Стервятник

      Меволь поставил на стол стакан молока, а когда Айвэ бросил на него кислый взгляд, сказал:       — Пейте.       Айвэ отвернулся. Меволь пристально смотрел на него до тех пор, пока не понял, что его не собираются слушать. Впрочем, он не имел такой власти над советником, чтобы принудить его к чему-то, и вполне отдавал себе в этом отчет.       Айвэ не повезло больше остальных: если Аарон переживал всего две течки в год, то он был вынужден делать это каждые три месяца. Другой причины уезжать четыре раза в год из дворца у Айвэ не было: в действительности он никогда не уставал от работы, и если бы его природа не заставляла его слабеть, он бы ни за что не покинул своего кабинета.       — Я не хочу. Принеси мне вина, — потребовал Айвэ без прежней твердости в голосе и прикрыл глаза. Уже второй день он не выходил из комнаты, и самым приятным для него развлечением было смотреть в открытое окно. Снег растаял, обнажив беспробудно спящую всю зиму землю. Айвэ слышал пение птиц, и ранняя весна, сопровождаемая теплым солнцем, хоть сколько-нибудь радовала его душу.       Меволь взглянул на письма, что Айвэ держал в руках.       — Не увлекайтесь им, — сказал он. — Он все-таки принц.       Омеги всегда были особенно чувствительны в те периоды, когда по природе им было положено зачать. Айвэ раздраженно фыркнул и вновь прижал бумагу к губам — как соблазнительно она пахла! Его бросало то в жар, то в холод, и прежде он не замечал за собой такого поведения.       — Поучи меня еще, — тихо сказал он. Настроение было паршивым. — Оставь меня.       Меволь не надо было просить дважды.       Оставшись в одиночестве, Айвэ поднялся с места и отложил письма на стол. Он никогда не одевался во что-то плотнее шелкового халата в такие дни, и когда он потянул широкий пояс, легкая ткань без труда соскользнула с плеч. Обнаженный Айвэ босым шагом двинулся к окну. Прикрывшись шторой, он поглядел на улицу, замечая, как Фалко подметает дорожку. Такой унылый вид не мог удерживать внимание советника долго, и он отошел от окна.       Тело вновь содрогнулось в сладострастной истоме. Айвэ коснулся шеи и спустился к груди — разве зазорно было это для омеги, никогда прежде не бывавшего в крепких объятиях? Взгляд его невольно упал на письма, стопкой лежавшие на столе, и в голове мелькнула похабная мыслишка, достойная такого человека, как он. Он кошачьей поступью подошел к столу, взял письма и, вдыхая их чудный аромат, лег в постель, предаваясь ласкам, которыми давно научился заглушать вспыхивающее желание. Меволь было известно о подобной его черте, но он никогда не заговаривал об этом, зная, что это удел всех жителей этого дома.       Когда Меволь вошел к нему вечером, Айвэ спал крепким сном и даже не замечал, как в комнате стало нестерпимо холодно. Он поставил ужин на стол, укрыл обнаженное тело одеялом и закрыл окно, затем осторожно забрал с постели письма и положил их в стол, где советник их всегда и хранил.       Когда Меволь спустился вниз, Аарон обеспокоенно подскочил с места и взял его за руку.       — Как он? — спросил он тихо. Меволь взглянул на лестницу, ведущую в крыло хозяина дома, будто мог увидеть его через стены.       — Он выйдет из спальни только через пару дней. Появляться раньше он явно не намерен, — ответил он честно. Аарон встревоженно вздохнул.       — И мы ведь даже врача вызвать не можем, — сказал он тихо. — Я так боюсь, что это из-за поганого зелья. Что с ним творится?       Наверное, Аарон был слишком хорошо воспитан и природная наивность не позволила ему связать некоторые вещи воедино, но Меволь не стал рассказывать ему о той жадности, с которой Айвэ вдыхал запах Его Высочества. Конечно же это было не последствие пагубного зелья, а нечто другое, чего опасались все жители дома, кроме Айвэ, медленно слетающего с катушек от желанного цитрусового запаха. Меволь лишь пожал плечами и пошел проведать Элмера, который теперь музицировал на рояле.       Когда Элейву пришел ответ на письмо, он гулял в саду в компании Алвиса и Генриха. Во дворце обстановка была слишком неспокойной, чтобы Элейв продолжил тренировки, как прежде, и без меча в руке жизнь его потеряла значительную долю красок. Друзья старались не оставлять Его Высочество ни на минуту, чтобы скрасить его дни, однако Элейв все равно чувствовал, что ему недостает чего-то другого, что бы всколыхнуло его настроение. И он не мог понять, то ли это было из-за самоотлучения от тренировок, то ли из-за полного отсутствия в его жизни королевского советника, без острых фраз которого Элейву теперь было не по себе.       Весть о том, что в третьем принце проявилась утраченная сила королей, разлетелась по дворцу в мгновение ока. У кого-то это вызвало восторг и восхищение, у кого-то страх и трепет, у кого-то неприятие и непонимание. Внимание к королевской персоне возросло в разы, и теперь Элейв не ловил на себе взгляды придворных только тогда, когда оставался наедине.       Нинель эта весть обрадовала. Он всегда восхищался историей королевского рода и теперь увидел в племяннике символ его былого величия и славы. Он, столь невинный и добродушный, еще не думал о том, что мало кто обрадуется такому очевидному доказательству о приверженности Танистри к небожителям. Легенды со временем забывались, а с Элейвом они возродятся вновь. Однако Лилиум не написал ни единого письма, и оттого принц понимал, что происходящее должно полностью лечь на его плечи.       Когда Ману наконец нашел Элейва — маленького слугу теперь впускали во дворец без всякого допроса по личному приказу Его Высочества, но он все равно показывал жетон королевского советника у больших ворот, чтобы не нажить проблем на свою голову, — он боялся отвлечь его от разговора с друзьями, пока Элейв сам не обратил на него внимание. Тонкая рука протянула ему письмо с восковой печатью, и Алвис вдруг встрял:       — От кого это?       Вопрос был наиглупейший, но он до последнего желал, что Его Высочество лучше нашел бы себе предмет личного обожания, чем водился с королевским советником.       Элейв грозно посмотрел на него.       — Зачем ты спрашиваешь, если уже знаешь ответ? — спросил он. Генрих незаметно ткнул Алвиса в бок. Он, может, тоже не одобрял эту дружбу, но не находил в себе потребности высказывать эти мысли вслух.       Алвис же не мог признаться хотя бы самому себе, что, никогда прежде не отличаясь собственничеством, вдруг приревновал Его Высочество к этой дружбе. Где-то глубоко в душе он не мог найти ответов на главный вопрос: где была та самая точка соприкосновения между королевским советником и Его Высочеством? Отчего Элейв и Саламандра сдружились так быстро, в то время как ему, Алвису, потребовалось почти пять лет, чтобы войти в близкий круг третьего принца? И ведь Элейв теперь все выходные проводил с советником и каждую неделю бывал в его доме! Прежде он никого не одаривал столь явным вниманием, и даже некоторые омеги из дворца начали искать в советнике то, что Его Высочество, быть может, не нашел в них.       Алвис никогда не умел сдерживать эмоции.       — Как скоро вы с ним сблизились, — недовольно сказал он, и Генрих краем глаза заметил, что маленький слуга почувствовал себя неловко и плотнее закутался в плащ. — Прежде, помнится, вы терпеть его не могли.       Ману приходилось стоять рядом, поскольку господин еще не дал ему отмашку бежать домой.       Элейв спрятал письмо в карман.       — Будешь таким занудой — и тебя терпеть не смогу, — сказал он, и Алвис уловил в этом выражении добродушное недовольство. Так умел делать только Элейв. Ссориться с Алвисом он не хотел: напротив, он очень ценил этого простого весельчака и не желал, чтобы такой человек выпал из его близкого круга, но все-таки Алвис был не в том положении, чтобы быть недовольным их с советником дружбой. Давать ему советы могли только братья или Нинель, а всем остальным пристало держать язык за зубами. Только недавно Элейв четко осознал это — дружба с Айвэ шла ему на пользу — и более он не позволял никому переступать границ дозволенного.       Генрих, бывший самым спокойным среди друзей, на мгновение испугался, что если влезет, то непременно получит за самоуправство, но слова Его Высочества звучали так, словно сейчас он только и полагался на разум друга. Ссориться никто не хотел, хотя Алвису и следовало быть чуть сдержаннее.       — Ступай домой, — сказал Генрих Ману, и слуга тут же скрылся из виду.       Когда Элейв вернулся в комнату, он тут же распечатал письмо.       «Окажись я в такой ситуации, я бы тоже был рад поддержке», — отвечал ему Айвэ. — «Я помог вам, потому что не хотел оставить вас наедине с тяжелыми мыслями. Вы выглядели подавленным и разбитым, а я не настолько жесток, чтобы оставить друга в беде».       Слова, написанные с такой простотой и честностью, вызвали у Элейва легкую улыбку. Окончание отдыха советника выпало аккурат на конец недели, и оттого у него в запасе остались еще выходные, которые им обоим предстояло провести с пользой. Элейв принюхался к бумаге, и в груди вспыхнуло трепетное чувство, о котором он только когда-то слышал от Алвиса. Он бы замурлыкал, если бы умел, — настолько тонкий запах омеги, недавно пережившего течку, его взбудоражил.       Не став испрашивать у Айвэ разрешения, Элейв спустился в личную сокровищницу. На дни рождения принцам часто дарили драгоценности, следуя традициям, а Элейв, равнодушный к блеску золота, складывал их у себя, и оттого у каждого из братьев к совершеннолетию имелось внушительное личное состояние. Он забрал шкатулку, вскочил на коня и помчался в Свеллендэм. Он был способен на такие поступки, заведомо предполагая, что это самовольство способно вызвать негодование советника. Не то чтобы он пренебрегал его чувствами — скорее ему начало казаться, будто он имеет некоторое право испытывать чужое терпение. Особенно после того, когда Айвэ наконец-то назвал его другом.       Когда он остановился у дома советника, Ману и Фалко подметали дорожки и о чем-то тихо переговаривались. Гостей здесь не ждали. Элейв спешился и прошел мимо прислуги — те бросили на него неясные взгляды, и Фалко отложил метлу, чтобы устроить коня Его Высочества с должным гостеприимством.       Когда Элейв постучал, открыли ему не сразу, но когда дверь все-таки отворилась, за ней стоял Меволь. Не ожидавший в эту пору гостей, он выглядел не таким приветливым, как обычно — если его привычное выражение лица вообще можно назвать приветливым — и наверняка думал, что советнику нанесут пренеприятный визит. Впрочем, стоило ему узнать Его Высочество, как взгляд его значительно смягчился. Домашние давно привыкли к визитам Элейва, и даже если они были не спланированы заранее, никто не стал бы выгонять его прочь.       Из глубины дома послышались голоса и тонкие звуки скрипки. Элейв поздоровался, и Меволь пришлось впустить принца внутрь. Предполагая, что Его Высочество приехал с визитом к Айвэ, он бросил короткий взгляд на вход в гостиную и сказал:       — Он наверху.       Элейв благодарно кивнул. В гостиной кто-то играл на скрипке, и он думал, что это был Аарон, поэтому решил не тревожить его и поднялся наверх. Когда он вошел в ту маленькую библиотеку, обустроенную под старые книги, он застал того, кого хотел увидеть всю последнюю неделю.       Айвэ крепко держал в руках перо, когда стук сапогов разрушил привычную тишину. В такие дни, когда Элмер занимался с Аароном на первом этаже, он обычно не показывался домашним, предпочитая скрываться на втором этаже и наслаждаться одиночеством, и когда до его слуха донеслись тяжелые шаги, поначалу он подумал, что Меволь за какой-то надобностью захотелось его отвлечь, но в тот же миг понял, что эти шаги принадлежат совсем другому человеку. Военная выправка, строгое воспитание и крепкий шаг опытного всадника никак не могли принадлежать Меволь.       Он не поднимал головы до тех пор, пока в молчании не прошла целая минута.       — Я не помню, чтобы приглашал вас, — заговорил Айвэ первым, и прохлада в его голосе резко контрастировала с платьем, открывающим вид на обнаженные шею и ключицы. На самом деле в платье не было ничего особенного, но Элейв, не привыкший видеть даже ладони Айвэ без перчаток, с непривычки почувствовал себя так, будто переборщил с вторжением в чужое пространство.       — Я знаю, чем мне загладить свою вину, — ответил он. Он редко видел советника за работой, и теперь перо в руке и занятой вид вновь подчеркивали его степенные сдержанные манеры. Он наконец оторвался от дверного косяка, к которому прижался, наблюдая за работой советника, и подошел ближе, поставив на стол маленькую длинную шкатулку.       Общение с ветреным Алвисом пошло Элейву на пользу. Друг часто рассказывал, как он ухаживал за желанными омегами, и Его Высочество все-таки украл у него несколько приемов. Алвис часто говорил, что омеги ценят уверенность в себе, но не чрезмерный напор или хамство. Уверял, что они падки на галантность и красивые слова; любят, когда их упрашивают, и ненавидят, когда соперники получают хоть сколько-нибудь внимания больше, чем могут получить сами. Алвис с выражением знатока уверял, что любой омега непременно растает перед Его Высочеством, стоит только принцу удержать на ком-нибудь из них взгляд подольше, но Элейв, лучше друзей знающий опасность дворца, не спешил увлекаться молоденькими наперсниками теперешнего консорта, хотя те и были готовы упасть к его ногам. Он прекрасно знал, какими уловками пользуются придворные, чтобы очаровать его и привлечь к себе внимание, и понимал, что стоит ему только попасть в эту сеть из интриг и слухов — и выпутаться из этого клубка он не сможет до конца жизни. Еще будучи неопытным молодым альфой, он не понимал, что попался в куда более крепкий капкан, и наивно полагал, что Айвэ не требует от него ни внимания, ни подарков, но не осознавал, что именно с помощью этого мнимого равнодушия королевский советник заставил его нести драгоценности к своим ногам.       Айвэ отложил перо и протянул руку, чтобы Элейв тут же невесомо коснулся в поцелуе белой кожи. Губы советника дрогнули в довольной улыбке, и он быстро смягчился.       — Что вы принесли мне? — спросил он, и Элейв заметил в чужих глазах мелькнувший интерес.       Его Высочество раскрыл перед Айвэ шкатулку, и в свете нескольких свечей блеснуло бриллиантовое колье тонкой работы. Элейв давно понял: как бы ни был богат Саламандра, он будет смотреть на драгоценности с бо́льшим вожделением, чем умеют смотреть омеги на альф.       — Вы пытаетесь купить мое расположение? — поинтересовался Айвэ благосклонно.       Элейв бережно взял колье, затем зашел за спину советника и застегнул драгоценное украшение на его шее. Склонившись над ним, он тихо сказал:       — Даже у вас есть цена.       Айвэ шумно вздохнул, слушая чужое дыхание. Прежде он не позволял Элейву подходить так близко, но ему пришлось признать, что теперь он бессилен и не хочет останавливать этого юнца. Дерзость этого человека покоряла.       — Вы говорите отвратительные вещи, — сказал ему Айвэ со слабой улыбкой, а сам боялся шелохнуться, чтобы не спугнуть эту атмосферу.       — И вы находите в этом особую прелесть, — парировал Элейв. Получив от Айвэ именно ту реакцию, которую ожидал, он загорелся такой уверенностью, какой у него не было прежде, и разрешил себе мягко провести тыльной стороной ладони по чужой голой шее. Прежде он не приглядывался, но теперь заметил тонкие шрамы, украшавшие его кожу. Он видел такие — на рабах.       Разумеется, в тот же момент он ощутимо получил по рукам сильной ладонью советника.       — Вы смягчили свое положение, но грозитесь вновь усугубить его, — пригрозил ему Айвэ. — Я все еще хочу знать, зачем вы приехали.       Он вновь взялся за перо. Перед ним лежала чистая книга с недавно сшитыми белыми листами, а рядом на подставке стоял один из тех старых томов, готовый развалиться на глазах.       — Вы не писали мне неделю, разве это не повод проведать вас? — ответил Элейв, присаживаясь рядом на кресло. — Чем вы заняты?       Айвэ задержал на нем взгляд, а затем убрал руки, чтобы Элейв увидел его рабочее место. Не понадобилось слов, чтобы Его Высочество тут же понял, чем был занят Айвэ с раннего утра — он переписывал на чистую свежую бумагу те книги, которые уже не подлежали восстановлению.       И настолько его впечатлила такая самоотверженность Айвэ и преданность этим знаниям, что он невольно улыбнулся. Почерк советника был до того ровен и разборчив, что был достоин переписывать старинные тексты на новую бумагу.       Айвэ вновь склонился над бумагой и принялся за дело. Элейв же не стал тревожить его и послушно молчал. А им было, о чем помолчать. Элейв отдыхал в обществе тихого советника, а Айвэ ценил желание принца не мешать работе. У Элейва же появилось время подумать о том неожиданном открытии, что он сделал, коснувшись чужой кожи. Он получше пригляделся и понял, что при определенном положении тонкие шрамы можно увидеть и на запястьях. Они не уродовали облик советника — скорее вызывали множество вопросов. Может, клан был так жесток с ним в пору юности, что именно от этого он и сбежал? Он помнил, как относились в Далматии к омегам, и знал, что многие альфы не чураются брать в руки розги и пороть своих мужей и сыновей, но отчего-то он прежде не думал, что и Айвэ мог быть тем самым слабым ребенком, которого пороли старшие альфы рода.       Но пока они были не настолько близки, чтобы Элейв мог спросить об этом. Молчание продолжалось до тех пор, пока через полчаса звуки скрипки на первом этаже не стихли.       — Кто там так усердно занимается? — спросил Элейв. Айвэ, не отрываясь от работы, ответил:       — Мой сын.       Элейв сразу внутренне напрягся, когда понял, что речь идет о том самом ребенке, о котором когда-то судачил весь дворец — сына королевского советника никто никогда не видел даже на портретах, а Айвэ категорически отказывался подпускать первенца к любому, кто имел хоть какую-нибудь связь с дворцом. Даже Альвидис не знал, как выглядел первый и единственный сын Саламандры, не говоря уже о ком-то из круга Элейва.       Он опустил взгляд и нахмурился. Молчание теперь казалось колючим, холодным, и даже стойкий советник ощутил то недовольство, что исходило теперь от Элейва, но пока не спешил ничего делать. Его Высочество молчал, а затем вновь взглянул на Саламандру: только этот человек мог дать ответы на вопросы, что роились теперь в голове.       О сыне советника было известно придворным, но Элейв, знавший теперь многое из жизни Айвэ, не мог отделаться от предположения, чьим ребенком был тот мальчик, так усердно упражнявшийся в игре на скрипке на первом этаже. Он сглотнул. Пять лет назад еще совсем молодой Саламандра пропал из дворца почти на семь месяцев, а когда вернулся, то заявил, что был в Далматии. Одна только мысль, что он уезжал туда, чтобы тайно родить, в одно мгновение заставила Элейва выйти из себя, и лишь последние крупицы самообладания не позволяли ему переступать границ дозволенного.       Ревность. Жгучая ревность охватила его сердце, испепеляя неуправляемым огнем остатки разума. Айвэ Саламандра никогда не принадлежал ему, но Элейв никогда не думал, что он может принадлежать кому-то другому. Этот человек, этот осколок льда — и тает в чужих объятиях? Элейв пока был не готов заключить его в свои, но и не желал, чтобы он познал тепло чужих.       — Как его зовут? — спросил Элейв тихо, и Айвэ уловил его тяжелое дыхание. Его Высочество сейчас поступал так, как следовало, и если бы он дал волю эмоциям, последствия были бы необратимы.       — Элмер, — сказал советник, а затем встал на ноги. — Элмер Саламандра. Идемте вниз. Представлю вас друг другу, раз уж вы пришли.       Элейв тяжело встал на ноги. Он не верил, что Айвэ из тех бескорыстных людей, которые станут заботиться о чужом ребенке, и оттого спускался по лестнице с тяжелыми мыслями. Может, потому советник и не знакомил никого с сыном, потому как отцовские чувства ему не позволяли бросить свое дитя на растерзание дворцовым шакалам? Он не представил Элмера даже Нинель, его чудесному дядюшке, и оттого теперь тяжелее ему было думать, что именно он, Элейв, удостоился этой чести.