∞ ◆ ∞
Утром, где-то в середине августа, Арсений стоял на летней кухне и жарил оладьи. Он не подгадывал время специально, но поглядывал на часы: Антон должен был вернуться ещё полчаса назад, но его всё ещё не было, как не было и предупреждающего о задержке СМС. Чувство неловкости окончательно никуда не делось, но, готовя еду и убираясь в доме, Арсений почти минимизировал его. Антон мог часами возиться во дворе со своими инструментами, железками и досками, но взять в руки тряпку и вытереть пыль… Поэтому полы и все поверхности протирал Арсений, чувствуя себя, по крайней мере, не совсем бесполезным и лелея свои пунктики, ведь сам Антон ни разу не сказал Арсению, что тот ему что-то должен. Расследование пожара ещё велось, и Антон сказал, что оно может идти месяцами — таким образом, возвращение в родную квартиру пока только виделось во снах. Арсений научился получать удовольствие от нахождения рядом с Антоном: наконец-то он мог поговорить с кем-то вне стен школы, и этот кто-то не являлся коллегой или продавцом на рынке. Проснувшееся чувство тепла, появляющееся в минуты разговоров или совместной деятельности, подтолкнуло к вопросу: как он мог жить без этого раньше? С Антоном ему становилось так же хорошо и спокойно, как годы назад. Гора промасленных пышных кружков на тарелке росла ввысь, теста оставалось ещё примерно на одну партию. Через открытые двери гулял лёгкий сквозняк: жара только начиналась. В половине десятого, когда Арсений уже решил садиться завтракать без Антона, потому что планировал сегодня ещё сходить в школу и взять некоторые бумаги, чтобы начать составлять календарно-тематические планирования по новой программе, он услышал, как от сквозняка громко хлопнула входная дверь. Арсений выложил последние дожарившиеся оладьи на самую вершину тёплой горы и поставил сковороду в раковину. Через минуту на летнюю кухню зашёл Антон. — Арсений Сергеевич! О! Это что, оладушки? — он бросил взгляд на аппетитно пахнущую тарелку и улыбнулся. Он звал Арсения то по отчеству, то нет — старые привычки покидали его нехотя, но никогда не обращался на «ты»: слишком уважал. — Блин, ништяк. — Оладьи, — поправил Антона Арсений, кивая. Разница между оладушками и оладьями по масштабу примерно такая же как между щами и борщом. «Блины» же и «ништяки» убрать из речи Антона Арсений не смог тогда — сейчас даже не пытался. Хватало того, что Антон не путал «одеть/надеть» и говорил «звони́т», всё остальное Арсением поправлялось чисто по привычке и являлось издержками профессии. — Для меня это одно и то же, — фыркнул Антон. — Смотрите, кого я вам принёс. — С этими словами он вытащил из-за пазухи нечто крохотное и рыженькое. Арсений даже не заметил сразу, что Антон кого-то держал. На ладонях у Антона лежал, распластавшись, маленький рыжий котёнок. В огромных руках тот казался плюшевым брелком для портфеля какой-нибудь первоклассницы, а не настоящим животным. Котёнок щурился и открывал рот, пытаясь издать что-то похожее на «мяу», но получалось тихое жалобное «мя!». — Уже перед сменой караула вызов поступил. Поехали. А там женщина лет пятидесяти шла мимо продуктового и увидела, как в щель фундамента котёнок свалился. Пришлось вытаскивать. Вы бы видели, как! Ни мамки его рядом не было, ни братанов. Вытащили в итоге втроём это чудо, девать некуда, бросать жалко. Я решил забрать и вам отдать. Не знаю, правда, какого оно пола и вряд ли заменит Метерлинка, но, может, стоит попробовать там, не знаю… По правде сказать, Арсений совсем не хотел заводить нового кота. При мысли о том, чтобы заменить Метерлинка, начинало натурально подташнивать. На самом деле, все люди, заводящие домашних животных, внутри латентные мазохисты. Известно же, что в большинстве случаев хозяева переживают своих четвероногих друзей, но всё равно их заводят, зная, что, рано или поздно, их ждёт скорбь и боль утраты. Люди предпочитают не думать о неприятном: например, о смерти. Для них становится важнее ценность общения с питомцами, а та радость, которую они дарят, наверное, как-то должна окупать неминуемо последующую скорбь. Арсений никогда никого не терял: у него не было семьи, он рос в одиночестве. Привязавшись к Антону, расставаясь, он знал, что тот жив и, надеялся, что в полном порядке. Метерлинк стал первой значительной потерей. Люди говорили, что нужно время. Для чего? Чтобы сойти с ума? Если так больно терять животных, то Арсений даже думать не хотел, каково это: когда умирают близкие люди. В этом заключался единственный плюс в статусе сироты. — Арсений? — Антон нахмурился. — Если вы не хотите, или если вам тяжело, я могу пристроить котёнка в другие руки. Наверное, мне нужно было спросить вас, но я когда достал его, уже не смог с рук отпустить: он так мне понравился. Я давно хотел кота, но не мог его завести, а теперь вы живёте в доме, и я подумал, что смогу тискать хотя бы вашего. Только я не купил ему ничего… Не знал, захотите ли вы его оставить. Арсений? Арсений протянул сложенные лодочкой ладони вперёд, и Антон тут же переложил котёнка ему на руки. На проверку это оказалась девочка, о чём он тут же сказал. — Мне правда можно оставить её? Это всё-таки животное, Антон. Она будет подрастать и доставлять некоторые неудобства… драть мебель или обои, например. — Ну, волков бояться — в лес не ходить, — Антон пожал плечами. — Может, это подстегнёт меня, наконец, заняться ремонтом… Оставим её? Антон смотрел с надеждой. Непонятно, чего он желал больше: оставить котёнка или заставить Арсения чуть меньше грустить и вспоминать о погибшем Метерлинке. Арсений посмотрел на ком пушистой рыжей шерсти в руках. Котёнку без году неделя, вероятно, он всё ещё должен сосать материнское молоко, ещё не умеет толком самостоятельно есть. Придётся вскармливать смесями и выхаживать. Но пугало ли его это? Вовсе нет. Его пугала память о кончине Метерлинка. Котёнок, сделав два шага, завалился вперёд — тонкие лапки совсем не держали его — и начал тыкаться мордочкой в тёплую ладонь. После этого Арсений не мог сказать «нет». Его и без того мягкое сердце дрогнуло окончательно. — Оставим. — Отлично! — выдохнул Антон. — Как назовёте её? — Мадленка, — тут же ответил Арсений, рассматривая головку котёнка: от лба к затылку шли ленты тёмно-рыжей шёрстки, и сверху это по форме и продольным полоскам напоминало силуэт панциря морского гребешка, в форме которых французы однажды придумали делать бисквитное печенье. — Мадленка? — переспросил Антон, облокачиваясь плечом о дверной проём. — Это звучит как «Маленькая мадам». — Мадемуазель, — поправил Арсений. — Мадам — это замужняя женщина, она не может быть совсем уж маленькой, если мы говорим о возрасте, а не о росте. Мадленка — это печенье, с которого рассказчик «В сторону Свана» начал своё путешествие по воспоминаниям. Когда главный герой во взрослом возрасте вновь попробовал сочетание мадленки, растворённой в липовом чае, у него в памяти возник образ из детства: «…весь Комбре и его окрестности — всё, что имеет форму и обладает плотностью — выплыло из чашки чаю», — процитировал Арсений выученные наизусть легендарные строчки. — А… Эту тягомотину я так и не смог прочитать, простите, — улыбнулся Антон. — Но навспоминал он, конечно, знатно. Это же Пруст? — Ну, хотя бы это ты помнишь, — кивнул с улыбкой Арсений, поднимая ладони и укладывая котёнка себе на грудь, придерживая одной рукой за спинку, чтобы тот не свалился. — Садись завтракать, я пока схожу в магазин и куплю всё нужное. Наверняка она голодная. У тебя есть на время какой-нибудь коробок, куда можно её посадить? И ещё что-нибудь постелить. — Найдём, — ответил Антон. Арсений, погладив Мадленку по лбу, снова отдал её Антону и пошёл собираться. Возможно, дело заключалось в желании Антона завести кота, но он точно знал, что нёс эту малышку первым делом для Арсения Сергеевича, и что от его ласковой улыбки, адресованной Мадленке, у него в памяти всплыло не меньше воспоминаний, чем у рассказчика с его липовым чаем и размоченным в нём бисквитом. Антон помнил, как Арсений точно так же улыбался ему в моменты, когда они оба забывали о том, что один из них учитель, а другой — ученик.∞ ◆ ∞
Крошка-Мадленка тыкалась в тёплую кожу ладони каждый раз, стоило только взять её на руки. На первое время Арсений с Антоном обустроили котёнку тёплую коробку из-под бумаги — на дно они положили старую подушку и накрыли всё это синим отрезом тонкого мягкого флиса, непонятно откуда завалявшегося в доме (Антон подозревал, что это осталось ещё от бабушки). Отрез приходилось стирать и менять на другой дважды в день, кормить Мадленку — каждые три-четыре часа (включая ночь, поэтому Арсений ставил себе будильники). Всё остальное время она спала в своём коробке, который Арсений носил с собой по дому, чтобы присматривать за ней. Уход за питомцем отнимал время, которое раньше уходило на печальные мысли, и те, не исчезнув совсем, всё-таки уступили ведущую роль. Утром, спустя неделю после появления в доме Мадленки, Арсений сидел в палисаднике под навесом и прислушивался к звуками улицы: из-за высокого забора виднелись только верхушки домов напротив. Пожарного «УАЗика» не слышно, Антон снова задерживался. Причём, на этот раз уже на два с половиной часа. И снова без СМС. Возможно потому, что подобное уже случалось однажды, Арсений повременил с пустым беспокойством. Он покормил Мадленку, позавтракал сам, написал пару тематических планов, в перерывах снова кормя Мадленку, и вдруг обнаружил, что уже шестой час вечера. Антон до сих пор не вернулся. Теперь Арсений начал по-настоящему беспокоиться. Ему стоит позвонить в пожарную часть? Но как представиться и поинтересоваться? Это какой-то абсурд. Позвонить Антону напрямую? Арсений пытался — вызовы шли вхолостую, никто не брал трубку. Никаких номеров друзей или коллег Антона Арсений не знал. Логично рассудил, что, возможно, выпал один из тех редких дней с настоящими пожарами, и сейчас Антон занимался своими прямыми обязанностями. В таком случае, нужно подождать ещё немного. В девятом часу вечера Арсений сидел на кухне и кормил Мадленку. Время тянулось безобразно медленно, в тишине дома тревожные мысли вышли на первый план. Если что-то случится, Арсений даже не сразу узнает: никто из коллег Антона понятия не имеет, что с начала июля тот живёт не один (для их города это слишком). В крайнем случае приедут в дом, но когда ещё этот момент наступит… Арсений гнал из головы эти мерзкие картины, ругал себя: не накручивай, ты взрослый человек, соберись! Но, докармливая котёнка остатками детской молочной смеси, он внезапно понял одну очевидную вещь: никогда до этого ему не приходилось за кого-то волноваться. Бывало, он переживал за Метерлинка, когда тот заболевал. Бывало, переживал за себя и свои проблемы, за Сергея или Сашу, но оба они почти всегда находились далеко и ни разу не вызвали своим поведением чувство дикого, распирающего изнутри страха. Никто не стал Арсению ближе Антона, а потому никто не вызывал настолько сильных чувств, некоторые из которых, как оказалось, могут быть не только неприятными, но и болезненными. Сытая Мадленка уснула, подогнув слабые лапки под себя и обернувшись пушистым тонким хвостиком. В мужских руках Арсения она выглядела совсем миниатюрной (а уж когда её в свои ладони с длиннющими пальцами брал Антон…). Арсений поглаживал котёнка двумя пальцами по тёплой мягкой макушке, остановив свой взгляд на включенном телевизоре. Что-то показывали. На столе перед Арсением лежало несколько скомканных бумажных салфеток (он утирал ими мордочку кошки), пустой шприц без иглы и стеклянная миска с остатками молока. Он поднял взгляд и постарался прислушаться к передвигающимся по экрану людям, но быстро ушёл в свою тревогу, затем попытался снова сосредоточить своё внимание на телевизоре, но, после третьей попытки, понял, что у него ничего не получится. Уложив Мадленку на подушки и накрыв уголком флиса, Арсений снова вышел в палисадник. Присел на пластиковый стул перед домом, поставив коробку с кошкой себе на колени. Стемнело, запели свои песни кузнечиковые. К лампочке, освещающей крыльцо, стали слетаться мотыльки — они попадали в матовый стеклянный плафон и, обжигаясь, умирали. Арсений хотел бы навсегда забыть эту мучительную ночь. Его слабый организм, мягкотелый и всегда остро реагирующий на любую стрессовую ситуацию, дал сбой: резко упало давление, закружилась голова, слабость приклеила его к стулу, начались тахикардия и тошнота. До самого рассвета он просидел на кухне в окружении таблеток, с коробкой, в которой спала Мадленка и включенным телевизором. Он не мог ни читать, ни работать — думал только о том, что с Антоном могло произойти что-то совсем страшное, иначе бы он ведь смог написать ему короткое сообщение уже в пути. Он никогда не забывал телефон в части. Такого прежде не случалось. Страшила неизвестность. Где-то между шестью и семью утра Арсений, прислонившись лбом о стену рядом с кухонным диванчиком, задремал, но уже спустя несколько десятков минут его разбудил будильник: пора кормить Мадленку. Он встал, набрал в мерную ложечку необходимое количество смеси, высыпал в чистую миску, залил водой и поставил на несколько секунд в микроволновку. Проверил на запястье — ещё чуть подогреть. Ритуал, выверенный до последнего действия и не требующий никаких сложных мыслительных процессов. Место выматывающей паники заняла усталость. Арсений сидел и смотрел на ползающую по коробке Мадленку и радовался, что в этот момент он не совсем один — ему есть, за кем следить. Он решил подождать до девяти утра, и если Антон не вернётся, позвонить в часть. Теперь его уже мало волновало, как это будет выглядеть со стороны. Что-нибудь придумает. Шум мотора «УАЗика» разлетелся по улице, ещё окутанной утренней тишиной. Арсений хорошо знал этот звук. Он быстро встал и стремительно пересёк коридор, оказываясь у входа в дом. Сквозь антимоскитную дверь уже виднелась макушка Антона, мелькающая над забором. Через секунду железная калитка, заскрипев, открылась, и во внутреннем дворе, с опозданием в без малого сутки, появился весь Антон. Как только он зашёл в дом, Арсений шагнул ему навстречу и крепко обнял. Какой же он дурак. Накрутил себя, придумал чёрт знает что, а всё с непривычки. Стало отвратительно стыдно за свою слабость, за чрезмерные эмоции. Арсений попытался отстраниться, но Антон сжал руки на его спине, притиснул к себе ближе и уложил щёку на лохматую макушку. От него сильно пахло гарью, он пропитался этим запахом полностью, настолько, что не осталось никаких сомнений: точно пожар. Этот запах перемежался с запахом пота, но Арсений не обращал на это внимания — стоял с закрытыми глазами, прижимаясь щекой к шее Антона, и ощущал себя в этот момент на высоте безмятежного спокойствия. — Не смог предупредить, извините, — тихо заговорил Антон, прерывая тишину. — В Курганинске склад с прошлогодним зерном горел, им своих машин не хватило — бригады со всех ближайших городов туда направили. А склад этот, блядь, в поле, два шага — и лесопосадка. Всё сухое от жары, полыхало пиздец. Даже с Армавира прикатили, представляете? Ебануться, что там было. Еле потушили. Антон впервые заматерился при Арсении, но обсценная лексика — последнее, что волновало их двоих тем ранним утром. Антон, усталый и засыпающий на ходу, держал Арсения в руках и наслаждался этой близостью. Пускай она такая спонтанная и вызванная тревогой — уже сам факт того, что Арсений за него волновался, грел душу.