Стервятник

      — Мне нужен отдых, — сказал Айвэ, откладывая книгу в сторону.       Он встал на ноги и подошел к окну, сложив руки на груди. Несмотря на умение смириться с чем угодно, одно только осознание, что его род был создан научником, который додумался вырастить демонов в пробирке, холодило спину. Саламандры были вторыми после королей Далматии, и теперь их положение перестало удивлять — они были созданы быть вторыми после сильнейших, это было в их природе. Ровно как Саламандры были в тени Танистри, так и Айвэ теперь жил под крылом адалонских королей.       — Отец нечасто брал эти книги в руки, — сказал тихо Элейв. Он мягко приобнял советника, желая помочь ему немного расслабиться. — Теперь я понимаю, почему.       Айвэ никогда не рвался изучать историю своего рода, ограничившись основами, а Элейву казалось, будто он уже ее знает. Теперь же оба поняли, что даже они, сильные мира сего, пробирались через темные дебри тайн и загадок как слепые котята, не знающие ни своего прошлого, ни прошлого родины, ни, как оказалось, даже своей расы.       — Осталось узнать, чем демоны, люди и небожители отличаются друг от друга, — сказал Айвэ, не особенно надеясь на ответ. Будь у них такая возможность, они бы начали с малого, с основ, но даже мысль об этом была слишком большой роскошью для их положения — приходилось брать, что первое попалось в руки.       — Демоны рогатые, — тихо засмеялся Элейв, — когтистые и хвостатые.       Именно так демонов и представляли. Их рисовали с рожками на лбу, красными глазами и непременно с когтями, острыми, как бритва. Небожители же напротив имели весьма возвышенный вид, к которому люди могли только стремиться, но никогда не достигнуть. Всем известно: демоны — зло, небожители — добро. И тем удивительнее было, что главными прислужниками Танистри были Саламандры.       — Наверняка и это неправда, — усмехнулся Айвэ. — Не замечал у себя ни рогов, ни когтей.       Этой ночью они спали вместе, и утром Меволь вновь обнаружил их в одной постели. Они лежали, обнявшись, и казались ему давними возлюбленными — так очаровательно Элейв спал на чужой груди, а Айвэ позволял ему обнять себя за бедра. Меволь мало интересовался их положением в постели, однако считал эту маленькую их особенность весьма умилительной — редко можно было увидеть, чтобы альфа не боялся потерять своей мужественности перед омегой, преклонив голову ему на плечо.       После завтрака они оделись в чистое, и Элейв удивленно вскинул брови, когда Айвэ с тихим ворчанием принялся расстегивать его плащ.       — Если кто увидит, что вы неровно застегнули пуговицы — слухи год жить не дадут, — сказал он, застегивая пуговицы заново. Элейв, до этого пользовавшийся услугами Тали, даже не обратил внимания, что сделал что-то не так, и если бы не зоркий глаз Айвэ, эту оплошность он привез бы во дворец.       — Вы как заботливый супруг, Айвэ, — улыбнулся Элейв мягко, погладив возлюбленного по волосам. — Не дадите мне оступиться.       Слова сорвались с губ прежде, чем Его Высочество сумел обдумать их, однако он нисколько не пожалел об этом, когда вместо ожидаемого удивления на лице советника мелькнули приятное удовлетворение и легкая усмешка.       — Не разбрасывайтесь такими словами, Ваше Высочество, — промурлыкал тихо советник и закончил застегивать пуговицы чужого плаща.       Когда они добрались до дворца, Айвэ собирался выйти из экипажа первым, но Элейв вдруг притянул его к себе, накрывая губы поцелуем, а когда отпустил, советник тихо сказал, едва касаясь его губ:       — Смотрите не набросьтесь на меня во дворце.       Элейв позволил ему выйти первым, а после оказался рядом, подметив то спокойствие, которое советник тут же набросил на себя, и ничто в нем не говорило, что мгновение назад он украдкой целовался с третьим принцем. Элейв прощал ему эту неприступность и своенравность, как бы ни желал видеть его счастливым и теплым, потому что холеная красота, редкая горделивость и непомерное властолюбие давали Айвэ право держать голову высоко, казнить, миловать и вести себя так, будто весь мир у его ног.       Так они и расстались: Айвэ направился в сторону зала Совета, Элейв — на площадку, где его уже ждали клинки, тренировки и братья по оружию.       Оба они помнили, что в середине недели им следовало посетить дом одного из министров, и было бы грубым преуменьшением сказать, что маскарад был рядовым праздником. Напротив, ему порой предавали значение даже большее, чем он того заслуживал, и Айвэ с семьей еще полгода назад согласился посетить его, как и прошлые четыре года подряд.       Маскарады всегда проводились после шести часов вечера, и Айвэ с Аароном были у восьмикомнатного дома на Цветочной Улице ровно к этому времени. Супруги почти не разговаривали и были холодны друг с другом, за исключением тех случаев, когда им следовало разыгрывать счастье на публике: так Айвэ помог супругу спуститься из экипажа и одарил его мраморной холодной улыбкой.       Маскарад на то и был маскарадом — каждому следовало иметь при себе образ, за которым можно было спрятаться. Аарон, следуя теме маскарада «мифы и легенды Адалонии», взял на себя роль прелестной голубки. Когда-то именно голубка, пущенная из столицы одним из жрецов, принесла весть, которая решила исход войны в пользу Адалониии. Этот реальный исторический факт оброс таким количеством украшательств и дополнений, что мало кто заглядывал в учебники, желая найти истину — всем милее была история о скромной птичке, которая, обернувшись прелестным хрупким юношей, оповестила короля о надвигающейся битве.       Айвэ же впервые за много лет оделся в белое, и он определенно знал, какое впечатление произведет: на улице было уже достаточно тепло, чтобы он и Аарон не надевали верхнюю одежду, поэтому когда советник вошел в дом, десятки ушей уловили звон маленьких бубенчиков и стук посоха с символом солнца. Айвэ украсил косу россыпью жемчуга и опоясал голову золоченым обручем. Его белые струящиеся одежды с длинными рукавами спускались до щиколоток, скрытых, как и запястья, от чужих глаз браслетами с бубенцами. Шрамы на шее он скрыл золотыми украшениями, и немногие за золотыми глазами узнали королевского советника, босыми ногами ступающего по мраморному холодному полу. Это был его последний маскарад, и он даже не подумал о том, что когда-то будет жалеть, что решился на столь необычный образ.       Для семейных пар маскарад всегда был делом простым: они брали легенды с парой главных героев и облачались в их одежды, и свет был снисходителен к ним. Одиноким же следовало хорошенько подумать над тем, чтобы произвести впечатление.       Айвэ мягко взял Аарона под руку и повел вперед, желая поприветствовать хозяина дома. Никто никогда не видел, чтобы Айвэ Саламандра имел настолько благоговейный взгляд, полный неподдельной любви и очарования, — то был больше не королевский советник, а верховный жрец, отправивший когда-то верную голубку сообщить королю важную весть.       — Господин Саламандра? — обернулся на него хозяин дома, быстро взявший себя в руки при виде королевского советника. — Чудесный наряд, так необычно видеть вас в белом! Вы сегодня будто сговорились.       — С кем, позвольте спросить? — добродушно спросил Айвэ, не смея рушить тот образ, что избрал для себя.       — Со мной.       Айвэ повернул голову в сторону говорившего и на мгновение лишился дара речи — перед ним стоял Элейв Танистри, облаченный в темные одежды. Его светлые волосы, пропускавшие на свет острые рога, были убраны назад и украшены красной лентой, а длинные одежды из черного шелка с красной и золотой вышивкой спускались до пола. Мощные наплечники, наручи и поножи из черной кожи имели какой-то змеиный рисунок, а глаза Его Высочества умелые слуги подвели черной краской. Кончики пальцев с бутафорскими когтями принц испачкал красной краской, а сзади болтался длинный хвост, едва не касающийся пола.       — А вы… — тихо спросил Айвэ, не отказывая себе в удовольствии насмотреться на добротный костюм вдоволь. И, признаться, Элейву невероятно шел черный цвет, пусть он и не отражал всей той нежной сущности, которой обладал Его Высочество.       — Вислав Кровавый.       Как бы сильно Айвэ ни хотел заиметь исполнение любого желания от Его Высочества, ему следовало признать, что Элейву удалось произвести на него впечатление.       — А вы, должно быть, Белый Жрец, — с усмешкой произнес Элейв, даже с каплей издевки, и советник понял, что его ждет веселый вечер. Как правило, костюм требовал соответствующего поведения, а это значило, что сегодня Айвэ будет праведным жрецом из святилища Альвисса Мудрого, а Элейв — диким демоном без стыда и совести.       Многих позабавила эта смена ролей между двумя совершенно противоположными друзьями, и Алвис даже успел отпустить какую-то дурацкую саркастическую шутку, будто настоящая сущность советника наконец обнажилась, за что получил не менее колючий ответ от Элейва, которому сегодня позволялось острить чаще обычного.       Пары кружились в танце, играла музыка, а принц и советник стояли в углу, наблюдая, как Алвис вальсирует с Аароном, а Генрих неуверенно жмется в череде не танцующих, потягивая вино и жадно глядя на объект своей влюбленности. Ему недоставало смелости пригласить Аарона, и казалось, будто он больше боялся гнева советника, чем реакции Аарона.       — Кажется, мы слишком напугали его в прошлый раз, — усмехнулся Элейв, сложив руки на груди. Стоявший рядом Айвэ проявил заинтересованность, и тот пояснил: — Мы как-то давно с Алвисом обсуждали его влюбленность в Аарона и ляпнули, что лучше не злить вас, как его законного мужа, иначе однажды Генрих может съесть что-то не то и не проснуться. Кажется, он воспринял эту шутку слишком серьезно.       Айвэ нисколько не удивился. Он никогда не смущался столь жестоких слухов о себе и чаще всего извлекал из них выгоду, и ему было известно, как часто молодежь была склонна винить его во всех грехах. Он глотнул вина.       — Может вы ему еще и страшилки на ночь обо мне рассказываете? — спросил он, чуть выгнув бровь.       — Вы и без страшилок производите на него пугающее впечатление, — ответил он, и Айвэ поразился, насколько хорошо принц вошел в роль. — Надо подтолкнуть его к решительным действиям. Что-то мне подсказывает, что вы заставили своего мужа облачиться в это платье, чтобы создать для Генриха-охотника пару?       — Портные день и ночь сидели с этим платьем, — ответил Айвэ с таким удовольствием, будто он сам был тем, кого следовало похвалить.       — Из вас вышел бы отличный жрец, не будь вы королевским советником, — сказал тихо Элейв, склонившись над Айвэ ниже положенного. Советник голой кожей ощущал его дыхание, но ни один мускул на его лице не дрогнул. — У вас отлично получается соединять влюбленные сердца.       Рука Его Высочества незаметно скользнула по талии советника, и тот решил, что самое время ухватиться за образ праведного жреца и взбрыкнуть. Он шлепнул принца по руке и, отстранившись, прохладно сказал:       — Царь демонов не должен увлекаться жрецами. — Он равнодушно отдал ему полупустой бокал и пошел вперед, когда музыка стихла. Напоследок одарив Элейва хитрой ухмылкой, он дернул рукой, заставляя бубенчики мелодично зазвенеть, и перехватил Аарона за руку, не позволяя очередному кавалеру прикоснуться к его мужу. Элейв же, стоявший в тени, взглянул на недопитое вино и усмехнулся, когда осознал, что эта игра ему даже нравится.       Айвэ мягко вел Аарона в танце и не глядел на него, больше увлеченный подбором нужного момента для того, чтобы удачно пристроить мужа в хорошие руки, которые наверняка вспотеют от волнения, когда объект страсти окажется рядом. Когда Айвэ провел Аарона мимо Генриха, едва не свернувшего шею ради того, чтобы поглядеть на милого возлюбленного, он так удачно толкнул супруга в объятия Лимбурга, вырвав из его рук бывшего партнера, что даже Элейв, наблюдавший за этой авантюрой, поразился, как ловко и почти незаметно удалось советнику совершить эту рокировку. И когда танец закончился, Айвэ вновь шагнул к принцу, который так и стоял у стены, скрестив руки на груди.       Вечерний ужин прошел за шутками и импровизацией: было весело наблюдать за тем, как Элейв на ходу придумывал стихи, пока Айвэ неспешно пил вино, всем своим видом выражая наивысшую степень благоговения. Когда вино окончательно раззадорило альф, они решили помериться силой перед омегами, не взявшими и капли в рот, и тогда Элейв обнажил бутафорский меч, желая сойтись в битве с Генрихом. Для обоих это было отличным шансом покрасоваться перед кем надо — разумеется, Элейв не желал заставлять Генриха ударять в грязь лицом, потому поддался, завершив поединок честной ничьей, и остальные хлопали им. Каждый из омег хотел верить, что эта ничья была именно в его честь, и когда один из юношей настойчивее остальных похвалил Элейва, воздушным движением коснувшись плеча Его Высочества тонкими пальцами в шелковых перчатках, Айвэ бросил на него неопределенный взгляд. Элейв же, кажется, даже не заметил чужую попытку завладеть его вниманием, полностью увлеченный похвалой, которую произнес в его сторону советник.       После ужина альфы и омеги вновь разделились: омеги ушли в соседнюю комнату, а альфы остались играть в азартные игры. Айвэ заверил, что жрецам не положено предаваться страстям, а Элейв сказал, будто демоны в людские игрушки не играют, — словом, обоим поверили и не стали требовать от них многого, и влюбленные, воспользовавшись этим, уединились в дальней комнате, куда не заходили даже слуги, не говоря уже о гостях.       — Я прежде не верил, что вы способны быть таким покладистым, — шепнул Элейв, кусая чужие губы. — Добрый жрец Саламандра, да неужели.       — А вас только дурак примет за настоящего демона, — парировал Айвэ шепотом. — Вы Виславу Кровавому и в подметки не годитесь.       — А вы будто знакомы с ним, — усмехнулся Элейв низким голосом. Он коснулся губами открывшейся шеи и чуть стянул с плеча белые жреческие одежды, покусывая белую кожу. В полутьме это зрелище казалось ему незабываемым, настолько необычный образ советника взбудоражил его. Прижатый к стене Айвэ не мог двинуться с места, и Элейв воспользовался этим, закинув длинную ногу советника себе на бедро.       В час ночи, когда гости постепенно начали разъезжаться по домам, Айвэ тоже принялся прощаться с хозяином дома, с которым был в приятных отношениях. Как правило, с такими людьми он поддерживал дружественное общение, и только те, кто стоял ниже рангом, считали его слишком требовательным. Люди же, которые вертелись у королевского трона, были сделаны из другого теста, нежели Генрих Лимбург или Алвис Липпе.       — У вас такой необычный цвет глаз, — сообщил на прощание министр. — Помнится, они у вас были зеленые.       — Белладонна с частицами золота способна творить чудеса, — соврал Айвэ с легкой улыбкой. — Вы бы не приняли меня за жреца без золотых глаз.       — Что верно, то верно, — вздохнул мужчина, а затем незаметно вложил вдруг в руки советника небольшой конверт с печатью из голубого воска. — Меня кое-кто просил передать это вам, когда я выезжал в Далматию. Не знаю, кто шлет вам письма с родины, но мне хорошо заплатили, чтобы я не интересовался этим. Сделаем вид, что этого разговора не было.       Айвэ благодарно кивнул, не показав замешательства, сунул письмо в рукав, попрощался с хозяином дома и повел Аарона в экипаж. Он не стал бы читать письмо по дороге, и когда они добрались до Эдельфейда, Айвэ поднялся наверх и только в спальне наконец развернул конверт.       Автор не был указан. Первые строки показались ему всего лишь сводом новостей с родины, но чем ниже опускался его взгляд, тем бледнее становилось его лицо.       «Я просил передать это письмо лично в твои руки, чтобы ни одна живая душа более не узнала о том, что я хочу рассказать тебе.       Ты покинул родные земли, когда тебе было четырнадцать, и я не буду винить тебя, если ты забыл о прежней жизни. Я знаю, что ты теперь уважаемый человек, и я уверен, что воспитал тебя правильно: ты достаточно силен, чтобы никого не бояться. Теперь используй эту силу.       Должно быть, ты теперь не интересуешься, что происходит в Далматии — ты поглощен службой Танистри в Адалонии и не знаешь, какими напряженными были эти одиннадцать лет после твоего отъезда. Я сожалею, что не писал тебе так долго, но ты прежде не нуждался в моей помощи. Теперь же тебе нужно знать, что расстановка сил сильно изменилась.       Шимше́к победил в битве за власть, между Саламандрами произошел раскол. Дядя Э́лифа чувствует, что теряет прежние позиции, и ему приходится потакать воле Шимшека. Он не посмеет тронуть меня и твоего отца, но многие несогласные с его методами уже были казнены. Засуха становится все сильнее, Далматия может погрузиться в междоусобную войну. Люди голодают.       Шимшек собирается найти тебя. Он узнал, где ты. Когда он найдет тебя, то, если еще не лишится власти, сделает тебя первым мужем и пойдет войной на Адалонию. Далматии нужны новые плодородные земли, и Шимшек сделает все, чтобы спасти свой народ.       Будь осторожен. Если понадобится — бросай Адалонию и уезжай в Лоан. Ты не должен разгребать чужие проблемы».       Он перечитал письмо дважды, а затем устало опустил его на колени. Меньше всего на свете ему хотелось мараться о проблемы Далматии, и ему были глубоко безразличны дела далматских королей. Даже если бы солнце выжгло Далматию до тла, он бы наслаждался жизнью в Адалонии, пока палачи не пришли бы по его шкуру.       Письмо было от папы. Они не списывались много лет, и их связь несколько ослабла: он больше не нуждался в родительской ласке, а отец и папа знали, что их сын хорошо устроил жизнь в Адалонии. И все же эти строки заставили сердце окунуться в слабую тоску, какую он давно в себе заглушил: если бы родители хотели, он бы непременно перевез их в Адалонию, но они не желали покидать родину и приняли решение остаться там, откуда Айвэ в юные годы спешно уносил ноги.       Одиннадцать лет прошло. Айвэ пришлось рано повзрослеть и понять, насколько важно иметь в руках силу, которая станет мечом и щитом. Всю жизнь он жил с ощущением, что хочет обрести самостоятельность, которая позволит ему не полагаться на других. Он платил за юношеские ошибки по счетам, которые выставляли бывалым альфам, и порой он задавал себе один-единственный вопрос: «Почему я?» Если бы у него был выбор, он бы не родился в Далматии, не поднимался бы на небеса и не летел бы с них камнем, не правил Адалонией и не брал на себя больше, чем мог вынести. Но выбора у него не было, и он стойко переносил все, что с ним случалось.       Он бросил письмо в огонь, чтобы ни одна душа не узнала эти новости, затем выпил холодного молока и умыл лицо ледяной водой. Нельзя было погружаться в давние воспоминания. Они больше не были частью его жизни.       Когда в третьем часу ночи экипаж с Айвэ подъехал к дому отставного генерала, на улице не было даже спящих собак, и тишина стояла невообразимая. Стук колес по мощеной площади так и остался незамеченным, и когда Айвэ принялся стучать в дверь, открыли ему не сразу, а когда все-таки отворили, перед ним стоял сонный мужичок простецкого вида.       — Доброй ночи, — поздоровался Айвэ, сохраняя хладнокровие. — Мне нужен генерал, разбуди его.       Мужичок замешкался, держа перед собой свечу и пытаясь понять, что за молодой господин с жреческих одеждах стоит перед ним.       — Вы на время посмотрите, господин, сейчас и собаку грешно будить, — принялся он отговаривать Айвэ.       Советник потер переносицу — его глаза тоже давно покраснели, и он не выглядел хоть сколько-нибудь бодрым.       — Делай, что говорят, — потребовал он с нажимом, и мужичок, присмотревшись сонными глазами, вдруг всплеснул руками:       — Я вас так сразу и не узнал, советник! Проходите, проходите, сейчас же разбужу генерала.       Айвэ провели в дом, усадили в небольшой приемной, а когда разбуженный генерал Эр явился в домашнем халате, ему пришлось, растормошить советника, едва не уснувшего в кресле. Айвэ потер слезящиеся от недосыпа глаза и пожал альфе руку.       — Сам не спишь, и мне не даешь, — принялся ворчать Анри. Старик имел на это право: в его годы сбитый сон откликался значимыми последствиями, пока молодые могли кутить хоть ночь напролет.       — Мне пришло письмо из Далматии, — заговорил Айвэ, потерев глаза. — От папы.       Анри замер и прекратил прежние ворчания. Прежде Саламандра даже под страхом смертной казни никому не рассказывал о семье, оставшейся далеко за морем, и генерал понял: если он заговорил об этом сейчас, значит случилось что-то значимое. Он сел напротив Айвэ и почесал седеющую бороду.       — Для Адалонии могут начаться непростые времена, — заговорил советник. — Я знал, что когда-нибудь это случится.       Он помолчал.       — Далматия — страна с дикими нравами, вы сами об этом знаете, — продолжил Айвэ. — Там правит тот, кто сильнее, короля выбирают на поединках, и сейчас на трон сел альфа, у которого не все в порядке с головой. Он жесток, как животное. Если он действительно соберет армию, Адалония будет обязана противопоставить ему силу большую той, что он имеет. Детей из королевского рода с ранних лет обучают военному делу, чтобы никто не мог свергнуть их, и если кому-то удалось это сделать, политическая обстановка может измениться в любой момент.       Анри слушал его внимательно, и чем дольше он молчал, тем больше хмурился. Айвэ пересказал ему все, что узнал из письма, и генерал шумно вздохнул.       — Сделайте из Элейва хорошего полководца, обучите его, — попросил вдруг настойчиво Айвэ. — У него есть все задатки, чтобы вести армию. Он будет рад, если вы возьметесь за его обучение. Он крайне талантлив и умен, у него полно амбиций, но ему нужен ваш опыт, чтобы в нужный момент защитить Адалонию.       — Снова собираешься за спиной короля проворачивать свои темные дела? — нахмурился генерал, а затем мельком бросил взгляд на портрет покойного монарха, что висел на стене. — Что, пыточная ничему тебя не научила? Шрамы больше не горят?       Айвэ оторопел. Генерал Эр уже много лет относился к нему настороженно, и отчасти его недоверие можно было оправдать. Когда дело касалось преданности королевскому роду, Анри становился на дыбы, как бешеный конь.       — Я больше не намерен вытаскивать тебя, если снова попадешь в ту же ловушку, — заверил он категорично. — Ты уже большой мальчик, своя голова на плечах имеется. За последствия будешь отвечать сам.       Айвэ пришлось снести это оскорбление. Пришлось, потому что Анри был прав как никогда.       — Тогда были мои личные интересы, теперь — еще и благополучие Адалонии, — сказал он бесцветным голосом.       Айвэ поднялся на ноги и остановился напротив портрета покойного короля, заглядывая в глаза человеку, перед которым имел весомый долг.       — Этот альфа не успокоится, пока не найдет меня. С детства он уяснил, что я предназначен ему судьбой, и когда я уехал, он был расстроен, — объяснил он, и у Анри невольно дрогнуло сердце, когда он увидел, с какой серьезностью Айвэ решил объясниться с ним. — А если он заполучит меня, его уже ничто не будет останавливать перед войной. Может быть, я слишком нервничаю и принимаю письмо на веру, но как только я получше разведаю обстановку, я уверен, мои опасения подтвердятся.       Анри вздохнул и помолчал. У него не было резона помогать Айвэ, и он был не готов обучать Элейва новой науке без его личного желания, как марионетку. Если бы советник не пришел к нему лично, надеясь на его помощь, он непременно отказал бы ему. Отношения у них были не такими уж приятельскими, скорее вынужденными, однажды против воли связавшими их фальшивыми узами дружбы, однако теперь, взглянув на этого мальчишку, Анри не мог не помочь ему. Все-таки разглядел в нем что-то покойный король, и почему-то Питер дружил с ним долгие годы.       — За нелюбимого не хочешь, значит? — спросил генерал.       — Не хочу, — покачал головой Айвэ и оторвал взгляд от портрета.       Анри тяжело вздохнул.       — Ладно, — вынес он вердикт. — Придется молчать о твоих махинациях. Он и правда талантливый малый, следует им заняться.       — Я очень благодарен вам, — кивнул Айвэ, не теряя внутреннего благородства даже в радости.       Айвэ вышел из дома генерала, когда уже светало. Меволь, прождавший его в экипаже почти час, проснулся только тогда, когда лошади тронулись, застучав копытами по мостовой. Он взглянул на Айвэ сонными глазами и заметил, с каким каменным спокойствием смотрел он в окно. Спрашивать Меволь ни о чем не стал, однако внутри поселилось чувство, что с этого дня следует быть настолько осторожным, насколько это возможно.