что не имеет ни малейшего представления о том, на каком месте предпочитает сидеть Антон. Рассудил, что в крайнем случае его пересадят, но всё равно поднялся — приоткрыл крышку кастрюли, зачем-то перемешал половником борщ и бросил взгляд на окно (дождь всё ещё лил, но вместо мелодичного перестукивания капель, как любили писать авторы многих прочитанных им книг, в этом тихом дребезжании Арсений слышал шёпот тревоги).       Ужинали молча. Антон включил на фон телевизор, висящий на стене справа у стола, и какое-то кулинарное шоу немного разряжало обстановку. Арсений в итоге всё-таки сел в самый угол диванчика, и Антон, ничего ему не сказав, сел напротив него, заняв стул и вытянув длинные ноги вперёд. Они оба понимали, что пора поговорить. Что именно это молчание между ними — невысказанные слова из прошлого, наслоившиеся на настоящее — сдавливает их, загоняет в рамки и не даёт почувствовать себя в полной мере свободно и спокойно.       — Очень вкусный борщ, спасибо, — поблагодарил Антон, вставая из-за стола и собирая их опустевшие тарелки. Он подошёл к мойке и сложил в неё посуду. — Хотите чаю?       — Да, пожалуйста, — Арсений тоже встал с места. Чтобы не сидеть без дела, пока Антон наливал в чайник воды, доставал чашки и хлопал дверцами шкафчиков в поисках чего-нибудь сладкого.       Желание уйти жгло пятки и одному, и второму. Арсений принялся мыть посуду, Антон вытер со стола крошки, позвенел чашками и старой хрустальной вазочкой на высокой тонкой ножке (вполне вероятно, что этой вазочке лет больше, чем самому Арсению) с гордой кучкой конфет, едва прикрывающей широкое дно.       — Знаете, Арсений Сергеевич, если бы не еда, появляющаяся в холодильнике, я бы и забыл, что живу не один. — Заговорил Антон, разливая по чашкам с чайными пакетиками кипяток. — Догадываюсь, почему вы стараетесь не пересекаться со мной, и всё хочу сказать, что вы меня ничем не стесняете: дом вон какой большой, сами видите, да и продукты мы как-то, получается, по очереди покупаем. Так что не думайте, что вы мне что-то должны. Я, помните, в своё время сколько ваших борщей и супов наел? Вы их, наверное, только для меня и варили. Знаю, что вы делали это безвозмездно, но мне сейчас приятно хоть как-то вернуть вам ту доброту, которую вы ко мне проявляли. — Антон поместил электрический чайник на подставку, достал забытую ранее сахарницу и, присев за стол на своё прежнее место, вбухал в чашку сразу три ложки сахара.       — Давай просто «Арсений», хорошо? — попросил Арсений, смотря на Антона.       Одновременно знакомое и совсем чужое лицо замерло на несколько секунд, раздумывая, а затем Антон, второй раз за вечер, улыбнулся:       — Хорошо. Спасибо.       — Ты мне ничего не должен. Всё, что тогда было…       Арсений замолк на несколько минут, пытаясь сформулировать мысль. Антон смотрел на него, красивого и близкого, с терпеливым ожиданием, пока внутри всё так и подгоняло спросить «Что? Что? Что?..», но он сидел, облокотившись на спинку стула и теребя в руке конфету — шелест фантика звенел на всю кухню.       — Всё было не только для тебя. Наверное, так. Ты платил… — Арсений скривил губы. Он не хотел произносить это слово, но более подходящего эквивалента подобрать не смог, вдруг столкнувшись с таким косноязычием, какого не наблюдал у себя со времён первого курса педагогического колледжа. — …своим присутствием в моей жизни. Ты был мне так же нужен, как и я тебе, пусть даже это неочевидно. Я был одинок, ты тоже. Мы помогали друг другу.       — На моём месте мог быть кто-то ещё? — тихо спросил Антон. О таком он никогда не задумывался. Ему всегда казалось, что вот у них с Арсением Сергеевичем… в общем, такое, какого нет ни у кого больше. Индивидуальное. Штучное. Эксклюзивное.       — Конечно нет! — резковато ответил Арсений. — На твоём месте не должно было быть вообще никого. По крайней мере, никого из учеников. Моя задача, как педагога, помогать семье воспитывать их детей и давать знания, но никак не растлевать их.       — Никто никого не растлевал, — перебил Антон. — Это уже чушь какая-то. Вы меня и пальцем не тронули, хотя мы с вами оба знаем, как я этого хотел.       — Антон. Я заметил тебя сразу. Мне не нужен был кто угодно, чтобы затолкать общение в свою пустоту и заполнить лакуны. Просто так совпало, что ты сумел это сделать. Мне было приятно находиться с тобой, беседовать, проводить время. Но это было давно, и сейчас уже нет смысла говорить о прошлом: оно давно минуло.       Антон сгорбился. Он хотел поговорить о прошлом. Вытряхнуть из памяти ворох приятных воспоминаний и рассмотреть их, как кусочки цветного стекла на солнце. Он помнил, что для него значил Арсений Сергеевич, и никто с тех пор не смог стать ему ближе бывшего учителя. После ухода из школы, в вузе, у него появились друзья. Настоящие и верные, Антон даже не знал, что так бывает: в чужом (и большом) городе на него никто не смотрел косо, никто не знал его судьбу — все оценивали Антона Шастуна по его словам, поступкам и поведению. А когда окружающая среда к тебе благосклонна, то защитные шипы и колючки отпадают сами собой. Возможность написать свою историю с нуля, стать для людей тем человеком, которым он сам хотел быть, а не каким его видели, — это и только это помогло ему не пустить жизнь под откос, повторив родительский путь. Тоска по Арсению Сергеевичу поначалу сделала его безвольным и унылым, он сам себе напоминал жалкого дождевого червя. Весь первый курс Антон, в свободное время от пар, шлялся по улицам чужого города и пил всё подряд: что подешевле и покрепче. Являлся на занятия с похмельем и перегаром до тех пор, пока Дима Позов, его нынешний лучший друг, а в прошлом сосед по общежитию, не наорал на него. Димка учился на два года старше, а по уму и какой-то житейской мудрости превосходил всех многократно. Почему-то Антон его послушал. И рассказал всё, как было. И бухать перестал. А потом узнал, что Поз тоже из его города, но — оказывается, это возможно — по какой-то причине они ни разу не пересекались друг с другом за все прошедшие годы.       У Антона был Димка, но даже с ним ушёл не один год, чтобы понять: всё закончилось. У них с Арсением Сергеевичем разные пути и судьбы, у них нет никакого совместного будущего, а то, что он успел себе насочинять в пору любовной лихорадки, разрушилось и огрело его по голове. У Арсения — Антон это знал — не осталось никого. Как он жил все эти годы? Завёл ли друзей, ходил ли на дни рождения, праздновал ли Новый год, дарил ли кому-нибудь подарки? Помогал, как и Антону, другим ученикам? Вступал ли в отношения? По каким улицам он ходил? Сумел ли хорошенько заклеить щели в окнах, чтобы не мёрзнуть зимой? Антону было интересно всё — море вопросов, которые рвались с языка, оставались внутри.       Во время обучения в Краснодаре Антон пережил бурную волну промискуитета, которая сошла на нет только по возвращении в родной город. Он спал с мужчинами и женщинами, и все они всегда были старше него. Димка смеялся, что, когда Антон сам станет для кого-то «постарше», то его избранники по возрасту уже будут одной ногой в могиле. В их городке с этим гораздо сложнее, приходилось порой кататься в Армавир. Но ни одна сексуальная связь не смогла выстроить ту близость, которую Арсений и Антон приобрели в процессе практически платонических взаимоотношений.       Что Антон чувствовал к Арсению Сергеевичу теперь да и чувствовал ли — он не знал. Смотрел на тронутое годами, но по-прежнему красивое лицо, на увеличившееся число морщинок, на по-прежнему ярко-голубые глаза, и ловил себя на мысли, что очень соскучился. Словно долгие годы не бывал дома, а теперь вернулся, и его обволокло чувством спокойствия и ощущения, что всё снова так, как того требовала душа. Антон и теперь, не задумываясь, впустил бы этого человека в свою жизнь: дальше, чем просто в квартиру, потому что, наверное, по-настоящему Арсений Сергеевич никогда и не покидал его мысли надолго. Не было такого времени, чтобы Антон не вспоминал и не думал о бывшем учителе.       Сейчас всё иначе. Разговор не закончен — ему только положено начало. Размышлениям тоже. И Антон, и Арсений смотрели друг на друга. Их разделяло полметра, столешница, годы порознь и необходимость разобраться в себе.