Гашепы

      Городок, в коем жить мы с мамой собирались большущий был, не чета деревне моей родной. Дома всюду каменные, на них стяги по ветру шелковые развиваются. Земли под ногами не видно толком, все цветным щебнем выложено. Люди важные такие, девицы все в платьях красочных, а мужики в шляпах с перьями. Токмо торговки на рынке в сарафанах. Обосноваться здесь помогли нам младшая дочка Рунильды с муженьком её. Девчушка примилейшая. Фигурой вся в мать пошла, а личико еще совсем как у ребеночка. Глазки ясные-ясные и наивные такие, чудится, что жизни еще совсем не видала. А муженек чудной. Высокий, статный, токмо волосы то светлые, аки пшеница молодая, а борода чернющая.       Девчушка эта так обрадовалась весточке от матери, что чуть ли не силком тащила чаи гонять. За стол в комнатушке светлой усадила, да все расспрашивала как там родительница ее. Мы-то ей все и поведали. Так мол, и так, цветет и пахнет, да все мужа ждет. От последних слов девица взгрустнула, отвернулась и из последних сил держится, чтоб не зареветь. К ней муженек подсел и давай то по спине гладить, то по голове и приговаривать, что вернется их отец, Бог его убережет.       Мама взором окинула комнатушку, в коей мы чаевничали, и начала расспрашивать о травах всяких, да пряностях. Тут-то девица и повеселела. Начала, аки соловей заливаться, из какого куста какая травинка сорвана. Глянула вокруг себя, и правда, все в целебных растениях, да пахучих цветах. От того так приятно пахнет-то. Но что странно, мама-то не хуже девицы обо всем знает. Меня даже учила, потому и я об этих травинках рассказать сумею. И скажу от чего, какой корень помочь может. Все детство вместе с мамой эти отвары готовила. Да и потом она меня учить не переставала. Хотела, что бы я знала, как помочь себе от хворей всяких.       Пока они втроем балакали о душистости сушеного первоцвета, я пошла из дома к Лаготу, что валялся на травке и нежился в лучах солнца. Завидев меня, он встал на лапы и понесся на всех порах так, что подбежав сбил с ног. За дни нашего путешествия он так отъелся, что нужно очень постараться, чтоб отыскать ребра. Аже мне не любо было видеть, как пропадают с него белые пятнышки. Из-за пыли дорог они теперь серыми чудятся. Как отъелся, так животиной стал он смирной и нежной, всегда проситься, чтоб приласкали, да за ушком почесали. Любил палочки всякие носить, потом мама мне сказала, что он так играть хочет. Ну, коли хочет, так игрались. Любо мне стала эта собачонка, не хотелось с ней прощаться. Родительница моя подметила это, да и самой видно было, прощаться со зверьем не желалось. Потому в городе мы его так не продали. Покидала я чутка Лаготу палочку, так мама ужо и говорить закончила. Вышла из дома, с хозяевами распрощалась и пошли мы с ней вдоль по улочке городской.       Как сказала младшая дочь Рунильды, лавкой с книжками заправляет старый такой сварливый дед, который уж очень в помощи нуждается, да хочет подмастерье себе образованное. И он с мужиком хотел работать, но умные ему пока не попадались. А мама моя говорит складно, знает многое. Авось что получиться. Так и пошли мы через торговую площадь лавку ту искать.       Иду я и все по сторонам озираюсь. Повсюду жизнь бьет ключом. Люди шумят неимоверно, кто покупателей подзывает, кто просто хохочет во все горло. Местные видать ходят, прицениваются, а заезжие на любой крик подходят и берут всяк чепуху бессмысленную. Всюду диковинок столько. Где фрукт заморский, весь зеленый, да с разными полосами; где фигурки стеклянные красоты неписаной.       Но солнце-то уже давно в зените, значит надобно быстрее найти ту лавку, чтоб ужо сказали точно, приютят нас, али нет. Потому останавливаться мы нигде не стали, токмо постоянно дорогу спрашивали. Возможно от того и провозились долго. Ибо один-то скажет мол, до поворота и налево, другой, что поворот мы пропустили и теперь нужно вертаться в зад. Так ходили мы кругами, бродили, да все бестолку.       Вот, ежели мы чаще тут были, может и не угрохали столько времени, но мама-то моя в столице жила, а как в деревню приехала, так почти и не выезжала никуда. А мне страсть, как хотелось повидать другие города. Токмо мама постоянно говорит, мол, маленькая еще, вот подрастешь, переедем в большое место. Повидать-то места хотелось, а прощаться с домом и друзьями не очень. Но чему быть, того не миновать, потому через какое-то время пришлось смириться.       Лавка книжная была не шибко то и большая. Только огроменное стеклянное окошко и выделялось. А за ним вереница книг, от мала до велика и все на меня смотрят, так в руки и просятся. Я на маму гляжу, а она стоит, улыбается, ладонь мою берет и тянет внутрь. А там все еще краше. Ежели на улице нас разделяла стеклянная ограда, то сейчас и ее не стало. Поелозила я пальцами по корешкам разным и захотела тут остаться на подольше.       Мама глазами все хозяина то рыщет и отыскать не может. Для обедни ужо поздно, а для вечерней рано. Вышла, дверь осмотрела, ни колокола, ни молоточка. Вернулась, а за прилавком тоже ничего. Позвать, как-то не кулюторно, но молчать так просто тоже не дело. Пока мама там пыталась отыскать хозяина, я ужо заприметила книжонку симпатичную, открыла, прям, где стояла и начала читать. Что-то про Тристана. Паренек королевич не по которому трон был. Тристану бы только о жизни разглагольствовать, а не страной управлять. Дурень, от него народ зависит, а он там по своему одинокому сердцу страдает. - Урсула, что за книгу ты уже нашла? – Отчаявшись отыскать лавочника, мама тоже начала осматривать полки. Уверена, что почти все эти книжки она ужо читала много раз. - «О Тристане». Мам, а правда бывают такие короли разгильдяи? Которые токмо сидят у себя в замке, а думают как им плохо и одиноко, вместо того, чтоб людей от бед избавлять?        Да, душа не позволила мне смолчать о таком. Может от того, что мысль изложена интересно я и не бросила эту книжонку еще в начале, а только быстрее старалась перелистнуть страницу. - Иногда бывают столь безответственные и наивные короли, девочка, но их быстро ломают другие люди. – Из комнатки за прилавком, наконец, появился хозяин. Щуплый и горбатый старик с угрюмой гримасой на лице. Он шел в ночном колпаке и кожаной жилетке, что вызвало бы у меня смех, абы не была я так заинтересована словами старика. - Как это? Ломают другие люди? Ему руки, ноги вышибают? – Тут-то я уже и книжку прикрыла, да все внимание на лавочника обратила. А мама, ручки сложила, да слушает. - Пытливый ум, да знаний не хватает. Когда до самого конца изучишь эту книгу, тогда поймешь, что это значит. – Старик оперся своими тонюсенькими руками о прилавок и так выразительно зыркнул на маму, видать, дожидаясь ответа, зачем мы тут. - Добрый день, один добрый человек сказал, что вам требуется помощь с работой в этой лавке. А мы вам готовы ее в полной мере предоставить. – Старичок так подозрительно прищурился, оглядел нас с головы до пят, почесал подбородок, еще раз глянул и, наконец, сказал: - Нет, от женщин в управлении одни неприятности. Лучше идите, откуда пришли. – Тут-то я опять хотела проявить свой пылкий нрав, да сказать этому старикашке все, что я о нем думаю. Но не решалась, ждала, что мама делать будет. - Мне говорили, что вам нужен умный подмастерье. Так почему им не может стать образованная женщина? – Иногда, бывало, я видала такое выражение лица у мамы. Улыбочка озаряет лицо, но в глазах куется сталь. - Да не могли взять женщину учиться. - Тогда давайте заключим пари? Выиграю я, то буду работать у вас, а если проиграю, то обещаю, что больше никогда в жизни меня не увидите. Согласны? – Мама ужо протянула руку, но старикан как-то с опаской посмотрел на нее и отвернулся к большущему окошку. - Ладно. Если принесешь мне 40 книг и перескажешь каждую, то я тебя возьму. Дочь твоя свидетель. – После этих слов мама пошла искать видать книжечки, а я пока со своей в дверях стояла и все читала. Вот ужо и дама сердца появилась у Тристана, токмо по случайности. Выпили они зелье, да полюбили друг друга вечной любовью. А все вранье! Не бывает ни вечной любви, ни зелий таких. Мама говорит, что нельзя излечить отваром токмо душу человеческую, а другая хворь мигом сойдет. А ежели была бы вечная любовь, как в книжках, то сейчас у меня был бы папа. (КОГДА ТОТ ГРАФ НА МОГИЛЕ СТОЯТЬ БУДЕТ У МАМКИ ГГ, ТОГДА НАДО НАПИСАТЬ, ЧТО ОНА ВСЕ ЖЕ ОШИБАЛАСЬ И ВЕЧНАЯ ЛЮБОВЬ БЫВАЕТ, ТОЛЬКО ОТНЮДЬ НЕ СЧАСТЛИВАЯ) Глянула я на старика, а он с меня глаз не сводит. Ну, думаю, тоже как Рунильда, за грош загрызть готова. Так и этот, чуть шире книжку открою, чуть корешок то треснет, так взгляд его становится напряженным-напряженным. Иль страницу случайно загну, так чуть ли не пыхтеть начинает. Тем временем мама пока по лавке бегала, книжки собирала да все в 2 стопочки клала. В одной здоровенные талмуды в кожаный переплетах, а в другой узенькие, с палец толщиной. Опосле 2 стопки стали четырьмя. А потом и восьмую. Придвинула она к себе по ближе 4 стопочки и давай соловьем заливаться. Берет в руки книжонку, гладит аккуратно, да по-новой начинает. Я заприметила стульчик у одной из полок, села и вслушиваться стала. Токмо и солнце, уже давно ушло, и Лагот на улице подвывать начал, а они все никак не кончат. Этот старикашка, то к слову придерется, то ему начало не понравится, то концовка плавающая. Но рассказала мама об них всех, ужо глубокой ночью и ответ ждет. Я же в это время сижу на своем стульчике, головой о полку оперлась с боку и ужо третий сон досматриваю. Чем спор кончился, не знаю, но меня разбудили, гляжу, а старикашка краснючий, будто яблоко спелое. Так время идет, а он все краснотой этой наливается, пыхтит, мычит, бурчит что-то себе под нос, но ни черта не понятно. Наверно, все же проиграл лавочник. Потому опосле мы с мамой выходим ужо, забираем Лагота, да идем ему еще сала купить. Ведь тут-то не как у нас в деревни, тутошние лавчонки закрываются под утро и открываются тогда же. Что для меня прям дикость какая-то. Как же спят тогда все эти торгаши с рынка? Аль нечисть эт какая, кой сон, что собаке пятая нога?