Стервятник

      Имрис Красивый ни разу не упоминался в учебниках истории, и даже профессоры из училища сильно плавали в этой теме. Никто не мог дать точного ответа на вопрос о происхождении Танистри: одни полагали, что у Альвисса Мудрого все-таки были дети от неизвестного омеги; вторые утверждали, будто родоначальником был Аскетилл Справедливый; третьи отдавали первенство Аудуну Смелому. Никаких записей о возлюбленных небожителей не сохранилось, зато имелись заметки о четырех сыновьях, старший из которых стал в будущем вторым адалонским королем, и их традиционно считали сыновьями старшего небожителя. Считалось, что омеги играли в те годы настолько незначительную роль в королевстве, что никто даже не стал записывать имя юноши, подарившего жизнь наследнику.       Теперь Айвэ и Элейв понимали, какая же это на самом деле ложь. Имрис Красивый был лунным королем наравне с мужем, получал сполна любовь и почести, наверняка обладал такой же властью, но отчего-то ему не уделили даже страницы в учебнике, не говоря уже о статуе в святилище. Элейв понятия не имел, был ли Имрис первым из Саламандр, но воображение услужливо дополнило имеющиеся зацепки желанной фантазией, не подкрепленной ничем, кроме внешнего сходства с советником.       — Эту силу нельзя не чувствовать, — заговорил Элейв, обернувшись к Айвэ.       В один миг Его Высочество ощутил, как закололо под солнечным сплетением: он с ранних лет привык быть единственным обладателем такой разрушительной мощи и теперь стоял перед человеком, наверняка владеющим не меньшим потенциалом. Он нисколько не отрицал сходство Айвэ и Имриса, и теперь глупо было думать, что в противовес солнечной теплой силе не существует другая, более мягкая, лунная, прохладная. Саламандра был идеальным претендентом на обладание таким могуществом.       — Вы в чем-то меня подозреваете? — поинтересовался Айвэ, пребывая в холодном спокойствии. В нем смешались удивление и неприятная липкая нетерпимость к неизвестному, присущая всем людям, но он старался держать свои чувства в узде. — Вы, может быть, и чувствуете свою силу, но я никогда прежде не зажигал деревья.       Сила Танистри брала начало из глубин веков, и не было ничего удивительного в том, что сам свет подчинялся Его Высочеству. Тот пока не обходился с ним играючи и не мог держать в узде, но разве мог Айвэ прежде помыслить, что для равновесия будет существовать не только тепло солнца, но и холод луны? Он прикрыл глаза и шумно вздохнул, приводя сердце в привычный спокойный ритм. Что ему теперь делать?       — Неудобную историю всегда скрывали, — закончил примирительно Айвэ, более не желая говорить. Он не был груб с Элейвом, но и заниматься обсуждением чужих мотивов не желал. — Пожалуйста, ни о чем меня не спрашивайте, я сам ничего не понимаю.       Элейв отвернулся и вновь взглянул на иву: та освещала Библиотеку гармоничным мягким светом. Если он и думал когда-то о луне Танистри, то точно не рассматривал на эту должность Саламандру, хотя определенный смысл в этом и был. Айвэ казался полной противоположностью Элейва, однако идеи могущества Адалонии у них были схожи, оттого они и стали гармоничными соратниками.       — У меня так много догадок, что я даже не хочу их озвучивать, — сказал тихо Элейв, смирившись наконец с тем положением, что они оба теперь имели. Оставалось только проверить эти догадки и навсегда закрыть вопрос с происхождением той силы, что вдруг раскрылась от одного лишь прикосновения. Оба они с трудом скрывали внутреннюю дрожь, хотя толком и не знали, чего бояться.       На самом деле только Айвэ представлял, какие конкретно ответы на какие вопросы он хочет получить. Обладая любознательным характером, он еще в юношестве весьма точно сумел подметить некоторые несостыковки, когда изучал адалонскую историю — не сказать, что далматская не пестрела такими же глупыми дырами, — но предпочитал никогда не умничать, чтобы не привлекать лишнего внимания. Теперь же, дорвавшись до заветных книг, он уже предвидел, как возьмет в руки древние фолианты и найдет в них детали, упущенные во время обучения.       Но стоило только им подойти к стеллажам, как перед их взором предстали пыльные книги, от времени попортившиеся, где-то с подгнившими или потрескавшимися переплетами.       Эта Библиотека стала укрытием для знаний о Танистри и всей Адалонии, и тем страшнее теперь было смотреть на эту разруху, медленно уничтожающую бесценные книги. Айвэ коснулся хрупкого переплета и увидел вышитую золотом надпись на староадалонском. Язык с тех пор претерпел значительные изменения, и потому очевидной стала та мысль, что им придется преодолеть еще один маленький рубеж.       Оба в молчании взяли по книге и сели под дерево. Так бережно Айвэ держал только ладонь Элмера, но хрупкая бумага все равно грозилась развалиться на части. Веками они переносили снег и дождь, гнили в этой сырости, трескались на жаре, и имелось только одно оправдание такой халатности: об этой Библиотеке не знала ни одна живая душа и оттого некому было позаботиться о древних знаниях. Хотя это скорее был камень в огород всех Танистри.       Уже скоро Айвэ и Элейв поняли, что могут лишь в общих чертах понять, что написано на страницах: со времен первых поколений адалонский сильно изменился, и потому им следовало иметь при себе хотя бы старинный словарь. Оба решили, что в следующий раз привезут его с собой из дворца.       Когда они покидали Библиотеку, вынужденные считаться с обязательствами, что они имели перед дворцом и близкими, им пришла мысль, что неправильно будет оставлять здесь полуразвалившиеся книги. Айвэ предложил до поры сохранить их в Свеллендэме, где он честно подготовит специальную комнату для их хранения. Элейву эта инициатива пришлась по душе, и уже поздно вечером, когда они вернулись домой без сил, Айвэ попросил Меволь подготовить одну из гостевых спален под очередную библиотеку.       Так незаметно пролетел февраль. Теперь Айвэ и Элейв не появлялись ни у кого на глазах в выходные, и уверенность двора в их крепкой дружбе только усилилась. Они вместе придумали легенду о мнимой охоте: Айвэ будто бы получал удовольствие от стрельбы по уткам, а Элейв — от погони за оленями. Аарон поддерживал дружбу супруга и Его Высочества, но, не зная всех деталей, настоятельно просил Айвэ быть сдержаннее, хотя тот так увлекся книгами, что временно не вынуждал Элейва застывать на месте с открытым ртом.       В последних числах месяца Айвэ доделал оставшуюся работу, чтобы уйти на заслуженный весенний отдых. Он, может, и уважал свою должность, однако никогда не пренебрегал выходными, и потому брал недельный отгул в начале марта, июня, сентября и декабря, чтобы не тревожить дворец омежьими проблемами. Его Величество ни в чем ему не отказывал и даже не спрашивал, что Айвэ собирается делать в первую неделю каждого нового времени года, и это советнику было только на руку.       В комнату вошел слуга и передал Айвэ чай — советник встал у окна и взглянул на стоящих на тренировочной площадке мужчин.       Военная свита третьего принца состояла из личной охраны и десяти королевских гвардейцев. Элейв никогда не упражнялся в одиночестве и даже был обучен достаточно хорошо, чтобы самому давать уроки, однако вместо этого он предпочитал неустанно упражняться с мастером своего дела, вырабатывая собственную уникальную технику боя.       — Ровнее, ровнее, Ваше Высочество! — гудел голос наставника Толле́, который всегда находил что-то, к чему мог придраться. Айвэ сделал глоток, не отрывая взгляда от Элейва: тот стоял в стойке, готовый снова нанести удар. Их бой продолжался до тех пор, пока Его Высочество вдруг не взглянул наверх — туда, где стоял Айвэ, равнодушно допивая чай. Тренировки Элейва были для него скорее легким развлечением, чем увлекательным зрелищем, однако когда их взгляды встретились, хватило всего секунды, чтобы рука Элейва застыла. Это была лишь секундная заминка, однако клинок мастера, не встретив сопротивления, едва не ударил Элейва в плечо.       — Не отвлекайтесь! — крикнул капитан, вновь приковав к себе внимание Его Высочества. — Наблюдайте за противником!       Опомнившийся Элейв вновь сосредоточился на бое.       — Я наблюдаю! — бодро ответил принц, отражая очередной удар грамотным блоком. Фехтование приносило ему невероятное удовольствие, и он полностью выкладывался на тренировках, демонстрируя превосходные способности. Движения его были плавными, точными, и секундная заминка тут же сменилась быстрым ударом. Совершив грамотный маневр, Его Высочество оказался за спиной мастера и, оправдав его надежды, приставил клинок к горлу. — Убил.       Капитан Толле только усмехнулся. Несмотря на все свои замечания, он никогда не умалял заслуг Элейва — лучшего из всех учеников, которых ему удалось взрастить. Элейв был талантлив, ловок и одарен необычайной силой, однако из-за солдатского характера ему было сложно произнести это вслух. Принца уважали и любили солдаты, готовые отдать жизнь за добрый нрав, смелость, стойкость, силу и честь. Элейв улыбнулся побежденному противнику, отнял клинок от его шеи и вновь взглянул наверх, чтобы столкнуться со взглядом Айвэ. Тот все еще пил чай — Элейв даже успел выучить несколько его любимых сортов и даже смирился с тем, что советнику нравятся такие извращения, как чай с молоком, — и лицо его выражало что-то нейтральное, даже равнодушное. Элейв добродушно улыбнулся ему, но вместо того, чтобы ответить ему какой-нибудь любезностью, Айвэ вдруг испуганно взглянул за его спину.       Элейв обернулся, и в ту же секунду перед носом тонкая сталь клинка с свистом рассекла воздух. Он отшатнулся назад, и наставник зарычал:       — Вы еще на поле боя!       Прежде капитан королевской гвардии не позволял себе ни грубого отношения, ни чрезмерной жестокости, но теперь он снова замахнулся и с силой демона ударил по мечу Элейва, которым тот еле-еле успел защититься.       — Не ждите, что бой всегда будет честным! Нет такого понятия, как честный бой! В бою используют любое преимущество и любую возможность!       Элейв вскинул меч, блокируя удар капитана, но это было единственным, что он мог сделать. Капитан Толле попросту не давал ему возможности нанести ответный удар.       Не осталось солдата, который бы не побледнел. Все считали силу руки Его Величества непревзойденной, однако капитан Толле был гораздо опытнее и искуснее — а опыт, как известно, всегда выигрывает. Казалось, будто капитан впервые сражался в полную силу, желая победить соперника, а не научить его. Капитан не терпел беззаботности в бою, и часто преподавал очень жестокий урок тем, кто забывал об осторожности, но то всегда было на поле боя, а теперь он будто забылся.       — Либо отбросьте свою доброту и наивность, либо наймите себе легион, который будет вытирать вам рот после обеда!       Он не переставал наносить удары, и Элейв мог только уклоняться и защищаться — он все никак не мог улучить момент для удара.       — В бою нет места гордости и чести! — Наставник ударил принца в колено, но тот устоял на ногах. — Если противник оцарапает вас — ударьте его, если ударит — сломайте ему руку, если сломает руку — заберите его жизнь!       Капитан медленно, но верно теснил вспотевшего Элейва к стене, будто желая загнать его в угол.       — Никто не пощадит вас, когда вы будете безоружны и слабы, так и вы не щадите же никого!       Элейв сдерживал напор капитана до тех пор, пока вдруг его клинок не треснул и не развалился пополам прямо у него в руках. Капитан не успел остановить руку, и меч со смертельным свистом обрушился на голову Его Высочества, едва успевшего закрыться руками.       Никто не сумел понять, что произошло, когда стекло в окнах вдруг треснуло и разлетелось на мелкие куски, а ослепленные солнечной вспышкой воины в ужасе закрыли глаза ладонями, с криком падая на колени. Наставнику досталось больше всех — его отбросило на десяток метров, и теперь он неподвижно лежал ничком.       Звуки стихли. Элейв взглянул на солдат и побелел, когда взгляд его зацепился за разбитые окна.       Всеобщая паника набирала обороты, и те, у кого сохранилась возможность видеть, с ужасом глядели на Его Высочество, не в силах понять, что произошло. Волосы Элейва сияли золотым светом, а руки были так горячи, будто являли собой обжигающее пламя. Любой, кто коснулся бы сейчас его ладоней, непременно получил бы сильный ожог.       Один из уцелевших солдатов бросился к капитану Толле, чтобы привести его в чувства. Взгляд принца же в это мгновение вновь метнулся наверх. Растерянный и сбитый с толку, он неосознанно искал поддержки в советнике, словно он мог знать ответ на вопрос, что же именно с ним сейчас произошло.       Советнику тоже досталось — разбившееся в одно мгновение стекло полоснуло ему по лицу, и теперь из рассеченной скулы текла кровь. Наверняка он успел закрыться руками, потому что перчатки и рубашка его были изорваны, но казалось, будто такая мелочь вовсе не стоит его внимания. Он ошарашенно глядел на растерянного Элейва, а когда заметил, как капитан Толле с трудом поднимается на ноги, сорвался с места и бегом покинул кабинет.       На улице уже начала собираться толпа. Заметившие ударную волну и услышавшие звон битого стекла, придворные выглядывали из окон и подтягивались к тренировочному полю, ахая и охая на разный манер.       В легендах говорилось: «Во времена Смуты великий Альвисс Мудрый прорезал небосвод Сола́сом — легендарным мечом, который был сделан из застывшего луча восходящего солнца. Меч навеки ослеплял врагов своего хозяина и дарил зрение невинно ослепленным. Альвисс Мудрый избавил мир от Смуты, объединил острова и основал Адалонию, передав ее после вознесения потомкам».       Говорят, первые потомки ничем не отличались от Альвисса Мудрого — они были столь же сильны, мудры и честны, и оттого сила родителя была их главным помощником. Но когда внуки и правнуки сделали из нее оружие, которое они могли приставить к горлу собственного народа в надежде на подчинение, эта сила словно иссякла, и никто из следующих потомков не обладал никаким способностями, кроме устойчивости к холоду и болезням. Некоторые омеги получали дар провидения, но это и близко нельзя было сравнить с тем, что когда-то отдали своим детям трое небожителей.       Адалонцы привыкли видеть то небольшое преимущество, что имелось у Танистри, и это уже было неоспоримым символом власти, к которому они привыкли. Никто понятия не имел, что эта сила может залечивать раны или обжигать, и в то мгновение, когда она защитила третьего принца от смерти мощной волной, все они оцепенели от ужаса.       Солдаты не решались к нему подойти, страшась очередного всплеска. Капитан Толле с трудом поднялся на ноги, прижимая ладонь к животу: направленная на него энергия принесла незаметный глазу урон, и он опасался, что его внутренности уже превратились в кашу.       Когда подоспел советник, на поле уже поднимался шум. Солдаты боялись подойти к принцу, а тот все еще оцепенело сидел на песке. Нельзя было сказать точно, кто из них страшился этой небесной силы больше: Элейв, теперь не знавший, на что способен, или солдаты, опасавшиеся нового всплеска.       Элейв отмер, когда Айвэ подошел к нему и протянул руку. Он ухватился за нее и поднялся с места, все еще пораженный произошедшим, когда Айвэ принялся отдавать распоряжения:       — Капитана Толле в лазарет, — сказал он, заприметив его скверное состояние. — Остальные могут расходиться.       Он поглядел наверх и когда понял, что ни одна из высунутых из любопытства голов не двинулась, повторил:       — Остальные могут расходиться.       И только тогда придворные пошли по своим делам, разнося по дворцу букет новых сплетен. Воины же мялись на месте, и почти каждый из них все еще слышал звон в ушах.       — В лазарет, я сказал! — прикрикнул на них Айвэ. — Немедленно!       Вздрогнувшая молодежь тут же рванула с места, уволакивая стонущего от боли капитана. Айвэ решил последовать их примеру и более не позволили Элейву находиться у всех на глазах. Его Высочество тихо заверил, что чувствует себя хорошо и только попросил проводить его до покоев — Айвэ не захотел отказывать.       Когда они неспешно ступали по пустому коридору, Элейв после долгого молчания выдохнул:       — Ничего подобного никогда не случалось. — Он взглянул в окно, но быстро охладел к красивому виду.       Айвэ бросил на принца взгляд несколько сочувствующий.       — Вы выглядите растерянным, — произнес он тихо.       Элейв глядел перед собой отстраненно, будто мыслями теперь находился не здесь.       — Да, я немного растерян, — признался он. — Я даже не знаю, как описать свои чувства. Все произошло слишком быстро.       Айвэ, бесшумно ступая рядом с ним, взглянул на Элейва и ощутил сильное желание успокоить мечущегося альфу. Тот, только теперь осознав, какой силой обладает, не знал, как себя вести, и тяжесть этих мыслей неподъемным грузом давила на его душу.       — Вы чувствовали себя в опасности? Капитан Толле перестарался, — сказал советник, давая Элейву возможность выразить все то, что его тяготило.       Принц вздохнул, опустил веки и поджал губы, подбирая подходящие слова. Затем, он провел ладонью вдоль растрепавшихся во время тренировки волос, закладывая мешающиеся пряди за ухо, обернулся и подошел к окну. Они были только на втором этаже и с этой стороны открывался не совсем полный вид на площадь, но принц заметил, что солдаты стали потихоньку расходиться. Он вновь развернулся к советнику и прислонился бедром к подоконнику, все еще раздумывая.       — Я был в бешенстве. Не из-за капитана — хотя, может и из-за него, не знаю, — я почувствовал, как это раздражение накапливается вот тут. — Элейв приложил руку к груди. — Оно разрасталось и начало обжигать меня изнутри, а затем, оно просто вырвалось. Меня так разозлило, что он напал со спины, что я не смог сдержать себя в руках. — Он потер лоб и вновь взглянул на советника. — У вас бывало такое, что вас что-то злит, или, быть может, вам очень больно, но стоит закричать, как становится легче? Будто злоба покидает ваше сердце. Вы понимаете меня?       Айвэ присел рядом с ним на подоконник, хотя хорошее воспитание и не предполагало такой неприятный жест.       — Лучше, чем кто бы то ни был, — ответил он. — Сначала вам стоит прийти в себя, а уже потом думать о произошедшем.       Он выудил из кармана белый платок и мягко отер со лба Элейва пот. Тот замер в легком оцепенении и взглянул на руки Айвэ, бывшие мечтой скульптора: отлично сложенные, изящные, гибкие. Он едва удержал себя от соблазна коснуться их.       Меньше всего он ожидал от советника именно заботы. Он ждал доброго совета, возможно, поддержки и успокоения, но точно не заботы. Возможно ли подобное?       Советник тем временем продолжал, и в зеленых глазах его отразился солнечный свет, делая взгляд будто бы бархатистым, хотя и не менее спокойным. Элейв отвел взгляд, не в силах смотреть в них так долго.       — Вы, должно быть, испачкали его, — сказал принц, сам не понимая зачем, и взял из чужих рук платок. — Надо же, здесь ваши инициалы. Могу я оставить его себе?       — Оставьте, если хотите, — послышался простой ответ.       Эта сцена что, похожа на дар прекрасного юноши его славному рыцарю? Это и в самом деле можно было назвать именно так, но Айвэ это показалось даже забавным. Самые страшные секреты были раскрыты, а это означало, что Айвэ мог позволить себе чуть больше обычного, например, подарить этот маленький платочек желающему заполучить его.       С тех самых пор, как они с советником, выбрались из подземелья, принц стал относиться к нему иначе. Не только потому что считал, что к омегам нужно относиться с рыцарским благородством, но и потому что признал в нем союзника. Союзника, который не испугается боли, трудностей, смерти. Смелого, решительного, стойкого.       Принц не видел в Саламандре только омегу, он увидел в нем нечто большее. Эти письма, цветы, взгляды... Элейв старался не думать о том, как все это выглядит со стороны, но советник словно намеренно сбивал его с толку, поощряя любой такой жест.       Элейв тихо засмеялся.       — Вы не перестаете меня удивлять, — сказал он, хотя так и не уточнил, чему именно он удивился.       Элейв поднялся с подоконника, теперь возвышаясь над советником на полголовы, и спрятал платок в карман.       — Когда у меня будет настроение, удивлю вас еще чем-нибудь, — ответил снисходительно Айвэ, но будто бы из гордости не поднял голову.       — Ловлю на слове! Вам удалось отвлечь меня от дурных мыслей, — сказал Элейв. — Спасибо вам.       Он мягко коснулся чужой скулы, и рана начала затягиваться. Советник не двигался, прикрыв глаза, и когда на лице не осталось даже шрама, он поблагодарил Его Высочество за помощь. Элейв же даже от простой благодарности ощутил прилив сил. Он знал, что сейчас Айвэ не попросит его о помощи, но и не будет гордиться этим шрамом, а Айвэ знал, что Элейв сам протянет руку, чтобы вновь вернуть его лицу привычную привлекательность.       В первый день весны Элейв написал Айвэ письмо.       «Господин советник, ваша поддержка доставила мне необъяснимую радость. И, признаться, я с удивлением обнаружил, что мне нравится ваша манера держаться, — все так своеобразно и вместе с тем безупречно. Прежде я никогда не придавал этому значения. Не сочтите это за бесцеремонность, я пытаюсь быть искренним. Я благодарен вам за то, что вы бросили тогда все дела, чтобы сопроводить меня до покоев».       С самого утра принц был взволнован большего обычного. Ему казалось, что слова, родившиеся из под его пера, прозвучали слишком смело, слишком развязно. Простит ли советник ему подобное обращение?       Он дождался ответа только к следующему утру, и каково же было его удивление, когда его доставил тот маленький молчаливый слуга, который при Элейве еще ни разу не проронил ни слова. Он держал его в сумке до последнего, пока не передал лично в руки Его Высочества, воровато оглядываясь по сторонам.       Когда Элейв оказался наедине с собой, он понял, почему слуга был так осторожен: вместо личного ответа от Айвэ он получил небольшую записку от Аарона. Наверняка он пытался сохранить ее подальше от рук супруга, но тот все равно мимолетно коснулся ее, потому что бумага хранила яркий лакричный запах, бывший теперь даже привлекательнее обычного. Элейву хватило лишь секунды, чтобы по спине пробежали мурашки. Что случилось бы тогда, сохрани письмо его запах в полной мере?       «Ваше Высочество, мой супруг в начале декабря, марта, июня и сентября не может отвечать на ваши письма и бывать во дворце. Он попросил меня написать вам, что ответит через неделю, и чтобы раньше вы не ждали от него ответа. Он надеется на ваше понимание».       В ту секунду Элейва посетила одна-единственная мысль, но представить советника во время течки было по-настоящему греховно, и оттого он сразу отложил письмо в сторону. Для человека постороннего регулярные отъезды советника могли быть приняты за желание отдохнуть от дворцовой жизни, но Элейв, знавший правду, теперь старался собрать мысли в кучу.