Стервятник

      За завтраком Элейв клевал носом, пока Айвэ с бодрым видом доедал перловку с медом, не отказывая себе в удовольствии понаблюдать за не привыкшим подниматься в такую рань принцем, — во дворце молодежь могла ложиться под утро, и сверстники Айвэ редко знали тяжесть настоящей политики. Элейв почти не говорил, а Айвэ не тревожил его ненужными беседами, и Его Высочество был признателен ему за эту проницательность.       Когда они стояли на пороге и уже собирались покинуть дом — Меволь и Фалко в это время проверяли запасы, которые путники возьмут с собой в дорогу, — Аарон вдруг мягко ухватился за локоть Айвэ, затем жестом попросил супруга наклониться и тихо прошептал:       — Ты же специально так нарядился вчера.       Аарона воспитывали в такой строгости, что Айвэ до сих пор поражался, как его вообще угораздило впутаться в этот кощунственный брак. Его строгие идеалы не позволяли ему завести хотя бы роман на стороне, даже когда Айвэ сам подталкивал его к этому — как же можно в замужестве, даже если и фиктивном, глядеть на других? И, очевидно, вчерашняя выходка Айвэ с этим платьем вызвала в нем противоречивые чувства.       — Его Высочество находит меня очень красивым, ты так не считаешь? — отозвался Айвэ, нисколько не пытаясь отрицать свою причастность к содеянному.       Аарон едва не выпалил что-то в попытке воззвать к благоразумию советника и не сделал этого только из уважения к Его Высочеству, который не слышал, о чем перешептывались омеги.       — Ты вульгарен, Айвэ, — сказал еще тише Аарон, а затем поглядел на Элейва, стоящего неподалеку. — Вы союзники, а не любовники. Соблюдай приличия.       Очень редко Аарон позволял себе такие слова, но ему блестяще удавалось играть роль строгого папы, осуждающего непутевого сынка за нехорошее поведение. Не желая больше ворошить эту тему, Айвэ успокоил его увещеваниями, что ничего не случится, что они оба взрослые люди, а дружба между альфой и омегой более чем возможна. Аарон чуть смягчился, пожелал им удачного пути, и Айвэ покинул дом.       Элейв не стал спрашивать, о чем перешептывались супруги, решив не лезть в дела омег. Меволь заверил, что в сумках лежит все необходимое, чтобы провести вне дома двое суток, и в шесть часов утра путники двинулись в путь. Если верить грубым подсчетам, идти им было до трех часов дня, и потому Айвэ предложил Элейву додремать те несколько часов, что обычно причитались ему во дворце. Нехорошо было сваливать на Айвэ обязанность следить за дорогой, но тот заверил, что от него такая мелочь не потребует особенных усилий и ему будет даже лучше делать это в тишине, поэтому Элейв согласился и доверчиво передал поводья в руку советника.       Проснулся Элейв только к девяти часам утра и заметил, что они уже давно въехали в лес. Кони были совсем не пугливые, и потому ни принцу, ни советнику не пришлось морозить ноги, как в прошлый раз. Элейв взглянул на спину советника в мантии с меховым воротником и наконец спросил:       — Как зовут вашу лошадь?       Айвэ как-то успел обмолвиться, что верховая езда не вызывала у него восторга, однако теперь Элейв не ощущал в нем никакого протеста, вызванного этой необходимостью. Айвэ определенно знал весь смысл слова «надо».       Советник обернулся, промолчав, а затем вернул принцу поводья. В лесу было невозможно ехать наравне друг с другом, поэтому Элейв решил остаться позади, чтобы лошади, и без того смущенные отсутствием тропинки и вынужденные идти едва ли не наугад по приказу всадников, не взбеленились.       — Глициния, — ответил Айвэ, поглаживая любимицу по шее. — Она очень покладистая и послушная, никогда лишний раз копытом о землю не ударит. А вашего?       Конь Элейва тихо фыркнул, будто раздраженный тем, что кто-то не знает его имени.       — Буревестник, — ответил принц. — Он почти никому не дается в руки, но когда-нибудь остепенится. Я вашу кобылицу не успел поблагодарить в прошлый раз за спасение. Нужно будет принести ей сахар.       Разговор, начавшийся с болтовни о лошадях, разросся вдруг до таких тем, что Айвэ даже не понял, в какой момент они заговорили о детстве. Он никогда ни с кем не откровенничал до такой степени, но то ли Элейв был так обаятелен, то ли Айвэ попал в плен его доброты, то ли все это вместе — быть откровенным с Элейвом было совсем несложно.       — Я из очень знатного рода, — говорил Айвэ. — Меня хорошо воспитывали, я получил прекрасное образование. Я так хотел учиться здесь, что пришлось прибегнуть к этому обману с зельем, чтобы остаться здесь навсегда.       Элейв взглянул на чужой затылок. Этот разговор не казался ему неправильным, и в груди вдруг поднялся естественный интерес к жизни союзника.       — А правда, что вы сын истинной пары? — полюбопытствовал Элейв, прежде не встречавший ни одной такой семьи, в которой супруги были предначертаны друг другу волей трех небожителей.       — И до вас дошли эти слухи? — усмехнулся Айвэ, будто происхождение было его личной заслугой. — Отец отказался от власти и женился на истинном вопреки воле главы клана. А ведь сейчас он мог бы управлять огромным влиятельным родом. Вот что с людьми делает любовь. Влюбился — и все: ни денег ему не надо, ни привилегий. Такой уж был мой отец. Лицом я в него пошел, характером в папу.       — В папу? Но я слышал, будто непокорность омег очень пресекается в Далматии, — деликатно сказал Элейв, прощупывая почву. — Вы… Вы точно не смогли бы стать примерным далматским мужем.       — Он был кочевником с Синих Гор, там царят совсем другие порядки, — ответил Айвэ, нисколько не смущенный таким вопросом. — У синегорцев в семье главный омега, им приходилось уживаться под одной крышей: я помню, как они уважали друг друга и никогда не повышали голос. Когда платишь огромную цену за свадьбу с любимым человеком, невольно начинаешь относиться к нему бережнее, чем мог бы.       — Значит, вы не из чистокровных? — спросил Элейв без какого-либо злого умысла.       — Во мне кровь двух сильных родов, я нисколько не стыжусь этого, — ответил Айвэ, когда под копытами лошадей застучала каменная дорога. До дворца оставалось идти не больше двух часов. — Полукровки талантливее остальных детей, вы не замечали?       Затем они заговорили о полукровках, как-то перескочили на цитру и ежевичное печенье, неудобные шелковые перчатки, из которых все вечно валится, затронули тему далматских клинков. Айвэ признался, что никогда не любил тяжелые мечи — иной раз и поднять их не мог — и из-за хорошего чувства пространства всегда отдавал предпочтение луку и стрелам, а Элейв похвастался, что всегда схватывал на лету, если дело касалось любого оружия, поэтому наверняка переплюнет любого, кто захочет с ним тягаться. Когда Его Высочество впервые позволил себе шутку в обществе советника, тот отозвался тихим смехом и не менее забавным ответом, приятно удивив Элейва: прежде ему казалось, будто дворец лишился того обаятельного мальчугана, сыпавшего остротами в подходящий момент, — а оказалось, что он всего лишь вырос.       Айвэ подметил в Элейве очаровательное любопытство. Когда они разговаривали, принц искренне интересовался его детством, и отказать такому человеку в ответе было настоящей жестокостью. Айвэ не говорил больше, чем нужно, но даже то немногое, что он пока мог доверить, он рассказывал необычайно охотно. Элейв действительно был человеком добрейшей души и превосходным собеседником. Такому хочется довериться без раздумий.       Но обоим стало не до смеха, когда они наконец вышли к старому дворцу. На них вновь напало то ощущение скованности, что сопровождало их в прошлый раз — они будто оказались в родовом склепе, куда приходить им никто не позволял. Местами подтаявший снег обнажил перед ними грязную дорогу, присыпанную мокрой землей и жухлой травой.       Мужчины переглянулись и в молчании продолжили путь.       Дневной свет пробивался через кроны деревьев, сверкая в стеклянном куполе, и путники решили провести лошадей во дворец, чтобы те укрылись от ветра и не чувствовали себя брошенными. Привязав поводья к руке одной из полуразрушенных статуй и покормив Глицинию и Буревестника, они вернулись в ту самую комнату, где когда-то провели ночь. Сбитое одеяло все так и лежало на постели, будто только вчера Айвэ и Элейв грелись под ним, готовые к смерти. Время перевалило за четыре часа.       — Сейчас здесь куда менее уютно, чем было в прошлый раз, — сказал Айвэ, поглядывая на грязное пыльное зеркало в спальне, где они выбрали ночевать. Теперь они увидели комнату во всей мрачной красе, которую в прошлый раз не сумели заметить.       Элейв вытащил из сумок меховые одеяла, в которых им предстояло спать, соленое мясо и овощи, чтобы подкрепиться перед тщательным осмотром дворца. Они поужинали, взяли на всякий случай по кинжалу — а Элейв прихватил для такого случая и меч — и отправились вглубь дворца.       На самом деле оба они были не из пугливых, не считая только неприязни Элейва к змеям и нетерпимости Айвэ к насекомым, однако теперь они держались друг друга, не расставаясь даже на метр.       Обоих поразило некогда роскошное убранство дворца. Теперешняя столица и на долю не могла похвастаться таким великолепием: на полу лежали пыльные драгоценности, сорванные будто впопыхах, и потому исследователям приходилось смотреть и под ноги. Люди убегали отсюда в надежде спасти жизнь, и судьба ожерелий и браслетов нисколько их не волновала. У обоих в мыслях возникло неприятное сравнение: они были будто безродными рабами, впервые оказавшимися в королевском дворце — настолько это величие, забытое на века, казалось им невообразимым. Расписанные стены даже теперь не утратили насыщенности красок, и если Айвэ подмечал такие детали, то Элейв обращал внимание на крепкость стен и силу крыши, не обвалившейся за века.       Айвэ вдруг остановил Элейва за локоть, и принц взглянул на картину, на которой советник задержал взгляд.       Со старого полотна на них смотрели двое, и если Альвисса Мудрого они узнали сразу — его статуи стояли по всей стране, только слепой не увидел бы сходства, — то второго они прежде никогда не встречали в святилищах. Альвисс стоял только с золотыми серьгами в ушах, в то время как его пара была обряжена бриллиантами, золотом и сапфирами.       Элейв вдруг опустил взгляд на Айвэ, и тому даже не понадобилось слов, чтобы понять, какая мысль пришла в голову Его Высочества.       — Саламандры появились в те годы, когда Адалонией уже правил третий король, — сказал Айвэ. — Наш род младше Танистри.       Элейв вновь взглянул на картину. Если бы Айвэ обрядился в роскошные наряды и украсил волосы золотом, Элейв непременно спутал бы его с Имрисом — сомнений в том, что подле Альвисса Мудрого восседал именно он у Элейва не возникало. Тот омега, увиденный во сне, никак не выходил у него из головы, и после вчерашнего события, когда он застал Айвэ в совершенно ином свете, сомнений в их поразительном сходстве не осталось.       Айвэ подошел ближе и разглядел надпись.       — «Альвисс Мудрый, король солнца, и Имрис Красивый, король луны», — прочитал он. — Какие громкие титулы.       Элейв пришел в смятение, когда ему в руки попала еще одна крохотная крупица, ставшая дополнением ко всем тем догадкам, что у него были. Значит, когда-то у Танистри все же была своя луна, хранившая покой королей по ночам, — все чаще он в этом убеждался. Он предполагал, что Имрис был возлюбленным Альвисса Мудрого и, вероятно, подарил ему двоих сыновей, как он помнил из сна, но прежде он понятия не имел, что когда-то существовал человек, носивший наравне с первым небожителем официальный титул короля луны.       — Кажется, раньше Адалонией правили два короля, — озвучил вдруг его мысли Айвэ, наверняка тоже начавший о чем-то догадываться.       Они могли бы простоять у этой картины целую вечность, но Элейв попросил Айвэ поторопиться. Они двинулись дальше и бродили по пустующему дворцу, заглядывая почти в каждую комнату, когда под вечер забрели в самое роскошное крыло. Покои здесь поражали богатством, и когда оба вошли в самые большие из них, они вновь увидели портрет царственной пары. Вне всяких сомнений, спальня эта принадлежала Альвиссу Мудрому и Имрису Красивому: на постели лежало платье, на столике небрежно валялась брошенная тиара, пол был усеян крупными жемчужинами, как если бы кто-то сорвал с шеи бусы.       — Кому понадобилось переносить дворец в Лицию, когда этот в таком крепком состоянии? — тихо вздохнул Айвэ. Он носил лучшие одежды, позволял себе небывалой изящности украшения, но даже для него убранство спальни свидетельствовало о необычайном величии прошлого Адалонии.       — За этим мы и здесь, чтобы узнать правду, — отозвался Элейв.       Они прошли дальше, и Элейв заприметил для себя клинок на столе. Ножны его были инкрустированы драгоценными камнями, лезвие превосходно сохранилось. Легкое, блестящее, оно отлично сохраняло баланс в руке и будто было создано для того, чтобы когда-нибудь Элейв стиснул его рукоять. Он разглядывал клинок, который наверняка держал еще сам Альвисс Мудрый, и совсем забыл об Айвэ, ощущая душевный трепет от прикосновения к такой реликвии. Он пару раз взмахнул мечом, наслаждаясь тем неповторимым звуком, когда лезвие рассекает воздух.       Айвэ же взял в руки тиару, сдул с нее пыль и, приглядевшись, тихо сказал:       — Альвисс Мудрый не скупился на подарки для мужа.       Элейв подошел ближе, желая взглянуть на произведение искусства, что Айвэ держал в руках. О, редкий мастер мог изготовить это великолепие, и наверняка Альвисс искал такого по всей стране, чтобы порадовать Имриса драгоценным подарком.       Айвэ не испытал ни малейшего смущения, когда надел чужую тиару на голову и повернулся, чтобы посмотреть на себя в большое ростовое зеркало. Элейв усмехнулся и поднял меч. Обнаженная сталь блеснула в тусклом свете. Они встали спиной к спине, как два верных соратника: их союз сочетал в себе силу, ум, красоту и единство мнений почти во всем.       — Айвэ Великолепный и Элейв Неукротимый, — дал вдруг Айвэ названия членам этого их дуэта.       — Звучит крайне заносчиво, — отозвался Элейв с усмешкой, однако отражение разглядывать не перестал, действительно находя в их паре что-то гармоничное.       — Не скромничайте, — бросил в ответ Айвэ. — На скромных хомут вешают.       Элейв никогда не слышал этой пословицы и решил, что Айвэ сам ее выдумал. То, с какой уверенностью он говорил подобное, заставило его в очередной раз убедиться, что Саламандра из тех, кто непременно воспользуется слабостью врага и не проявит ни капли благородства.       — Не просто так вы заработали себе репутацию мерзавца, — ответил Элейв, еще раз обласкав взглядом изящную тиару на темной голове.       — Зато теперь я примеряю драгоценности мужа Альвисса Мудрого, а не чищу обувь студентам за медяк.       Эта гордыня, с которой Айвэ так часто относился к другим людям, была Элейву совсем не по душе. Пока советник считал, что цель оправдывает любые средства, принц часто шел на компромисс и предпочитал договариваться, а не рубить с плеча. Айвэ не любил людей: он не был терпим к ним, милостив и наверняка сострадания в нем было ничтожно мало. Элейв опасался, что это может стать камнем раздора между ними, но пока его миролюбие не сталкивалось с жестокостью советника в открытом бою, поэтому он предпочитал себя не накручивать.       — Вам очень идет лунный камень, — решил смягчить обстановку Элейв. — Вам следует присмотреться к нему, если станете заказывать у ювелира украшения.       Айвэ с благодарностью принял этот комплимент. Элейв не скупился на красивые слова, и советник относился бы к ним с настороженностью, если бы обычно они не сопровождались не менее красивыми поступками.       — Надеюсь, Имрис не обидится, если я украду это. — Айвэ снял с себя тиару и убрал в сумку. Элейв промолчал. Он и сам хотел забрать себе клинок старшего небожителя, поэтому осуждать Айвэ не посмел.       Они покинули покои правителей и вновь принялись исследовать дворец. Темнело.       Они едва не заблудились в множестве коридоров, когда дорога вдруг завела их под тот самый стеклянный купол. Они оказались в просторном помещении, и пылища здесь стояла такая, что оба сначала чихнули, а только затем принялись оглядываться.       Небо давно почернело, и только слабый свет луны позволял им уловить очертания силуэтов. До этого Элейв берег силы, чтобы согреться ночью, но теперь волосы его зазолотились солнечным светом, и оба увидели в центре помещения большую иву, возвышающуюся почти до стеклянного потолка. Она не проломила пол: вероятно, при проектировании дворца она и должна была стоять здесь, и оттого под ней была устроена зона чтения с парой кресел под собой. Айвэ, желая оказаться под деревом, коснулся его листьев, надеясь отодвинуть их в сторону, — и в эту же секунду они засияли нежным лунным светом.       Оба в испуге отпрыгнули в сторону, схватившись друг за друга, и не двигались, пока не поняли, что ствол ивы так и не засветился. Теперь лунные листья освещали помещение достаточно хорошо, чтобы можно было обойтись без свечей, и Айвэ кивнул Элейву в сторону ивы. Тот ответил ему неопределенным взглядом, но когда протянул руку к дереву, ствол и ветви загорелись золотым.       Ива сияла солнцем и луной, мягко освещая таинственный зал, и путники увидели сотни стеллажей с тысячами старых книг. Оба оцепенели, пока не признали, что они наконец добрались до Библиотеки Танистри, путешествие к которой заняло у них почти месяц.       — Саламандры младше Танистри, говорите? — процитировал Элейв с нервной усмешкой. Айвэ стеклянным взглядом посмотрел на иву.       — Только этого мне и не хватало, — вздохнул советник, поджав губы.