Стервятник

      Факел переломился аккурат у просмоленной пакли, и поэтому единственным светилом в темном подземелье остался Элейв. Волосы его отбрасывали золотой свет не больше чем на пять ярдов, но Айвэ все равно приходилось щуриться, чтобы не оступиться и не отбить колени о каменистое дно подземного ручья. Он следовал за Его Высочеством, взявшим на себя роль первопроходца, и тишина, воцарившаяся между ними, казалась тем тяжелее, чем дольше они молчали.       Пещера не казалась сильно глубокой — Элейв и Айвэ точно были уверены, что лестница, ведущая к выходу, находилась всего в десяти ярдах над ними, однако подняться наверх не было ни единой возможности, поэтому они могли только идти вперед в поисках выхода. Журчала вода — однако подземный чистейший ручей так сильно морозил кожу, что Айвэ старался лишний раз не соскальзывать с камней и передвигался исключительно по суше. Элейв невольно последовал его примеру, и даже если и умел мастерски поддерживать тепло в теле с помощью родовой силы и совсем не чувствовал холода, все же предпочел поберечься.       У обоих урчал желудок. На поверхности наверняка перевалило за пять часов утра, а они продолжали идти, никуда не сворачивая, и их единственным ориентиром была река, текущая в темноту.       Элейв не оборачивался. На самом деле он не был зол настолько, чтобы игнорировать Айвэ до конца пути, однако он все равно не желал видеть советника в ближайшие несколько часов. Ему следовало обдумать произошедшее и решить, как вести себя с Саламандрой. Добрая душа желала простить его и сейчас же оправдать, но разум твердил, что не следует доверять горячему сердцу и лучше бы быть поосторожнее с советником.       Айвэ же быстро понял, что не чувствует больше того минутного страха, что охватил его после их небольшой склоки. Он не ощущал себя виноватым или чем-то обязанным Элейву и решил дать ему время подумать. Принц казался ему крайне лояльным в вопросах прекрасного пола, а потому Айвэ в какой-то степени надеялся, что этот его промах станет в то же время сильным оружием. Элейв не умел злиться на омег долго, даже на самых нехороших, как Айвэ Саламандра. И он терпеливо ждал, поглядывая порой на спину впереди себя.       Они пили из ручья, поражаясь, насколько сладкой и вкусной может быть обычная вода, и предпочитали хранить молчание. Много часов они провели в тишине, и лишь после того, как на поверхности минуло восемь часов утра, они наконец заговорили.       — Кто еще знает о вас? — Голос Элейва разрушил тишину темной пещеры.       Айвэ наконец-то дождался момента, когда Его Высочество осознает ситуацию и перестанет молчать.       — Анри Эр, моя семья и прислуга, — ответил Айвэ спокойным голосом, даже не намекающим на облегчение или досаду. — Теперь и вы.       Элейв поразился этому спокойствию и выдал жесткое:       — Вас, кажется, это совсем не волнует.       Айвэ недолго помолчал.       — Волнует, — сказал он. — Или вы ждете моих слез в качестве подтверждения?       Айвэ едва успел договорить, как вдруг по неосторожности соскользнул с мокрого камня в воду. Ручей был совсем неглубокий — не более полуметра, — и оттого советник не намочил даже лицо, однако вся его одежда и волосы вымокли до нитки. Он спокойно поднялся, выжал косу и затем продолжил путь, пока обернувшийся Элейв глядел на него, то ли не решаясь помочь, то ли упустив нужный момент.       — Тогда почему вы столько лет прятались? — спросил Элейв. Он уважал омег и питал к ним неподдельную любовь, ничем не навязанную, но, как и многие, полагал, что не всякий омега справится с ролью альфы, особенно с той, которую взвалил на себя Саламандра. — С вашей-то красотой вы могли бы легко найти себе мужа в Адалонии, раз бежали из Далматии, как другие омеги.       Элейв сочетал в себе детскую доброту, невинность и вместе с тем решимость и страшную наглость, и оттого эти вопросы не вызывали у него чувство стыда. Наученный за долгие годы нормам приличия, он отчетливо понимал, как пренебрегал ими сейчас, но не считал свои слова ни глупыми, ни высокомерными. Они давно перешагнули черту приличия.       Айвэ пришлось показать характер, чтобы усмирить чужой нрав.       — Думаете, все проблемы можно решить замужеством? Считаете, что мои таланты лучше было бы пустить на ублажение супруга, а не на благо Адалонии? — Он поравнялся с Элейвом. — Чего вы встали? Идите.       Лицо Элейва вдруг приняло самое спокойное из всех выражений, на которое было способно, а рука тем временем толкнула Айвэ в плечо — этого было достаточно, чтобы тот пошатнулся и свалился в воду.       — Когда вы голодны, ваш характер становится невыносимым, — поглядел Элейв на сбитого с толку советника, и Айвэ даже не понял, каким образом Его Высочество пришел к таким умозаключениям. — Вставайте, а то застудите себе все самое важное.       Айвэ оторопело взглянул на Элейва и послушно поднялся, выжимая мокрую одежду. Его Высочество быстро заставил его поумерить пыл, и больше спорить друг с другом ни один из них не имел никакого желания.       Элейв развернулся и двинулся дальше, нисколько не смущенный этой детской выходкой. Несмотря на сказанное, он тоже ощущал сильную слабость. Голова кружилась от голода, а ноги не шагали так резво, как прежде несли его к обсерватории. Впереди — мрак. Позади — мрак. И только вода журчит под ногами. Не было больше лишних вопросов и неуместных попыток заговорить, однако Элейв задумался над словами советника. Тот действительно сделал для Адалонии больше, чем мог бы, если бы вышел замуж — его амбиции шагали куда дальше, и его неуемный волевой характер быстро разрушил бы брак с любым адалонским мужчиной. Он обладал крайне горячим темпераментом, с которым даже Элейву приходилось теперь считаться, и если другие далматские омеги низко склоняли головы, воспитанные в покорности, Айвэ такая участь обошла стороной.       Вскоре ручей измельчал, и его сменила мраморная дорога, которую никто из них не ожидал встретить глубоко под землей. Где-то там, наверху, уже наступил обед, и оба, ни живые, ни мертвые от усталости, уселись прямо на пыльный мрамор, утомленные долгой дорогой. Ноги у обоих ныли, и Айвэ, выжав и постелив мокрую накидку на холодный камень, лег первым, пока Элейв все еще сидел, давая гудящим ногам отдохнуть.       Он ощущал, как слабеет контроль над силой, и потому не мог использовать ее теперь без крайней необходимости — он даже не пытался высушить мокрую одежду. Он был силен и вынослив, но скользкая дорога, эмоциональный спад и непривычное ощущение беспомощности точно не могли воодушевить молодого альфу на подвиги. Он поглядел на Айвэ, закрывшего глаза, и прочитал на его лице, белом от усталости, веру в лучшее, которая не позволяла ему сдаться. Он ставил собственную жизнь выше всего на свете и наверняка высоко ценил ее, готовый идти и идти дни напролет, пока не упадет замертво или не выберется отсюда.       Саламандра… Омега, не похожий ни на одного героя из тех романов, что тайком от учителей читал юный романтичный Элейв для расширения кругозора даже в этой сомнительной области. Он прочел всего с пятерку подобных книжек, прежде чем отказался от наблюдения за жизнью вымышленных слабых омег и театральных альф. К сожалению, образ именно такой пары был сейчас популярен в Адалонии. Адалонцы не воспринимали омег-воителей или омег-ученых, предпочитая им воздушных неискушенных бабочек, который парадоксально обязаны были управлять хозяйством сильной рукой и держать всю семью в порядке. В Айвэ же не было ни грамма смущения или невинной легкости — он будто от макушки до пят был выкован из стали, которую не согнешь и не сломишь. Себя он ставил выше правил, выше чужого мнения, выше всего на свете — разве такому человеку есть дело до того, что подумают о нем? Крайне непопулярный образ среди адалонской знати. Не то чтобы у других омег был выбор не быть заложниками этого общепринятого стиля поведения, но Элейв теперь попросту не знал, как подступиться к Айвэ. Он никогда не встречал таких омег.       Элейв постелил на камень плащ и лег рядом с советником. Тот, ощутив рядом чужое присутствие, отвернулся, чтобы не смущать Его Высочество этой вынужденной близостью и притянул ноги к груди, надеясь согреться. Элейв ощутил укол стыда. К чему он сейчас жадничает и заставляет омегу страдать сверх меры?       Он смотрел на спину советника, а затем придвинулся ближе, прислушиваясь. Айвэ не двигался, но плечи его чуть напряглись.       — Я только хочу согреть вас, — сдержанно сказал Элейв. — Я не позволю себе ничего лишнего.       Руки Элейва прижали продрогшего советника к груди, согревая его тем немногим теплом, что он мог дать ему. Прежде ему не приходилось так прикасаться к омеге, оттого он и обладал безупречной репутацией, уважая пространство каждого прекрасного жителя дворца. Сердце его против воли гулко забилось в груди, однако стоило только ему вновь услышать лакричный сладкий аромат, как он обрел былую уверенность. Руки его коснулись ладоней советника и осторожно, будто страшась спугнуть диковинного зверя, стянули перчатки, обнажая ледяную кожу и согревая ее широкими теплыми ладонями. Элейв убеждал себя, что все это он делает только для того, чтобы напарник не замерз до смерти, но в глубине души понимал, что бессовестно пользуется моментом.       Ладони советника, вопреки ожиданиям, обладали нежной гладкой кожей с коротко остриженными ногтями. Длинные, как и он сам, его пальцы действительно казались паучьими, ловкими, цепкими, и Элейв позволил себе ощупать их, вспоминая, как они когда-то холодно дали ему воды.       Айвэ не стал одергивать руки, когда теплые ладони принца решили согреть их. Сердце гулко колотилось о ребра, но советник заверял себя, что держит ситуацию под контролем, и что Элейв не посмеет зайти дальше. Тот действительно не распускал рук — только согревал его, и уже через несколько минут Айвэ ощутил, как его клонит в сон. Он был не из тех, кто в делах сердечных застывает, как испуганная лань, но теперь весь его крутой нрав поутих, и он решил не сопротивляться.       Оба спали всего несколько часов, и оба не могли выкинуть из головы тревожных мыслей. Снов не было.       Айвэ проснулся первым. Убрав руку Элейва с талии, он сел, потирая виски, и вдруг ощутил, как тот снова потянулся к нему и притянул обратно к себе. Этот жест был слишком знаком Айвэ — так часто делал Элмер, если вдруг у него во сне отбирали теплую игрушку, но теперь предстать в роли любимой куклы ему было сильно в новинку. Элейв снова обнял его, будто Айвэ особенно ничего и не весил, хотя в действительности он был не так хрупок, как Аарон или Ману.       Руки Элейва вновь легли ему на талию, и Айвэ тихо вздохнул. Будить единственный источник освещения ему не хотелось — как Элейв станет вести их, если не отдохнет? — и когда альфа лениво ткнулся носом ему в затылок, Айвэ окончательно смягчился.       Глупо было отказываться от этих минут. Айвэ никогда не был себе врагом и потому честно признал, что ему приятно общество Элейва — тот дает ему понять, что чувствуют омеги в объятиях альф, не переступающих границ. Совершенно детское желание теперь исполнилось, и Айвэ прикрыл глаза, укорив себя за глупость. Не должен взрослый омега млеть от чужих объятий.       Звук ударившихся друг о друга камушков заставил Айвэ вздрогнуть. Он прислушался. Звук приближался. Страшное чувства паники обрушилось на него ураганом, и Айвэ вскочил на ноги, вырываясь из объятий. Он доверял этим предчувствиям — не раз они спасали его шкуру, и, как он знал, все Саламандры обладали этим чутьем. В прошлый раз он не доверился себе, и они оказались в подземелье, но теперь нельзя было медлить.       — Просыпайтесь, — приказал он, а затем принялся будить Элейва, тряся его за плечо. — Подъем!       Элейв тут же подскочил на месте, еще не осознавая, что происходит.       — Что такое? — пролепетал он сонным голосом, когда Айвэ вновь дернул его за плечо.       — Дайте свет, — потребовал Айвэ, оглядываясь в темноте.       В ту секунду, когда волосы засияли теплым светом, оба с ужасом увидели, как в пятнадцати ярдах от них между камнями заскользила змея, превосходящая в размерах даже самую крупную анаконду. Огромное тело двигалось медленно, будто лениво, и Элейв оцепенел. Чудовище отличалось узорчатой черно-белой окраской, и от такой пестрой чешуи даже Айвэ стало дурно. На его родине было много змей, особенно ядовитых, убивающих одним укусом, и некоторые из Саламандр даже занимались отловом таких чудовищ ради редкого яда, однако Айвэ в жизни не видел таких крупных хищников. Волосы на затылке встали дыбом.       Треугольная голова чудовища поднялась над водой и высунула язык, проверяя запах жертвы.       — Ваше Высочество, — тихо сказал Айвэ. — Уходим, сейчас же.       Он сделал шаг, вставая между змеей и принцем, будто живой щит.       — Ваше Высочество? — Элейв не пошевелился.       Он мельком взглянул на принца и заметил, как у того задрожали руки. Айвэ пришлось прикрикнуть:       — Ваше Высочество!       И вновь никакой реакции. Ядовитая пестрая окраска будто захватила разум Элейва, и Айвэ занервничал: страхи принца обнаружились совершенно не вовремя. Он с размаху впечатал каблук в ногу Его Высочества, и тот наконец очнулся.       — Бегите!       Элейв вздрогнул, будто сбрасывая наваждение, и опустил взгляд на спину Айвэ. Тот стоял, укрыв его собой от чудовища, с которым не справился бы даже десяток воинов, такой самоотверженный и готовый на все ради его безопасности, что невольно Элейв ощутил укол стыда. Да где это видано, чтобы омега защищал его своим телом?       Он смахнул со лба выступивший ледяной пот, схватил Айвэ за локоть и потащил за собой. Они мчались по мраморной дороге без оглядки, и хищник остался позади, отчего-то не став гнаться за добычей. Они остановились только тогда, когда сил бежать уже не было: оба сползли на землю, пытаясь унять бешеную одышку. Айвэ решил довериться чувствам и прислушался к себе: им ничто не угрожало. Они растянулись на мраморной шершавой дороге, обливаясь потом, и Айвэ едва подавил кашель, испугавшись, что на громкий звук может сбежаться еще какая-нибудь дрянь.       — Что это было? — спросил принц, глотая слюну. — Что это было за чудовище?       Айвэ понятия не имел, зачем Элейв задал этот вопрос — откуда ему-то было знать, что это было? Впрочем, припомнив ту его минутную слабость, Айвэ предположил, что Его Высочество все еще находился в перепутанном состоянии, отчего говорил первое, что приходило на ум. Элейв всегда был поразительно искренним и честным человеком, и Айвэ с чутким пониманием отнесся к охватившему его ужасу.       — Что бы это ни было, оно не преследует нас, — ответил Айвэ.       Элейв мысленно пристыдил себя за малодушие, охватившее его в самый неподходящий момент, и опустил взгляд.       — Надеюсь, — сказал он. — Мой испуг чуть не стоил нам жизни. Мы спаслись только благодаря вашей смелости.       Айвэ не стал говорить, что ему тоже стало дурно от этой пестрой окраски и размеров чудовища. Элейву не следовало знать, что и у старшего соратника задрожали поджилки, поэтому он лишь поднялся на ноги и протянул альфе руку.       — Мы расплатились друг с другом.       Через час пути по сухому мрамору стало ясно, как много сил этот испуг у них забрал. Оба пребывали в неясном полузабытом состоянии. Накатившая усталость и обострившийся голод заставили обоих делать небольшую передышку каждый час, и они все шли и шли, пока на поверхности солнце не скрылось за горизонтом. Каждый шаг отдавался в изнуренном теле тупой болью, а в горле было сухо как в пустыне.       Со временем потолок опустился, и шершавые каменные стены сузились так сильно, что им пришлось пробираться боком. Айвэ еще повезло иметь возможность без труда протиснуться в узком тоннеле, Элейву же пришлось труднее: его грудь и спина неприятно упирались в стены, сильно царапая костюм, но Айвэ его не подгонял, терпеливо позволяя альфе делать шаг за шагом.       Сколько времени прошло — никто так и не понял. Они шли и шли, и уже никто из них не задавался вопросом, за какой надобностью построили настолько узкий ход. Ни Айвэ, ни Элейв не имели сил изматывать себя этими ненужными думами, и когда советник ощутил, как в голове у него помутилось, он пошатнулся, не упав только по милости узких стен, что придерживали его. Элейв наверняка принял это за неосторожный шаг и продолжил идти дальше, и когда узкий ход вдруг оборвался, впуская их в просторное помещение, Айвэ осел на пол.       Элейв тут же бросился к нему.       — Что с вами? — спросил он, придерживая советника за плечи.       Айвэ устало потер переносицу.       — Тошнит от голода, — честно признался он, отбросив былое геройство. — И голова кругом.       Элейву и без того казалось чудом, что Айвэ за все время изматывающего пути ни разу не позволил себе ни единой жалобы. Он немного поразмыслил над планом действий и, найдя в себе силы, подставил советнику плечо, заставляя опереться на него. Айвэ без слов понял этот жест, и они продолжили идти, служа друг другу поддержкой.       В конце второго, как им казалось, дня их пребывания под землей, они вышли на длинную высокую лестницу, ведущую наверх. Оба молча надеялись, что этот подъем станет последним испытанием перед выходом из этого царства тьмы.       Когда они поднялись наверх, Элейв отпустил Айвэ, отошедшего чуть назад, и постучал по деревянной столетней двери.       — Отойдите подальше, — сказал он, а затем изо всех сил навалился на дверь всем весом. Послышался треск. Дерево, давно утратившее былую силу, поддалось после второй попытки — в темное подземное царство хлынул блеклый лунный свет. Мужчины оживились. Элейв ударил по двери ногой: та с грохотом отворилась, и через миг оба оказались на воле.       Луна осветила уставшие бледные лица. Луна, родная луна, как скучали они по ее свету! Зимний ветер, пронизывающий до костей, пощекотал их кожу, и после темного безжизненного подземелья показался подарком. Будь у них силы, они непременно возрадовались бы, однако теперь, измотанные, уставшие и совершенно не ожидающие никакой помощи, только устало переглянулись и поняли, что не могут даже в полной мере порадоваться, что вышли на волю.       Перед ними раскинулся густой темный лес, и мужчины прищурились, проследив взглядом за уходящей куда-то вдаль мощеной тропинкой. Они вновь переглянулись и без слов решили, что им следует пойти дальше, чтобы не заблудиться, хотя у обоих кружилась голова и подкашивались ноги.       Тропа вывела их к пошарпанному каменному дворцу с большим стеклянным куполом. Много веков он стоял здесь, укрытый лесом, и представлял собой куда более грандиозное строение, чем нынешний королевский дворец.       — Это же старый дворец, — тихо сказал Элейв с неясным выражением. — Отец рассказывал мне о нем.       Купол. Воспоминания о нем не стерлись из памяти за десятки лет, и лишь по нему Элейв понял, где они находятся.       — Я был здесь, — сказал он тихо. — Отец привозил меня сюда. Старый дворец…       Айвэ слышал о старом дворце. Много веков назад он пережил страшный пожар, и оттого пришлось строить новый в более благоприятном месте. Постепенно вокруг нового королевского дворца образовался город, и очень многие считали — даже книги по истории содержали такие записи, — что старый дворец сгорел дотла. Все были в этом абсолютно уверены: дворец не могли отыскать, хотя был послан целый отряд на его поиски, и оттого многие укрепили уверенность, что монументальное культурное наследие кануло в лету.       — Этого только не хватало, — сказал Айвэ тихо. Он пребывал в весьма шатком состоянии и стоял на ногах только благодаря силе воли, какой Элейв мог только позавидовать.       Если бы небо не закрывали собой вековые деревья, им пришлось бы непременно пробираться через сугробы, однако здесь лишь чуть присыпало. Айвэ мгновенно продрог: на свежем воздухе было куда холоднее, чем под землей, и вместе с этим его мучила страшная жажда. Он взял в ладони немного снега, растопил его и выпил то немногое, что сумел добыть. Элейв обратил внимание на его покрасневшие ледяные руки и в очередной раз поразился, как кстати пришлось это решение — ему, альфе королевской крови, не пришло бы ничего подобное в голову. Он последовал примеру советника, и ему со светлой силой было намного проще добыть воды.       — Выпейте, — сказал он, протягивая Айвэ сомкнутые ладони с растопленным снегом. — Ваши руки не смогут растопить столько.       Даже не задумавшись о вопросах морали и этики, Айвэ благодарно принял это подношение, выпив из рук Его Высочества, как кроткая лань.       Когда они напились достаточно снега, у обоих саднило в горле от ледяной воды, но никто из них не посмел жаловаться. Элейв знал, что не заболеет, но Айвэ уже готовился потерять голос, если доберется до дома.       — Идемте, — сказал советник, указывая на дворец. — Нам нельзя стоять на месте — замерзнем насмерть.       Элейв снова решил дать Айвэ опереться о свое плечо. Тот не отказался от помощи, и оба двинулись по дороге, минуя огромные распахнутые настежь ворота. Они тихо вошли внутрь.       Дворец внутри не был даже отдаленно похож на пожарище. В оконных рамах стояли грязные стекла, на полу были аккуратно постелены истлевшие от времени ковры, со стен падали расшитые гобелены с изображением трех великих братьев и неизвестных господ. Дворец не был разрушен, и здесь не нашлось следов огня. Даже крыша не обвалилась. Казалось, будто все жители всего лишь однажды покинули это место, оставив на дубовых столах мелкие статуэтки, перья и высохшие чернильницы. Окна закрывали массивные шторы, проеденные молью, и запустение, стоявшее здесь, заставило обоих невольно поежиться. Они заглянули в одну из комнат и увидели кровать с большим старым балдахином, открытый шкаф и сундук с выглядывающими оттуда одеждами, недописанное письмо на столе и засохшие цветы в пыльной вазе.       Казалось, будто люди из дворца пропали в один миг, оставив вещи лежать на своих местах. От такой картины что впечатлительному Элейву, что сдержанному Айвэ стало не по себе. Было бы легче увидеть разруху или угли, и они бы сумели принять факт, что им удалось отыскать старый дворец, о котором чуть приврала история. Однако время здесь будто остановилось, и покрытые пылью старые статуи и ткани вызывали скорее ужас, чем интерес.       — Вот бы в наше время так строили, — прокомментировал Элейв, надеясь сгладить общее напряжение спальни. — На века.       Впрочем, выбирать им не приходилось. У них имелась крыша над головой и какие-никакие ткани, чтобы укрыться. Айвэ сел на постель. Уже много лет ему не приходилось так надолго лишаться еды, и тело никак не желало вспоминать те голодные годы, что остались далеко позади. Но завтра им тоже будет нечего есть. И, возможно, послезавтра.       Элейв сел рядом, подавленный не меньше советника.       — Не хотелось бы умереть здесь. Нас даже найти не смогут, как не нашли и этот дворец за столько лет, — сказал тихо Айвэ. Он лег на постель, и та выплюнула из своих одеял кучу пыли.       — Еще один день без еды… Хотя снег это все же лучше, чем ничего, — невесело ответил Элейв.       За этим разговором скрывалось одно осознание — они устали настолько, что были готовы к смерти: они замерзли, стерли ноги и страшно устали, но это нисколько не помогло найти им путь домой.       Они забрались в постель и завернулись в холодные одеяла, наполовину съеденные молью. Оба ощущали, как последние силы покидают их. Элейв обнял Айвэ за талию и доверчиво уткнулся лицом ему в грудь, а тот так нежно подставил под его голову руку, что любой, посмотревший на них сейчас, не увидел бы в их положении ничего постыдного. Голодные, холодные, они жались друг другу, будто беспомощные котята.       — Знаете, я никогда не спал вот так с омегой, — тихо сказал Элейв, ощущая, как слабость снова берет верх. Одеяла немного согревали их, но этого было недостаточно во дворце, где даже не горел камин. — В одной постели. Я хотел сказать вам… Ваш запах тогда вскружил мне голову, и я сделал много нехорошего в порыве эмоций. Я не хотел трогать вас и тем более замахиваться.       — Но пощечину вы все же заслужили, — ответил Айвэ, постепенно проваливаясь в сон, но затем все же смягчился: — Я благодарен вам за то, что не убили меня.       В порыве эмоций они наговорили друг другу достаточно, и после всех эмоциональных потрясений они уснули в ту же секунду, как закончили говорить.       Сон у обоих был тревожный, и если Айвэ не видел ничего от холода — ему всегда крайне тяжело удавалось переносить малейшую прохладу, — то Элейв пребывал в том состоянии, когда перед смертью несчастный ощущает блаженство. Ему чудились смутные видения, будто не его собственные, а принадлежавшие кому-то из далекого прошлого. Старинные платья с элегантными юбками, распущенные волосы, отсутствие перчаток и общая легкость бальных танцев — все это было так не знакомо Элейву и одновременно близко. Ему в жизни не доводилось видеть омег с распущенными волосами, даже Лилиум не показывался ему в подобном виде. Это теперь считалось неприличным, и являться в столь открытом виде позволялось только перед супругом. Во всей этой кутерьме Элейв видел трех великих братьев — Альвисса, Аскетилла и Аудуна, а рядом с ними не менее свободно восседал высокий черновласый омега с зелеными, как сама жизнь, глазами, подернутыми золотом. В роскошном золотом дворце, в свете солнечных лучей, бьющих из открытых окон, он был единственным, кто выделялся необычной для адалонцев внешностью.       — И́мрис, где близнецы? — спросил Альвисс, обращаясь к брюнету, сидевшему по его левую руку. Тот поглядел на старшего из небожителей, и Элейва бросило в жар: этот омега показался ему воплощением настоящего огня.       — Наверняка опять убежали целоваться с молодыми гренадерами, — ответил он с манкой улыбкой, и Альвисс не стал отказывать себе в желании коснуться губами его ладони.       — Моя Луна, — тихо засмеялся он, целуя тонкие пальцы, — ты позволяешь им слишком много.       — Пусть побалуются, мое Солнце, — отозвался Имрис с улыбкой. — В конце концов, это всего лишь поцелуи.       Аудун и Аскетилл, сидящие рядом, тихо засмеялись, и Альвисс не сумел воевать с обладателем зеленых глаз. Элейв не мог отвести взгляда от веселящегося Имриса, когда его выбросило из сна в холодную реальность.       Когда Элейв открыл глаза, из окна бил тусклый зимний свет. День стоял пасмурный, намечался обильный снегопад, и принц взглянул на спящего советника. Тот совсем побледнел, и руки у него были холодные, как лед. Принц сел на постели, ощущая страшное головокружение. Глаза закрывались сами собой.       Айвэ, ощутив отсутствие тепла, с трудом проснулся. Под глазами у него залегли черные синяки, губы потрескались.       — Мы живы, — сказал со слабой улыбкой Элейв. — Небо хочет, чтобы мы жили.       Айвэ перевел на него безжизненный взгляд, но молчал. Он не строил иллюзий по поводу происходящего, и в глубине души Элейв понимал, что советник лучше всех осознает всю тяжесть их положения, поэтому решил, что будет хорошей идеей рассказать о том светлом сне, что ему привиделся.       — Я видел трех братьев во сне, — сказал он. — Говорят, это к добру.       Айвэ сел на постели рядом с Элейвом, опираясь спиной о изголовье. Оба они осунулись, почти не имели сил и держались только на остатках тающей на глазах надежды.       — Если мы выберемся, я отправлюсь в святилище Альвисса Мудрого и поклонюсь ему. Надеюсь, что этот сон послал вам именно он, — сказал тихо советник.       — Но омегам нельзя входить в святилище старшего небожителя, — осторожно заметил Элейв. — Ровно как и я не смогу войти в святилище Аскетилла Справедливого.       Айвэ устало выдохнул.       — Я молюсь, кому пожелаю, — ответил он. — А тайно проходить в святилище Аскетилла подобно вору я не хочу.       В Адалонии очень трепетно относились к традиционным обрядам и обычаям, но Элейв не стал с ним спорить.       Они растопили снега на улице, утолили жажду, которая становилась тем слабее, чем меньше сил у них оставалось, а затем по грязной лестнице поднялись на второй этаж дворца. К востоку от них лес редел, и было решено двигаться в этом направлении. Они нашли едва различимую тропинку, присыпанную снегом и почти утопшую в земле за века. Им приходилось переступать через старые ветки, но они не могли позволить себе остановиться: остановятся — и продолжить путь будет сложнее. Дорога под ними кончилась после полудня, и они шагали по мерзлой земле, уже не чувствуя ног, не ощущая ни надежды, ни сил бороться. Они шли, потому что могли делать это, но ни один из них больше не верил, что когда-нибудь они увидят своих близких, наверняка теперь сходящих с ума от резкой пропажи родных. Шагали оба скорее по инерции, чем осознанно, совсем не говорили, только держались за руки, чтобы не потерять друг друга, и когда начало смеркаться, впереди забрезжил тусклый свет, деревья расступились, и они вышли на дорогу, с обеих сторон упирающуюся в горизонт. Темнело. На дороге не было ни души, и даже Айвэ, часто бывавший за городом, понятия не имел, где они оказались. Сгущались тучи, надвигался снегопад.       Это был конец.       Элейв смотрел на дорогу и понимал, что им не выбраться. Они не переживут эту вьюжную ночь, а его сил не хватит, чтобы согреть обоих в такой мороз. Остатки решимости окончательно угасли. В голове же Айвэ было пусто, и в нем не нашлось даже сил начать молиться.       Оба без сил упали на снег. Первые снежинки закружились в воздухе. Айвэ и Элейв смотрели друг на друга, теперь наконец смирившись с участью, на которую обрекли себя сами, и закрыли глаза, уже не ощущая, как снег жжет им лица, как немеют руки. Они не могли даже заплакать, чтобы омыть последние минуты жизни горьким сожалением.       Сколько времени прошло — неясно, и только гул копыт заставил Айвэ прийти в себя. Он с трудом открыл глаза: перед ним испуганно мялась его любимая белая кобылица, изящная и стройная, жевала его волосы, взволнованно фыркала и пыталась разбудить хозяина громким ржанием. Она ожеребилась всего неделю назад, и Фалко стал выпускать ее из стойла. Наверняка она воспользовалась этим, бросила дитя на плечи Фалко и ринулась навстречу хозяину, которого чудом учуяла среди снегов.       — Девочка моя, — тихо зашептал Айвэ, и кобылица ударила копытом о снег. — Как ты нашла нас? Моя хорошая, моя...       Она все не унималась: топала копытами, не позволяла Айвэ снова впасть в беспамятство громким ржанием и выдыхала горячий воздух ему в лицо. Айвэ сделал над собой усилие и приподнялся на руках. Кобылица опустилась рядом с ним и не позволила ему упасть — только благодаря страшным усилиям Айвэ удалось забраться поперек ее спины и вновь потерять сознание.       Тогда она метнулась к Элейву, чуть занесенному снегом, и ткнулась мордой ему в лицо, желая разбудить и его. Она всегда была крайне умна и очень хорошо соображала, если дело касалось людей. Элейв же, очнувшись, из последних сил поднялся на колени и забрался ей на спину, вновь впав в беспамятство.       Когда мужчины оказались на ее спине, она с громким ржанием направилась домой сквозь сильную вьюгу, застилавшую глаза.