Стервятник

      Когда беспокойная детская ручка коснулась ладони Айвэ, измотанного бесконечной работой, тот лишь отвернул голову и неразборчиво промямлил какую-то белиберду, не желая покидать царство снов. Плотные шторы не пропускали ни единого лунного луча, но нетрудно было понять, что на часах едва пробило три. Уснувший крепким сном, он и не проснулся бы вовсе, не позови его тонкий взволнованный голосок:       — Отец?       Айвэ вздрогнул и приоткрыл глаза, силясь понять, кому понадобилось нарушить его покой в разгар ночи. Лишь спустя мгновенье он понял смысл сказанного и вновь устало закрыл глаза.       — Милый, дай отцу отдохнуть, — попросил он, готовый вновь провалиться в сон. Напоследок погладив ладонь сына, он напомнил совести, что порой этого бывало вполне достаточно, чтобы успокоить Элмера. Айвэ был бы рад сейчас же уснуть, как вдруг сын заполз на постель и настойчиво дернул его за плечо.       — Хвост украли! — испуганно заговорил Элмер ему в ухо.       Айвэ тихо застонал. Как бы сильно он ни любил Элмера, ему вновь пришлось предстать перед выбором: уделить время сыну или встать на скользкую дорожку равнодушного родителя и дождаться, когда тот сам решит вернуться в постель. И всякий раз он поднимался, как бы сильно ни хотел спать, и держал эмоции в узде, не позволяя себе раздражения или резкого слова. Элмер воспитывал его раз за разом, сам того не понимая, и со временем Айвэ, бывший когда-то импульсивным юнцом, обрел терпение, какому можно было только позавидовать.       Он сел на постели, силясь понять, о каком хвосте идет речь, и в памяти возникла сказка о невнимательном олененке, потерявшем хвост из-за беспечности. Дурацкая история, придуманная на коленке, но Элмер очень любил ее. Айвэ множество раз приходилось рассказывать ему эту сказку, чтобы теперь не вспомнить тот самый утерянный хвостик. Он перевел взгляд на Элмера, широко распахнувшего подернутые бельмом слепые глаза, и прикрыл зевок ладонью. Приступы лунатизма у Элмера уже не были для семьи чем-то пугающим, но из всех домочадцев он посещал спальню Айвэ чаще всего.       — Вот как, — произнес слабым голосом советник, выползая из постели и поднимая ребенка на руки. — Тогда пойдем искать хвост.       Элмер обвил руками шею отца, и Айвэ тихо вышел из комнаты, направляясь в восточное крыло. От таких ночных подъемов в свои двадцать пять он чувствовал себя одной ногой в могиле. При всей любви к Элмеру, он, как и любой родитель, ощущал стойкую потребность в уединенном отпуске от домашней суеты и дворцовых дел и вместе с этим понимал, что завтра утром он проснется и найдет в себе силы для новых дел, и жизнь его пойдет по-прежнему. Все звуки в доме стихли сразу после полуночи, и только глава семьи теперь одинокой тенью неслышно ступал по богатым коридорам: он так хорошо выучил дорогу к спальне сына, что мог найти ее с закрытыми глазами. В доме Айвэ не хранились портреты — вместо этого стены были обиты узорчатыми тканевыми обоями. Традицию хранить портреты в доме он считал дуростью, и оттого ночью никакие глаза, даже нарисованные, не стали свидетелями вынужденной прогулки.       Добравшись до восточного крыла, Айвэ вошел в одну из спален, укладывая Элмера в постель. Тот, успокоенный присутствием отца, был послушен. Айвэ давно привык к самым разным сюрпризам от Элмера, и потому вновь проявлял родительское терпение, поглаживая ребенка по руке.       — Я найду хвост к утру, засыпай, — сказал он тихо, целуя Элмера в лоб.       Айвэ мог шептать любую чепуху, чтобы успокоить сына, и тот засыпал на удивление легко. Глаза сами собой закрылись, и Элмер откинул голову на подушки, почти сразу засыпая. Айвэ постоял еще немного рядом, накрыл его одеялом и покинул комнату.       На обратном пути в спальню он остановился у окна в коридоре, замечая укрытый снежным одеялом двор, и на мгновение вновь ощутил тот восторг, испытанный им в четырнадцать лет, когда он впервые после прибытия в Адалонию увидел снег. Для юноши, выросшего в зелени роскошных грушевых и виноградных садов, зима запомнилась волшебной порой, ставшей для него символом спокойствия и умиротворенного духа. Как бы сильно ни обжигал кожу холод снегопадов, Айвэ всегда находил в них уникальную красоту, не замеченную ни привыкшими жителями Адалонии, ни неискушенными гостями из Далматии.       Наваждение спало, когда окна задребезжали от сильного ветра, и он вернулся в комнату, вновь укладываясь в постель.       Айвэ всегда совершал утренние прогулки в одиночестве, затем завтракал, и часто проводил выходные за чтением и другими занятиями для души или отдавал все выходные семье, которая нуждалась в его присутствии. Когда Айвэ проснулся, на часах пробило восемь. По утрам ни одна живая душа не решалась потревожить его, пока он сам не спускался вниз, зная, что для Айвэ утреннее время в выходные дни священно — сложно не считаться с желаниями хозяина дома, — только утром он мог вдоволь поваляться в постели. Он привел себя в порядок, облачился в теплый бархатный халат, скрыл руки в тонких перчатках и спустился на улицу.       Погода во дворе стояла пречудесная. Деревья, украшенные инеем и укрытые снежными шапками, казались вырезанными из хрусталя, и белое от наплывших облаков небо предсказывало скорейший снегопад. Дорожки, подметенные заблаговременно до прогулки Айвэ, не пачкали обуви, и, вдохнув морозный воздух полной грудью, он оглядел двор и неспешно направился к конюшням. Наслаждаясь недолгим утренним одиночеством, неспешно прогуливаясь по двору поместья, он подумал, что за одиннадцать лет пребывания в Адалонии добился всего, чего так желал с тех пор, как бежал из Далматии.       Айвэ вошел в конюшни и вновь застал Фалко за работой. С раннего утра тот чистил и кормил лошадей, выгонял их для круговой пробежки и укрывал теплыми пледами, не позволяя ни одной животине озябнуть. Айвэ всегда знал, что такое отношение к лошадям у Фалко было воспитано кровью: его отец и отец его отца тоже ухаживали за лошадьми всю жизнь. Всякий раз он убеждался, что не прогадал с покупкой такого талантливого раба, который хорошо знал свою работу и умел держать язык за зубами. К тому же Фалко был особенно хорош собой, что позволяло каждому омеге в доме украдкой любоваться им, чтобы скрасить мертвый штиль в личной жизни.       — Я едва проснулся, а ты уже трудишься. — Айвэ огляделся, подмечая общую приятную чистоту. Он был редким гостем в конюшне, и оттого Фалко с удивлением сделал поклон и распрямился, не заметив застрявшую в бороде солому. — Как поживает моя любимица?       Любимая кобыла Айвэ была родом из Далматии, и если возвращаться в страну южных кочевников и горячих нравов он не желал, то лошадей оттуда закупал с большой охотой. Айвэ почти не ездил верхом, в этом не было никакой надобности: он был достаточно состоятелен, чтобы позволить себе экипаж из четверки таких лошадей. Но, как и любой богатый человек, перепробовавший все столичные развлечения, он имел право иметь любимую кобылу, даже если редко запрягал ее.       — Она мало двигается в последнее время. Не хотите купить нового коня вместо нее, чтобы она уделяла время жеребенку, когда он родится? — поинтересовался Фалко.       — Нет. Я и так нечасто запрягаю ее. Другой конь мне не нужен, — кивнул Айвэ, а затем подошел чуть ближе, с благородством сдержанного хозяина окинув взглядом стойла. — Но у меня есть мысль, которая придется тебе по душе: я хочу приобрести участок в сотню акров и разводить лошадей. Куплю молодых кобыл, жеребцов и жеребят, чтобы через пару-тройку лет у меня был выводок молодых трехлеток. Уход за ними ляжет на твои плечи.       Покупка новой лошади всегда была для Фалко праздником, и он был рад служить человеку, который поощрял эту его любовь, доверяя ему такую работу. Он распрямился, и в ту же секунду один из жеребцов, стоящий в стойле, фыркнул и доверительно ткнулся мордой ему в плечо, желая привлечь внимание. Фалко был не только любимцем лошадей, но и даже Айвэ порой относился к нему лояльнее, чем следовало бы. Работал он всегда на совесть, лишнего не болтал, и оттого Айвэ не был с ним строг и никогда не ругал, даже если тот совершал оплошность. Аарон иногда подшучивал над Айвэ, подмечая, что в некоторой степени даже несгибаемый королевский советник подвластен красоте альф.       — Опять что-то задумали, — произнес со смешком Фалко, погладив жеребца по морде и утолив его жажду внимания. — Зачем вам молодые лошади? Неужто хотите устраивать скачки?       Айвэ только потер чуть озябшие руки.       — Все-то тебе расскажи, Фалко, — отмахнулся он. — Лучше подумай, как будешь следить за целым табуном.       Айвэ никогда никому не рассказывал о своих планах и рассчитывал на понимание. Фалко не стал расспрашивать, наверняка справедливо решив, что это не его ума дело, и Айвэ, попрощавшись, покинул конюшни.       Он хотел прогуляться до озера, но уже через десять минут окончательно озяб и вернулся домой, свежий и бодрый после утренней прогулки. Он переобулся в домашние туфли и вошел в столовую на первом этаже. Ману уже расставил посуду и готовился подать завтрак: кашу, вишневое варенье, творог, десерт, жареных цыплят и непременно чашечку кофе со сливками, от которого Аарон был без ума. Несмотря на то, что хозяин дома в силу некоторых своих недостатков обходился весьма пресными основными блюдами, он никогда не скупился на вкусную пищу для домочадцев. Недавно проснувшийся Аарон держал на коленях Элмера и тихо разговаривал с ним, а бодрый в любое время суток Меволь молчаливо дожидался наступления трапезы. Только заслышав шаги отца, Элмер повернулся в сторону вошедшего Айвэ.       — Отец! — воскликнул он, отвлекаясь от Аарона и протягивая вперед руки в надежде, что Айвэ коснется их. Комната сразу оживилась.       — Фалко предпочитает нам молодых кобылиц, с раннего утра работает за стойлом, — посмеялся Айвэ, поднимая Элмера на руки и целуя его в щеку. — Что же тебе сегодня такое снилось, мой зайчик? Опять пришел к отцу посреди ночи и требовал найти хвостик.       Для Элмера не был секретом его лунатизм, и он только смущенно смеялся, когда кто-то рассказывал ему, что он вытворял ночью. Он звонко поцеловал Айвэ в щеку, зная, что никто не потребует от него извиняться за такие ночные прогулки. Элмер обладал не только внешностью белокурого нежного духа, но и уникальной привязанностью к отцу — он сел на руках так, как садятся горячо любимые дети, не волнующиеся, что их ссадят за чрезмерную веселость.       — Сегодня подадут десерт с клубникой, который ты хотел, — улыбнулся Аарон, пригладив платье и жестом приглашая Айвэ присесть. Тот усадил Элмера по правую руку от себя и сел во главе стола. — Наконец-то ты увидишь, что написал Элмер для нас! Чудесная мелодия.       Элмер сразу приосанился, но хвастаться вслух не стал, помня, что это неприлично. Айвэ заметил это и пообещал, что после завтрака они все вместе обязательно посмотрят ноты нового романса. Когда Ману молчаливо закончил накрывать, Айвэ пожелал всем приятного завтрака, и семья приступила к трапезе.       После завтрака семья расположилась в большом зале с роялем. Айвэ мог бы уйти в кабинет, чтобы заняться своей второй работой, которая приносила ему значительно больший доход, чем жалованье во дворце, однако желание наконец отдохнуть с семьей заставило его пренебречь планами. Расположившись на красной тахте с золотыми ножками, он подпер голову рукой в ожидании и устремил взгляд на сына.       Элмер сел за рояль, и руки его, вспорхнув над клавишами, заиграли нежный романс. Его музыкальный талант, в наличии которого даже у столичных учителей не было сомнений, вновь проявил себя, и Айвэ закрыл глаза, наслаждаясь чистым голосом Аарона, тихо напевающим слова.       Никто никогда не говорил этого вслух, но домашние догадывались, что Аарон, которому так не хватало любви альфы, черпал из этих романсов то немногое, что мог. Айвэ был ему всего лишь опекуном, не любовником, спали они по разным комнатам и имели договоренность никогда не питать друг к другу никаких чувств, кроме дружбы. Но нежное молодое сердце желало той любви, которую мог дать ему только настоящий муж. Вынужденная ситуация — а Аарон, будучи в законном браке, даже помыслить не мог об измене — заставляла его искать утешение хотя бы в стихах произведений, что писал Элмер. Он был романтичен душой и религиозен до крайности, что несколько усложняло ему жизнь. Пока Айвэ видел в браке только выгоду, Аарон относился к нему со всей серьезностью и полагал, что если он поклялся хранить верность, то следует держать слово, даже когда в первую ночь после свадьбы выяснилось, что муж оказался омегой.       Они развлекались до одиннадцати часов утра. Элмер сыграл с Аароном в четыре руки — Айвэ редко садился за рояль, а если и садился, то только наедине с собой. Они вспомнили старые пьесы, обсудили недавний новый вальс придворного композитора. Ману только-только принес им фрукты для перекуса, когда в дверь дома вдруг настойчиво постучали.       Все звуки в поместье мгновенно стихли. Айвэ резко повернул голову, будто сторожевой пес, и приподнялся на локте. Голос Аарона оборвался, и даже Элмер замер, прервав игру: он точно знал, что в выходной день к ним еще никто никогда не стучался. Стук усилился. Айвэ и Меволь, нахмурившись, переглянулись. Свеллендэм был тихой деревенской местностью, и соседями здесь стали такие же уставшие от шума столицы богачи, которые желали провести эти дни в уединении и спокойствии.       — Продолжай, Элмер, — сказал Айвэ, медленно поднимаясь с бархатной тахты. Меволь последовал его примеру, и когда они оба прошли к двери, он отворил ее, и в дом ввалился посыльный из дворца в красном кафтане. Он гнал коня во весь опор, чтобы добраться до уединенного поместья, и теперь, не дав себе возможности перевести дух, поклонился сбитому с толку Айвэ, сглатывая подступившую слюну.       — Его Высочество принц Элейв при смерти!       Эта новость обрушилась на них как снег в июле, и даже Меволь, не имеющий никакого отношения к королевской семье, замер, пораженный неожиданным известием. Элейв, даже будучи членом королевской семьи и потомком небожителей, представлял собой совершенно безобидного человека без притязаний на королевский трон и был настолько приятным мужчиной, что к зрелому возрасту не нажил злейших врагов, — Айвэ принимал это скорее за отклонение, чем традицию.       Айвэ первым пришел в себя.       — При смерти? — спросил он оторопело, возвращая себе твердость голоса. — Что случилось?       Посланник поклонился, делая несколько шагов назад. Очевидно, он торопился настолько, что не мог задержаться здесь дольше, чем хотел бы.       — Его Величество приказал мне ничего не рассказывать, а вам — немедленно явиться во дворец, — произнес он виноватым голосом, как и любой слуга полагая, что господа могут раздражаться из-за нехороших вестей. — Вас уже ждут во дворце.       Он покинул дом, оставив Айвэ и Меволь в замешательстве, вскочил на коня и направил его обратно во дворец.       Когда же они вернулись и рассказали о случившемся, Аарон побелел от ужаса и прикрыл губы ладонью. Айвэ с юных лет рос в кругу монаршей семьи и всячески оберегал теперешнего короля и принца, стараясь быть как можно ближе к трону, чтобы в нужный момент перехватить пущенную врагом стрелу. Но его сил оказалось недостаточно, и Аарон боялся, что Айвэ примет эту новость за личный провал.       — Я должен ехать в столицу, — сказал наконец Айвэ, разрушив гнетущее беспокойное молчание. Аарон засуетился, поднимаясь с места, и если бы он мог помочь, то отправился бы вместе с Айвэ, но понимал всю бесполезность своего участия в таких вопросах.       Айвэ коротко поцеловал Элмера и поднялся в спальню, торопливо переодеваясь. На улице Меволь потребовал от Фалко как можно скорее подготовить карету для пути в Ли́цию, и когда конюх уже подъехал к дому, Айвэ одним прыжком заскочил внутрь, и они двинулись во дворец.       Первый королевский советник оберегал правящую семью от любых напастей. Он берег короля Альви́диса, совершенно не желающего иметь тот статус, что имел, и приглядывал за принцем Лилиумом до тех пор, пока тот с мужем не уехал на Восток. Третий принц Элейв тоже был под его строгим надзором, несмотря на различия между ними, которые не позволяли поддерживать даже приятельские отношения. Королевская семья могла и не догадываться, насколько важна для первого советника, но теперь именно по его недосмотру один из самых мирных людей государства перешел кому-то дорогу.       — Фалко, живее! — приказал он, выглядывая в окно. Возница подстегнул лошадей, и карета ускорилась.