Стервятник

      Когда Айвэ сел на постели и потянулся, Меволь только-только покинул ванную комнату, куда успел натаскать теплой воды, чтобы молодые любовники могли умыться. Айвэ краем глаза заметил, что управляющий даже не взглянул на них, предпочтя не давать волю любопытству, а заняться делом, и другой реакции от этого человека ожидать и не приходилось. Меволь был воспитан так, чтобы не поднимать головы выше положенного, не открывать рот в неподходящий момент и не интересоваться вещами, которые его не касаются.       Айвэ проводил его взглядом, а затем ощутил, как Его Высочество ласково провел теплой ладонью по голой спине, задевая зарубцевавшиеся шрамы. Вопрос давно вертелся на языке, и Элейв решил воспользоваться тягучей утренней атмосферой, чтобы утолить любопытство.       — Откуда у вас эти шрамы? — спросил он тихо. — Вы же предполагали, что я спрошу об этом.       Его Высочество лежал на постели обнаженный и не стремился прикрыться одеялом, разморенный недавней близостью. Айвэ весьма высоко оценил его внешние данные, и оттого теперь желания прятаться у принца оставалось все меньше. Как бы строго он ни был воспитан, он мог позволить себе эту маленькую шалость, особенно когда видел, как Айвэ любуется его красотой.       Айвэ хрустнул шеей и, не оборачиваясь, ответил:       — Я был тем еще проказником в юношестве. — Его Высочество заметил тонкую улыбку на зацелованных губах. — Учителя только кнутом могли поставить меня на место. Я все-таки из Далматии, нрав у меня необузданный, как у дикой лошади, вы сами так говорили.       Элейв не уловил в его словах ни капли горечи и решил, что все сказанное Саламандрой — правда. Каждого в мире сопровождают отголоски детства: Элейв терпеть не мог рыбу, змей и помидоры, Алвис получил ожог, украшавший ляжку, а Генрих по неосторожности однажды порезался ланцетом и теперь имел маленький шрамик на пальце. Айвэ, как видно, достались шрамы.       — Никогда не слышал, чтобы учеников наказывали так жестоко. Питер рассказывал, что негодников отправляли на исправительные работы, — тихо сказал Элейв.       — Никто не станет признаваться, что поднял руку на ученика, — отмахнулся Айвэ, будто не придавал особенного значения прошлому, и Элейв наконец успокоился, решив, что юношество действительно стало для Айвэ веселой порой, не оставившей в его памяти отпечатка горечи.       Советник поднялся, набросил на плечи халат и сообщил, что им следует помыться и спуститься хотя бы к обеду, но когда дверь в ванную за ним закрылась, он утратил прежнюю веселость. Он взглянул на руки, опоясанные глубокими шрамами, и не сдержал тяжелого вздоха.       Когда уже Элейв вышел из ванной в чистой рубахе, перед ним раскинулась очаровательная картина: Саламандра сидел за трюмо и расчесывал длинные густые волосы. Более прелестного эпизода в жизни Его Высочества еще не случалось: этот волевой человек, не поддающийся ни дрессировке, ни уговорам, теперь вел себя так по-домашнему, что принц невольно залюбовался.       — Я никогда не видел, чтобы ваши волосы вились, — тихо сказал Элейв, когда подошел к советнику со спины. Айвэ не обернулся.       — Разумеется, не видели. Я всегда заплетаю их в косу, — пояснил советник, проходясь расческой по локонам. — Если заплетать их в хвост, они мешают.       Волосы Айвэ начинали слегка виться от лопаток к концам, но крупные волны были послушны и сияли здоровым блеском, как и подобает волосам, за которыми ведется столь пристальный уход. Элейв не удержался и взял пару локонов в ладонь, вдыхая их сладкий запах.       — Вы весьма предусмотрительны, — сказал он тихо. — Но вьющиеся волосы вам все-таки к лицу.       Когда они спустились к обеду, оба выглядели так, будто между ними не случилось ничего предосудительного. Айвэ облачился в закрытую одежду, Элейв так же решил завернуться в рубашку, и когда они, о чем-то переговариваясь, спустились вниз, то обнаружили в столовой Аарона. Тот только-только вскрыл конверт ножичком и развернул письмо от очередного тайного воздыхателя, вчитываясь в ровные строки, пока Ману накрывал на стол, и как только он уловил неподалеку знакомое движение, то поднял голову и взглянул на любовников. Письмо тут же было отложено на стол, и Айвэ, много лет живущий с ним под одной крышей, уловил обманчивое спокойствие, за которым Аарон скрывал то ли недовольство, то ли беспокойство.       — Доброе утро, Ваше Высочество, — сказал он тихо, поднимаясь на ноги. — Позволите украсть этого молодого человека на пару слов?       Элейв ждал хотя бы недовольства их выходкой, однако вместо этого получил весьма вежливое обращение, которого, признаться, не заслуживал. Аарон имел полное право вышвырнуть его из дома со скандалом, однако показал себя весьма разумным и уравновешенным омегой, раз не стал этого делать.       — Конечно, — сказал он с легким кивком, и только затем Аарон взял Айвэ за руку и увел в другую комнату. Элейв сел за стол, над которым хлопотал Ману, и задумался над тем, что ему делать дальше.       Разговор у Аарона и Айвэ был недолгий. Аарон не стал скандалить или упрекать Айвэ в непростительной распущенности — хотя и имел все права на это, — и вместо того, чтобы влепить супругу хлесткую пощечину, он только рассказал, что случилось в его отсутствие с сыном и сообщил:       — Сейчас самое время написать письмо принцу Лилиуму, пока Элмер и он сами обо всем не догадались. Даже ты не можешь контролировать это, ты теряешь власть над Элмером. Если ты сейчас не озаботишься этим, последствия будут необратимы.       Айвэ ожидал недовольства: Аарон был так строг во всем, что касалось морали и правил, что такое непривычное спокойствие вызывало легкую подозрительность. Будто услышав мысли мужа, Аарон нарочито равнодушно пригладил платье и сказал:       — Я не буду лезть в ваши с Его Высочеством отношения. Надеюсь, что его намерения серьезны, а ты достаточно умен, чтобы не афишировать ваши отношения.       Если бы не нужда, в свое время толкнувшая Аарона на этот бессовестный брак, он непременно стал бы жрецом в святилище и неустанно возносил молитвы Аскетиллу Справедливому — и Айвэ, заходивший помолиться только при острейшей необходимости, в его глазах был достоин осуждения за распутство.       — Не мучай себя, — ответил Айвэ, подойдя ближе и мягко обнимая Аарона. — Ответь кому-нибудь из поклонников взаимностью, не тащи на себе груз ненужной ответственности.       Знай Айвэ, какую реакцию вызовут его слова — молчал бы. Аарон вдруг отстранился от него и даже сделал пару шагов назад, будто не желал теперь стоять рядом с супругом.       — «Ненужной ответственности»? Айвэ, мы воспитываем ребенка, маленького живого человека, и мы должны вложить в его голову правильные мысли и правильные ориентиры! Какой из тебя отец, если ты, имея меня в супругах, спишь с другим? — заговорил он пораженно. — Ты должен хотя бы внешне сохранять благопристойный вид, а ты спускаешься только к обеду и воркуешь с Его Высочеством, как если бы вы были женаты. Как я должен объяснить это Элмеру? Неужели ты хочешь, чтобы он думал, будто супруги не обязаны хранить друг другу верность? Что с тобой происходит? Неужели это вино так на тебя действует? Тебе не хватило того, что было пять лет назад?       Айвэ хранил молчание. Аарон, чистая наивная душа, выкладывал все как на духу, и осуждать его за это было бы непростительно — Айвэ знал, что он сам себя съест, когда остынет. И стоило только Аарону замолчать, как он прикрыл губы рукой, и взгляд его выразил весь тот испуг, который последовал за сказанными словами.       — Я не это имел в виду, — залепетал он тихо, когда заметил, что лицо супруга перестало выражать хоть малейшие эмоции. — Айвэ, прости меня, прости, я ляпнул, не подумав.       Айвэ помолчал еще немного, а затем развернулся, и, выходя из комнаты, бросил:       — Я не хочу сейчас говорить об этом с тобой. Предлагаю поговорить потом.       И вышел, оставив Аарона одного. Юноша обессиленно опустился в кресло. Он знал, насколько болезненной была для Айвэ тема пятилетней давности — самой болезненной в его жизни и самой тяжелой, — и как бы великодушен он ни был, он не простит такого оскорбления так просто.       Аарон вышел из комнаты только после обеда, когда Меволь помогал Ману убирать со стола. На вид Аарон был бледен и невесел, и Меволь быстро понял, что случилось что-то нехорошее. Оставив слугу одного управляться с грязной посудой, он отвел брата в спальню, а вскоре принес ему обед на подносе. На Аароне не было лица, а Меволь терпеливо ожидал, когда тот сам заговорит.       Когда Аарон без аппетита доел суп и выпил чай, Меволь наконец спросил:       — Что случилось?       Только-только успокоившийся Аарон снова едва не заплакал. Он отодвинул от себя поднос и опустил взгляд.       — Я так позавидовал Айвэ, что со зла наговорил лишнего, — тихо сказал он, и Меволь, не способный на нежность, сделал над собой усилие и взял брата за руку, надеясь успокоить. — Но я боюсь стать, как наш отец. Вдруг соблазн будет настолько велик, что я понесу ребенка от поклонника, и об этом узнает высший свет? Я так не хочу, чтобы кто-то повторил твое детство, Меволь.       — Не такое уж страшное у меня было детство, — ответил он с едва видимым смешком, но Аарон покачал головой.       — Тебе всегда легче отшутиться, — осудил он брата. — А я видел, как ты рос.       Меволь попытался утешить Аарона так, как утешал всегда: обнял и заверил, что не так все страшно в жизни, как кажется его испуганным глазам, и не обязательно ему повторять ошибки отца и тем более корить себя за них.       Когда же Аарон вышел из комнаты, в зале он обнаружил Элмера, тихо наигрывающего что-то на рояле. Молчаливый Ману сидел рядом и следил за ребенком вместо того, чтобы заняться делом, и когда Аарон подсел к сыну, тот улыбнулся, как обычно, не поворачивая головы и нащупал руку родителя.       Аарон понятия не имел, что у Айвэ и Элмера после обеда состоялся разговор, который ребенок запомнил надолго: единственной просьбой отца было не рассказывать никому о тех видениях, что станут посещать Элмера время от времени. Они условились, что это будет их тайной, и маленький омега так и не понял, как ловко подловил его Айвэ, сыграв на детской потребности быть значимым и особенным.       Его Высочество тактично сделал вид, что не заметил легкой перемены настроения Айвэ, и когда они вновь остались наедине, оба уселись в библиотеке, не забыв о той миссии, что сплотила их. Впрочем, ничего особенного в книгах они не нашли, кроме технологии постройки старинных укреплений, философского трактата, нескольких записей о правильном уходе за лошадьми и книг о медицине, которые теперь уже не имели никакой ценности в силу своей отсталости и темноты заблуждений в некоторых очевидных для этого времени вопросах. Решено было отправиться во дворец в лесу, и когда на следующий день вечером они наконец вернулись с сумками, полными книг, и устало принялись перелистывать страницы, на глаза им наконец попалось семейное древо.       Айвэ раскладывал в тот вечер добытые книги, смахивал с них пыль и очищал от столетней грязи — эту работу ему нравилось выполнять ничуть не меньше, чем вчитываться в древние тексты, — когда Элейв вдруг окликнул его и попросил взглянуть, куда он показывал.       На двух страницах было нарисовано раскидистое древо, подтершееся от времени и слегка выцветшее, однако имена и титулы будто писались на века, и Айвэ стало интересно, какие такие чернила делали раньше, раз они оказались способны прожить так долго в холоде и сырости. Впрочем, отвлекаться на эту мимолетную мысль он не стал, и когда Элейв указал на основателей древа, оба они переглянулись.       У основания стояли Альвисс Мудрый Король Солнца и Имрис Красивый Король Луны. От Имриса вела еще одна кровная нить, соединяющая его с потомком по имени Вислав Саламандра. Брови Элейва дернулись, а Айвэ подпер подбородок рукой и саркастично усмехнулся:       — У меня даже нет желания удивляться, — сказал он, а затем ткнул пальцем в книгу. — Смотрите, у Имриса и Альвисса было четверо детей. Очень недурно для королевской семьи. Не считаете?       — Если не брать в счет Саламандру, — тихо ответил Элейв.       У Имриса и Альвисса было четыре сына: наследник трона Эло́й, близнецы А́рий и Де́пеш и младший Аро́э. От всего этого многообразия детей шли еще ветки, и у каждого листочка было свое имя и титул — впрочем, открытий на сегодня было бы достаточно, если бы Элейв не перевернул страницу.       «Много веков назад, когда трое братьев только изгнали демонов с земли людей, они взяли на себя обязательство править до тех пор, пока смертные не заживут в прежнем достатке. Не было ни рек, ни дождей, ни неба — только выжженная безжизненная земля от Востока до Запада. Альвисс возродил в людских сердцах веру, Аскетилл излечил мучившие смертных болезни, Аудун вспахал заросшие поля и вырастил леса. Аскетилл учил людей наукам, и не было тогда ни зим, ни холодов. Земля давала урожай круглый год, и когда братьям уже нечего было делать на земле, они пообещали пробыть с людьми последние сто лет и вознестись на небеса. Люди почитали своих освободителей, братья были справедливы с невинными и жестоки с врагами.       В один из дней, когда Альвисс объезжал любимый из лесов, из пещеры раздался детский плач, и когда он взглянул поближе, то ужаснулся: на холодном камне лежал ребенок — плод любви Вислава Кровавого, царя среди демонов, и человеческого омеги. Этот непростительный греховный союз породил новую жизнь, и когда Альвисс увидел рядом на песке маленькие следы, он понял, что ребенка оставили умирать. Сердце его не позволило лишить жизни невинного, и он забрал ребенка с собой во дворец, решив вырастить его среди людей и дав ему имя Имрис.       Полукровку не жаловали во дворце до тех пор, пока он не пересек рубеж трехлетнего возраста. В нем не было переменчивого нрава демонов, но он и не имел людского малодушия и ко многим порокам смертных был равнодушен. Альвисс заботился о нем, но когда Имрису исполнилось двадцать, он понял, что больше не видит перед собой того ребенка, найденного в пещере. Имрис отличался острым умом и строгой красотой, и в те годы он впервые признался Альвиссу в сжигающей изнутри горячей любви. Пять лет Альвисс не мог смириться с этим признанием, и пять лет он не подпускал Имриса к себе ближе положенного, но вскоре ослаб под его натиском. Они поженились весной, и через двадцать лет у них уже было четверо детей.       Когда пришло время покидать земли людей, трое небожителей оставили Адалонию в руках Имриса и выросших сыновей, и Адалония была счастлива видеть на престоле великих потомков небожителей. Имрис-полукровка по праву крови обладал бессмертием, какого не получили дети. Альвисс Мудрый потому и назывался Мудрым — он не позволил детям обладать бессмертием, зная о слабости человеческой природы, но передал им ту силу, какой владел сам. Так и возник род Танистри — собравшие в себе кровь людей, небожителей и демонов, они являлись хранителями гармонии на земле, и когда они умирали, то возносились на небеса к предкам и там жили в счастье вместе с достойными подданными. Аскетилл Справедливый же отделил от Имриса Красивого ту часть, что принадлежала демонам, и создал для Танистри верных помощников — клан Саламандр, бывших для Танистри нерушимой опорой.       Когда Имрис закончил все дела на земле людей, Альвисс спустился с небес и вознес его с собой. Среди людей же остались Танистри и Саламандры — верные друзья, считавшие друг друга братьями».       Когда Элейв закончил читать, он взглянул на Айвэ. Он хмуро смотрел на строки и выглядел так, будто о чем-то глубоко задумался. Слог летописца сильно отличался от того, к которому они привыкли, и «много веков назад» в начале страницы красноречиво заявляло, что рукопись была создана многим позже тех событий, о которых повествовала.       — Я не понял, я потомок Имриса или нет? — спросил он в конце концов, и Элейв почесал бороду. — «Аскетилл Справедливый же отделил от Имриса Красивого ту часть, что принадлежала демонам, и создал для Танистри верных помощников — клан Саламандр, бывших для Танистри нерушимой опорой». Не слишком ли размыто сказано?       — Не думаю, что потомок в привычном нам понимании, — ответил принц. — К тому же, как тут сказано, Аскетилл отделил «ту часть, то принадлежала демонам», а это значит, что Саламандры чистокровные демоны.       Оба переглянулись. Они не стали озвучивать это, но оба подумали, что имеют в себе кровь демонов в разной концентрации. Айвэ оказался потомком порождения чистой демонической энергии, а Элейв — соединением в себе крови людей, демонов и небожителей.       — Имеете в виду, что мой род вырастили в пробирке с помощью божественной силы Аскетилла и его великолепного научного ума? — выгнул бровь Айвэ, и Элейв отрицательно покачал головой.       — Нет, что вы.       Впрочем, одного красноречивого взгляда советника хватило, чтобы на лице не умеющего врать принца проступила капля смущения. Разумеется, он именно это и имел в виду.