Стервятник

      Через несколько дней после памятного ужина Элейв вспомнил об отложенных тренировках. Поддержка генерала и советника в значительной степени ободрила его, и он наконец решил выйти из тени и напомнить самому себе, что нельзя вечно прятаться в углу, поджав хвост. По дворцу уже прокатилась волна слухов о внезапной дружбе между принцем и советником, что, несомненно, укрепило позиции Элейва, придав ему той значимости, которую он не успел закрепить за собой раньше. Кто-то напрягся, ожидая от Его Высочества некоторых действий — не просто же так он обзавелся таким союзником, — остальные же предпочли думать, что он так и остался миролюбивым юнцом, а его дружба с Саламандрой совпадение не большее, чем дружба советника с Его Величеством.       Элейв размышлял, зачем в тот день приблизился к советнику так близко, и не нашел ответа. Когда они расставались у порога королевского крыла, Элейв слышал теплое дыхание, в который раз ощутив его несгибаемое спокойствие и силу. Прежде он всем сердцем желал найти в Саламандре малейший изъян, однако теперь заметил, с каким достоинством он идет по жизни, и понял: Саламандра всего лишь опытный человек, и, как любой опытный человек, делает, а не говорит.       Чем дольше Элейв думал об этом, тем чаще вспоминал слова Нинель: «Прекрати говорить языками своих друзей». В действительности Саламандра не заслуживал к себе плохого отношения, потому как честно исполнял обещание поддерживать его. Даже если характер у него и был весьма скверный, поступки только подтверждали всем известное правило «не суди книгу по обложке».       Утром, когда чиновники явились во дворец для работы, Элейв только разминался. В то утро снега совсем не было, и он, потирая ладони в предвкушении, взялся наконец за деревянный тренировочный меч, ловко перекинув его из одной руки в другую.       — Как же я соскучился, — посмеялся принц, чувствуя приятную тяжесть. Его клинок всегда имел больший вес, чем остальные, но даже с ним Элейв управлялся будто бы играючи. Может, он и не желал прикасаться к управленческим делам, но в чем он точно был хорош — так это в военном деле. До пятнадцати лет ему на каждый праздник дарили новых солдатиков, бывших лучше прежних, и он всякий раз был вне себя от радости, совершенно искреннее считая, что маленькая конница и лучники — лучший подарок из всех, что могут ему подарить. После пятнадцати ему стали дарить настоящее оружие, и это было не меньшей страстью молодого принца. И теперь, в двадцать два, он и не думал надолго оставлять занятия ни зимой, ни летом. Он не был глуп, но душа его лежала совсем к иному.       Готовясь к атаке с партнером по бою, он встал в стойку, когда взгляд его без причины мельком мазнул по окнам третьего этажа.       Там стоял Саламандра и неспешно пил чай, отдыхая от дел и развлекая себя зрелищем, что вот-вот должно было предстать перед ним. Он едва различался на фоне темного кабинета и стоял, будто призрак, незримо наблюдающий за миром живых. Прежде Элейв даже не задумывался, куда выходят окна из кабинета советника, но теперь, припомнив его расположение, понял, что Айвэ многие годы видел его тренировки на улице.       Сердце пустилось в пляс, и чем спокойнее был взгляд Саламандры, тем решительнее принц держал в руках оружие.       Ударил гонг, известивший о начале поединка, и Элейв, никогда прежде не слывший любителем резких атак, вдруг ударил первым с такой силой, что меч противника с громким треском развалился на части, и метнулся вперед, приставив оружие к горлу опешившего воина. Никто не успел даже вздохнуть, а первая победа уже числилась на счету Его Высочества.       — Подними меч, — усмехнулся Элейв, поглядывая на замешкавшегося солдата, — и держи крепче.       В руках Элейва таилась недюжинная сила, но в этот раз он превзошел даже себя. Он будто выплеснул всю ту энергию, что копилась в нем, пока он не брал в руки меч, и когда несколько солдат обессиленно пошатнулись после поединка с Его Высочеством, наставник засмеялся:       — Вы сегодня в ударе!       Элейв вытер пот со лба и сглотнул, взглянув на советника. Тот оперся плечом о стену и наблюдал за представшим зрелищем, но, заметив взгляд принца, вернулся за стол и занялся делами.       — Да, — ответил принц невесело. — В ударе.       «Что я делаю?» — спросил себя Элейв, будто мог знать причину своего бахвальства. Советник больше не смотрел на него, и принц ощутил укол стыда, припомнив, что Нинель всегда воспитывал его по-другому и никогда не учил его хвастаться. Перед кем он сейчас позерствовал? Это перед советником, что ли? Он женат! К тому же альфа. Прежде даже омеги не могли заставить его настолько откровенно хвалиться природной силой, отчего же один взгляд союзника, с которым они еще не успели наладить теплой дружбы, побудил его забыть о скромности?       Прежде Элейв не видел советника хоть сколько-нибудь привлекательным, но теперь, после нескольких недель знакомства, он нашел то слово, что могло бы за раз описать Саламандру.       Элегантный. Советник обладал тонким вкусом и удивительными манерами: он всегда был одет строго, но не настолько, чтобы его можно было отправлять на похороны. Он знал, как правильно сочетать золото и драгоценные камни и никогда не перегибал в этом сложном вопросе, недоступном даже многим знатным омегам. Зеленые глаза — словно два дивных изумруда. И как Алвис позволял себе так пренебрежительно отзываться о столь благородном облике?       Саламандра был молод, хорош собой, но женат. К несчастью для некоторых омег, которые были влюблены в его холодный взгляд.       Айвэ видел, как Элейв готовился к бою, и видел, как его соратники хотели поскорее вновь схлестнуться с ним в битве. Третий принц слыл очень сильным воином, и в его руках даже деревянный меч становился опаснейшим оружием. Наверняка он уже превзошел в искусстве ближнего боя наставника, но слишком уважал чужой опыт, чтобы пренебрегать советами бывалого воина.       Это был чистейшей воды выпендреж. Элейв хвастался перед советником, когда заметил, как тот смотрит на него, и был готов из кожи вон лезть, чтобы впечатлить его. Айвэ мог бы задернуть шторы и вернуться к работе, но острое желание поощрить Его Высочество за проявление такого особенного внимания остановило его. Он оперся о стену и глядел на Элейва, с такой ловкостью положившего нескольких противников только ради того, чтобы произвести впечатление, и советник не смог отвести взгляд. Сам он был силен, но не настолько, чтобы так играючи обходиться с тяжелым мечом, и лишь одно осознание, что все это Элейв делает только ради того, чтобы заслужить еще один его взгляд, заставило белое лицо смягчиться. К тому же Его Высочество был весьма недурен собой: резкие атаки прятали за собой его мягкий характер, и в такие моменты Элейв и сам забывал, что без причины и мухи не обидит.       Впрочем, когда Айвэ отошел от окна и принялся за дела, мысли его были совсем о другом.       После тренировки Элейв понял, что у него больше нет причин задерживать выполнение того обещания, что он дал советнику. Отец никогда никому не рассказывал, где хранил ключ, который советник страстно желал заполучить, и Элейву теперь предстояло выяснить это, чтобы отвлечься от мыслей об утреннем поведении.       Когда он разговаривал с советником впервые, он не упомянул маленькую деталь: если верить его воспоминаниям, места, похожего на Библиотеку, невозможно было отыскать во дворце. Лицийский королевский дворец никогда не славился стеклянными куполами. В Библиотеке же было светло, словно днем, и тонкое стекло овивал плющ, а деревья с могучими столетними кронами прятали наследие Танистри от чужих глаз — ничего подобного во дворце нельзя было обнаружить. Поначалу Элейв понятия не имел, с чего ему следует начать, но, поразмыслив, решил, что первым делом надо найти карту. А где хранятся бумаги такой важности? В кабинете короля.       Элейв дождался, когда Саламандра и Его Величество прервутся на обед после полудня, и вошел в пустой кабинет.       В отличие от рабочего места советника, здесь было куда больше цветов и меньше бумаг. Расписанные стены не хранили отпечатка души того, кто здесь работал, и Его Величество совершенно не пытался обустроить кабинет отца под свои нужды. Элейв вспомнил кабинет советника, продуманный до мельчайших деталей, и теперь эта комната показалась ему безликой. Дворец всегда отличался этим удивительным свойством: он отражал всю мощь и силу династии и, расписанный золотом, являл собой свидетельство незыблемости Танистри, но Элейв, гуляя по коридорам и бесконечным залам, не замечал, чтобы за десятилетия он хоть чуточку изменился. Его собственные покои перекраивались несколько раз, если ему того хотелось, а дворец все стоял и стоял, будто живущие в нем люди были созданы для него, а не он для людей. Дворцу не хватало сильной руки и свежего дыхания. Жизнь в нем будто остановилась.       Элейв огляделся. Он отчетливо помнил карту, которую отец показывал ему еще в раннем детстве, и был уверен, что она непременно сохранилась. Аккуратно сложенная, потертая от времени, она казалась настолько мягкой, будто ткань, и тогда Элейв не верил, что существует такая мягкая бумага. Теперь же он не стал бы утверждать, что карта непременно была бумажной. Разве могло это бесценное сокровище быть утеряно навсегда?       Элейв принялся копаться в шкафах, рассматривая даже самую мелкую бумажонку, но как бы долго он ни рылся, с опаской прислушиваясь к каждому звуку, его ждало разочарование: ничего даже близко похожего на карту он не нашел. Бумаги, исписанные, однако, рукой Саламандры, а не Его Величества, содержали множество насущных проблем, но никак не касались того, что так старательно искал Элейв.       Он покинул кабинет в неприятной растерянности, однако не утратил решимости найти ответы. Лилиум ни слова не сказал в письме о Библиотеке, а это означало, что либо Элейв никогда не найдет ее, и это будет ему во благо, или он все же обнаружит ее, и это тоже пойдет ему на пользу. Он совершенно точно знал: какой бы исход его ни ждал — так будет лучше для него и Адалонии.       Библиотека Танистри хранила столько тайн, что не каждый мог их вынести. Даже Элейв, бывший там всего единожды, догадывался, что в старых книгах скрыто что-то, о чем короли прошлого решили умолчать, чтобы сохранить мир в Адалонии. Элейв знал, что отец захаживал туда крайне редко и только если ему нужны были ответы на неразрешимые, как ему казалось, вопросы. Он удивительно мудро пользовался теми книгами, к которым имел доступ, и оттого Элейв всегда считал его очень разумным человеком, бесконечно уважая его умение отказаться от соблазна обладания такими знаниями. Отец имел возможность прочесть все книги, что веками копились в Библиотеке, но не делал этого, чтобы спать спокойно. В конце концов, все-таки он умер от болезни, возникшей из-за очередного омеги, скрывающего пол с помощью снадобья, а не от душевного помешательства.       Элейв вернулся в покои в неопределенных чувствах. Мысли его только и крутились вокруг карты, и он лег на постель, упираясь взглядом в плотный балдахин.       — Куда же вы запрятали эту карту, отец? — тихо вздохнул Элейв, пытаясь отыскать в памяти хоть намек или малейшую зацепку. Может, отец уничтожил ее? Может, он узнал что-то, что никому знать не следовало? И где в действительности находится сама Библиотека? Элейв не мог припомнить, чтобы еще хоть раз видел стеклянный купол и такое буйство зелени. Смазанные детские воспоминания никак не хотели поддаваться. — Вы ведь привели в Библиотеку меня и Лилиума, а не Альвидиса. Вы ведь хотели, чтобы мы, ваши дети, увидели, что принадлежит нам.       Элейв никогда не считал Альвидиса хуже себя и всегда доверял ему и любил, как родного брата, не делая различий между ним и Лилиумом, но он совершенно ясно понимал, что на троне восседает не Танистри. Все Танистри горячи нравом, полны жизни и неуправляемы — ничто и никто не может им противостоять. Их тела, сотканные из света, не могут жить без движения, а светлый ум не способен долго пребывать в бездействии. Никакие законы, супруги, дети или обязанности — ничто из этого не может унять жизненную силу, что таится в руках потомков небожителей.       Давным-давно, когда Адалония только возродилась из пепла усилиями трех братьев, когда люди еще верили в силу солнца, когда великие мастера постигали тайны мироздания одним лишь умом, не покидая храмов высоко в горах, Танистри обладали несравненной силой. Они могли подчинить себе солнце, они управляли светом и самим теплом. В их власти были знания, недоступные другим, и тогда Адалонии в могуществе не было равных. Танистри правили страной, помня заветы трех братьев, но время стерло из памяти их наставления, и теперь страна не понимает, чья кровь на троне. Ей должен править истинный наследник, а не бастард, рожденный из мести. И отец знал это, оттого и не показал Альвидису Библиотеку, хотя и любил его нисколько не меньше, чем Элейва и Лилиума. Его Величество наверняка вообще не знал о ее существовании, предпочитая мирную и спокойную жизнь с любимым омегой. Тогда как Саламандра узнал о ее существовании?       Этот вопрос заставил мысли роиться с новой силой. Советник одновременно казался ему вертким ужом, желающим добраться до знаний, которые ему не причитаются, и вместе с этим казался теперь неотделимой частью жизни королевской семьи. Не просто так покойный король с первых дней был мил с этим иностранцем. Отец был очень мудрым правителем, при котором Аладония вырвалась из некогда шаткой политической обстановки, и в каждом его шаге Элейв всегда видел смысл.       Он сел на постели, силясь совладать с нахлынувшими чувствами, и взгляд его вдруг наткнулся на маленькую мраморную фигурку, стоящую в нише стены. Украшенная золотом, она многие годы не привлекала внимание Элейва — подумаешь, такие статуэтки Аскетилла Справедливого стояли по всему дворцу. Но Элейв, теперь желавший видеть тайный знак в каждой мелочи, поднялся с постели и подошел к статуэтке, внимательно рассматривая любую ее деталь.       Аскетилла Справедливого всегда изображали утонченным гибким омегой в закрытых одеждах и непременно с книгой в руках. Волосы его украшались цветами, и даже если он и считался покровителем ученых, мудрецов и врачей, вместе с этим его всегда почитали омеги и просили его ослабить боль при родах. Одновременно величественный и умный, он воплощал все то лучшее, что было в омегах, и оттого Лилиум казался Элейву так похожим на Аскетилла Справедливого. Все омеги из рода Танистри считали ученого омегу своим покровителем и заступником, и именно ему были обязаны редким даром провидения.       Сейчас же вместо книги Аскетилл держал свиток. Элейв отчего-то вспомнил, что не видел прежде ни одной статуи со свитком, и в мыслях закрались смутные догадки. Он схватил статуэтку обеими руками и потянул на себя. Непросто было оторвать ее от постамента, однако силы в руках было достаточно, чтобы та с треском отделилась от него. Из полости на пол вывалились лоскут ткани и старый ключ.       Элейв от неожиданности едва не выронил сломанного Аскетилла. Он тут же с почтением поставил его на место и нагнулся за картой и ключом так скоро, будто кто-то был готов отнять у него эту находку. Он развернул ткань, скрученную в свиток, и его глазам предстала искусно вышитая карта. Прежде Элейв видел такую тонкую работу только на своих парадных костюмах, и он заметил, с каким старанием на ткани был вышит секретный путь. По краям карты золотыми и серебряными нитями неизвестный ткач тонко нарисовал солнце и луну, будто желая украсить скудные обозначения, и Элейв отчего-то обратил на это внимание.       Если Танистри — солнце, то где их луна? Дурацкий вопрос был задан самому себе не к месту, и Элейв вернул себе былую серьезность. Карта указывала на старую обсерваторию, путь к которой все во дворце давно забыли. Еще двенадцать лет назад король лично запер ее на ключ, и никому не было до этого дела, — новую обсерваторию открыли в училище, и в старой надобности более не было. Элейв нахмурился.       Свернув карту трубочкой и спрятав в рукаве костюма, он покинул покои и направился во всеми забытую обсерваторию, скрытую среди деревьев и присыпанную снегом, который давно никто не чистил.       За годы забвения она успела слиться с местностью. Крыша местами обвалилась, стены поросли плющом и дорожку к двери припорошило свежим снегом. Никому и в голову не приходило ухаживать за этой развалиной с тех пор, как сам король не пожелал бывать здесь. Вокруг царила мертвая кладбищенская тишина. Территория дворца была настолько обширной, что найти на ней можно было что угодно. Например, такое мрачное местечко.       Элейв намеренно не взял с собой стражу. Несмотря на просьбу Нинель быть осторожнее, сейчас он предпочел пренебречь безопасностью, чтобы сохранить свои намерения в тайне и без лишних глаз удостовериться в правдивости карты. Он не исключал вероятности, что карта может оказаться старой нелепой шуткой, но он не терял надежды, что разгадка такой тайны дастся ему так легко за один вечер.       Рассекая метровые сугробы, он добрался до двери. Она, разумеется, не поддалась, но и ключ не подошел, и тогда Элейву пришлось приложить все усилия, чтобы выбить ее плечом. Старая, с проржавевшими насквозь петлями, она почти рассыпалась под его напором, и Элейв ввалился внутрь, нечаянно запнувшись о высокий порог, не замеченный им в сугробе.       Тяжелое дыхание разрушило двенадцатилетнюю тишину.       И без того не сильно большое пространство занимали старые сундуки, рядом валялись проеденные молью ткани, пачкой в углу устроились ржавые клинки из детства, которые почему-то не выбросили подальше от дворца. Помещение освещал тусклый свет, с трудом пробивающийся через грязные стекла с прилипшей к ним за годы плесенью и пылью, и вид стоял до того гнетущий и унылый, что Элейв невольно поежился. Ему никогда не приходилось ощущать более давящей атмосферы, и ему на миг показалось, что вечно веселый и яркий королевский дворец не должен был таить в себе такое место. Казалось, что сейчас из горы тряпья выскочит демон и непременно укусит за нос, как бывает это со всяким, кто сует его не в свое дело.       Элейв принялся осматриваться. Здесь не было ничего, что могло бы хоть как-то напоминать ту светлую Библиотеку из детства, и он взглянул на карту. Та молчала, как бы он ее ни вертел, и все обозначения заканчивались здесь, в обсерватории, ставшей настоящей свалкой, к тому же еще и запертой рукой короля. Элейв от досады пнул груду мусора, и тут же отскочил в сторону, хватаясь за меч на поясе. Змея!       Он стоял, готовый сейчас же вступить в бой, но быстро понял, что враг не двигается. Присмотревшись, он увидел, что змея — и не змея вовсе, а всего лишь рисунок на плитке. Он облегченно выдохнул, поругав себя за такой заячий испуг. Змеи с раннего детства пугали его по необъяснимой причине, ровно как омег с ранних лет пугают пауки и другая мелкая живность. И хотя ничего постыдного в страхе перед ядовитыми хищниками не было, Элейву до того хотелось производить впечатление бесстрашного альфы, что он старался всякий раз молчать об этой своей слабости.       Изображение на плитке с таким искусством было запечатлено в простой обсерватории, что Элейв невольно подметил: голова ее указывала на гору хлама. Он убрал меч в ножны, решив, что не лишним будет пробраться через эту тухлятину. Он пришел сюда, чтобы найти вход в Библиотеку, хотя с каждой минутой эта задача казалась ему все более запутанной, и ради этого можно было немного замараться.       Едва только он проделал путь через сухой хлам, его взору предстала чугунная дверь с вырезанной на ней солнцем и луной. Элейв сравнил изображение на карте и на двери — одинаковые. Наверняка отлить ее было поручено нескольким мастерам, потому что в одиночку создать такое великолепие было невозможно. Дверь выбивалась своей массивностью из общего состояния обсерватории: наверняка ее делали на века, зная о всех тех драгоценностях, что таятся за ней.       Элейв использовал ключ, доставшийся ему от статуи. Пришлось приложить немало сил, чтобы чугунная дверь поддалась, и когда он открыл ее, увидел перед собой узкую лестницу вниз. В темноте обсерватории и без того едва можно было различить замочную скважину, а уж понять, куда там ведет лестница — это надо было иметь с собой факел. Впрочем, все обозначения оканчивались здесь, на этой двери, и Элейв предположил, что дальше будут только те самые запретные знания, о которых так мечтал Саламандра.       Мысли сложились в причудливое предположение: отец мог перенести все важные книги в укромное место, и подземная библиотека превосходно скрывалась за фасадом покинутой старой обсерватории. Будь Элейв чуть более предусмотрительным, он бы непременно взял с собой факел.       Но он решил, что займется этим завтра и заодно привлечет Саламандру. Завтра первое января, день рождения Его Величества. А это значит только одно — советника можно будет забрать подальше от общего бального веселья, и, пока никто не видит, показать этот тайный ход и карту. Наверняка они вместе что-то придумают. Непременно.