Стервятник

      Трость, разумеется, Айвэ оставил себе. Позже выяснилось, что мальчишка стащил ее из чужого кабинета, но когда стало очевидно, что никто не хватился пропажи, ее новым хозяином стал Саламандра. Он таскал ее с собой повсюду и не брезговал использовать всякий раз, когда у кого-то возникло желание подойти к нему ближе, чем на метр.       Та история с роялем не осталась без внимания — со скоростью пожара слух о выходке Айвэ распространился среди семьи Липпе. Его стали называть слишком уж грубым для омеги, однако такая слава была по-своему полезна: к мнению Айвэ начали прислушиваться вышибалы, до этого не предполагавшие, что омега из Далматии способен перечить альфе.       Для того, чтобы получить хоть один золотой в наследство, требовалось стать лучшим среди братьев. После многочисленных разговоров Айвэ понял, отчего среди Липпе царила такая война: как оказалось, иного способа возвысить себя над другими никто не знал. Кулаки были единственной возможностью подмять под себя противника, потому как в детстве каждый из мальчишек получал щедрую порцию розог не только за дело, но и из-за плохого настроения отца. Алвис был среди тех, кому доставалось всегда больше — он был младшим сыном, до чувств которого никому особенно не было дела. Он рос мальчиком для битья не только в глазах отца, но и являлся таковым даже для старших братьев.       — Вы как орлята, — однажды заметил Айвэ в разговоре с кем-то. — Орлята убивают младших братьев, если родители принесли мало корма.       Липпе действительно были орлятами. Каждый из них отчаянно боролся за место в обществе, и даже если способы были слишком жестоки, они поощрялись Каледумом, для которого эта борьба была скорее развлечением. Он знал обо всей той ситуации, что творилась среди племянников, но защищал только Оливера, как единственного законного сына. Оттого никто и не смел нападать на него, а он, защищенный ореолом всемогущего отца, был вправе сцепиться с кем угодно.       Положение было удручающим. Даже столичный дворец не изобиловал таким количеством необузданных смутьянов, и, признаться, договариваться с министрами и чиновниками было на порядок легче, чем найти общий язык с очередной буйной головой. Сдружиться с Липпе было сложно еще и по причине неимения конкретной цели в жизни. Они жили в огромном дворце, каждый день ели и пили, развлекались и старались докопаться друг до друга, однако никто из них не думал о большем. Никому даже в голову не приходило, например, скопить немного денег и открыть свое дело, чтобы больше не зависеть от слова Каледума, или вложить деньги в покупку дома и больше не участвовать в вечных разборках и скандалах. Вместо этого они предпочитали смотреть в рот главе рода и всячески надеяться, будто он обеспечит им хорошую жизнь. Айвэ, как взрослый человек, это понимал, но не пытался просветить хотя бы одного члена семьи, понимая, что никто из них просто не знает, что такое настоящая родительская любовь.       Ко всему прочему, отец Алвиса и его шестерых братьев был страшным пьяницей, и оттого все дети имели неадекватное отношение к алкоголю.       За время, проведенное на Юге, Айвэ стал свидетелем шестнадцати драк, четырех дуэлей, одного принуждения, нежелательной беременности, порядка трех интрижек между кузенами-альфами и двух позорных эпизодов, когда вместо завтрака одному несчастному подали живых опарышей.       В один из дней и Айвэ наконец стал жертвой нападок: вместо каши из бурого риса ему принесли тарелку грязи, и слуга, мявшийся у двери, не смог объяснить, как эта дрянь оказалась на столе. Айвэ бросил взгляд на умолкнувшего мальчишку и хотел было накормить его самого этой грязью, но тот и так чуть не плакал, и Айвэ решил сжалиться.       Он потребовал у слуги собрать завтрак на сервировочный столик и следовать за ним. Липпе с интересом поглядывали за кузеном, который, кажется, уже получил сюрприз от одного из них, и парочка самых заинтересованных даже увязались следом, чтобы поглядеть, чем кончится этот спектакль.       Когда Айвэ въехал на кухню, всем стало очевидно, что этот мужчина никогда не простит неуважения к себе.       — Господа, — обратился к поварам и горничным Саламандра, а затем взял со столика тарелку со свежей грязью, — у меня возникло желание угостить каждого, кто приготовил мне такой роскошный завтрак.       Работники побелели. Господам не запрещалось срывать злость на прислуге, однако всякий раз Липпе предпочитали разбираться друг с другом наедине, а не прилюдно обнажать закулисные склоки.       — Как тебя там, — обратился он к главному повару, который только-только принялся за приготовление обеда, — не хочешь попробовать?       — Господин… — раздалось ему в ответ. Айвэ знал, что у этих людей не было выбора: они лишь исполняли приказ, однако это не погасило его желания разузнать, кто же был зачинщиком этого балагана.       — Что «господин»? Угощайся, — дернул Айвэ бровью, поправляя очки. — Что, не хочется?       Он наблюдал, как взрослый мужчина, которому едва-едва перевалило за сорок, взял в руки ложку и под взглядом кухарок отправил первый комок грязи в рот. Гнева Айвэ страшились не меньше недовольства остальных Липпе, однако все они привыкли к этой вечной грызне, из которой они выходили чистыми. Никому не приходило в голову наказывать прислугу, которая была лишь посредником между воюющими сторонами, и Айвэ был первым, кто решил преподать им урок.       — Что, невкусно? — оскалился Айвэ, глядя на то, как повар давится грязью. — Объясни мне, почему я должен жрать то, что даже ты не можешь проглотить?       Вторая, третья, четвертая ложка. Прислуга притихла и старалась не дышать.       — Господин, пощадите, — попросил повар, не смевший ослушаться приказа.       — Пощадить? Скажешь, кто приказал подать мне это конское дерьмо — пощажу, — ответил Айвэ. — Ты с самого начала должен был ослушаться приказа и предупредить меня, а не играть в эти крысиные игры. Пожинай плоды собственной глупости и уясни наконец, кто здесь господин, а кто шакал, готовый подставить тебя ради того, чтобы насолить мне. Научись выбирать себе хозяина.       Прислуга боялась получить по шее от «заказчика», но сил терпеть эти издевательства у повара больше не было. Он сплюнул в тарелку, подавляя в себе рвотные порывы, чтобы его не стошнило при господине.       — Слуга господина Оливера приказал мне сделать это. Приказал никому не рассказывать, — выдал мужчина, склонив голову.       Айвэ устало закатил глаза. Этого ему еще не хватало.       — Что же, — закончил он, — в следующий раз сделай вид, что ты выполнил приказ, а мне подай нормальную кашу, иначе будешь на постоянной основе есть по утрам землю.       Он оглядел присутствующих и ощутил, как у него скрутило желудок от одного только вида поедания грязи.       — И подайте мне уже нормальный завтрак.       Уже к обеду Липпе вовсю обсуждали произошедшее. Айвэ становился в глазах родственников все более жестоким и мрачным, однако многие все также улавливали в этом признак неподдельной силы и стального хребта, который не сломить никакими издевательствами. Когда же Каледум узнал о произошедшем, он немедленно вызвал Айвэ к себе.       — Ты привлекаешь слишком много внимания своими выходками, — зло заметил он. Айвэ опешил, когда понял, что самозащиту ставят ему в вину. Он подъехал ближе к Каледуму и поправил очки на носу.       — Тогда приструни своих ублюдков, — сказал он ровным голосом. — Пока они не перестанут цепляться ко мне, ситуация будет накаляться. Ты же не хочешь, чтобы я начал воевать с ними в полную силу? Думаешь, я не смогу свернуть твоему сынку шею, пока я на коляске? Вбей ему в голову, что я неприкосновенен, и тогда все твои проблемы разом решатся.       — Ты моей семье не угрожай, — ответил ему Каледум. — Сам виноват: твой дрянной характер спровоцировал Оливера на действия.       — Это ты не мне угрожай, — ответил ему Айвэ с не меньшей свирепостью. — Если я захочу, тебя объявят вне закона за сокрытие государственного преступника, а потом на тебя нападет Далматия. С военной ситуацией у нас все не очень, да? Будешь зажат между Центральной Адалонией и Далматией, если еще раз попытаешься заставить меня прогнуться. Мы партнеры, а не раб и хозяин.       Каледум помрачнел.       — Змею на груди пригрел, — покачал он головой. — Ты мне жизнью обязан, я тебя выходил, согрел и накормил.       — И даже при таких услугах я не собираюсь становиться мальчиком для битья. Если ты ничего не собираешься менять, я сам укажу Оливеру его место.       Ничего действительно не поменялось. Каледум не ставил Оливеру запреты, а если и ставил, тот не слушал.       Через неделю после того инцидента семья Липпе вознамерилась провести вечер в большом зале, и Айвэ тоже был приглашен. Песни, игры, шарады — развлечения были на любой вкус. Кто-то танцевал, кто-то играл в карты на балконе. Основная же масса сидела за большим круглым столом и развлекала себя игрой в слова. Побеждали самые начитанные, и вскоре остались только двое, неустанно перебрасывающиеся заумными словечками: Айвэ и Алвис. Столичное образование говорило за себя, однако игру решили закончить без объявления победителя, потому как выбывшие слишком рано уже начали скучать.       Ничего особенного в таких вечерах не было, и они не предполагали тесной близости: родственники играли и развлекали друг друга, но не говорили по душам. В такие моменты Айвэ особенно скучал по разговорам с Аароном, но знал, что не может даже написать ему, иначе письмо выдаст его место укрытия.       Когда Липпе выбирали новую игру, Алвис незаметно подсел ближе к Айвэ и тихо шепнул:       — Нам нужно поговорить. Приходите сегодня в сад, я буду ждать вас.       Айвэ давно заметил, как Алвис смотрит на него. Он вечно мялся, будто боясь лично встретиться с таким же изгнанником, как он, но, набравшись наконец смелости, в ответ получил саркастичную усмешку:       — Вы мне еще условия ставить начните, — ответил Айвэ, не поворачиваясь. — Хотите поговорить — приходите в мою комнату после ужина. Никуда я ради разговора с вами выходить не собираюсь.       Айвэ имел право покапризничать, и Алвису пришлось смириться. Он поджал губы и скрылся в толпе кузенов и братьев.       После ужина он так и не пришел. На самом деле Айвэ даже не удивился — он предполагал, что для серьезного разговора у Липпе яйца окажутся не слишком прочными, и потому занялся своими делами. Снова завернувшись в теплое, он подъехал к столу с колбами.       Всего один волос. У него остался всего один волос. Он несколько недель вымерял все составляющие будущего лекарства, и теперь, совершая последнюю попытку, он не на шутку разволновался.       Когда Алвис постучал в комнату Айвэ, ему открыли не сразу, но когда слуга впустил его, Липпе увидел окровавленную руку Саламандры и разлитое черное зелье. Слуга тут же подал ему чистое полотенце и принялся вытаскивать маленьким пинцетом осколки их чужой руки.       Айвэ смотрел куда-то вперед и источал такую злобу, что Алвис не узнал в нем прежнего Саламандру, надменного и спокойного, не способного выйти из себя. Он перевел взгляд на стол и заметил разбросанные колбы, порошок и несколько ступок для измельчения сухих листьев. Кажется, у Айвэ что-то не получилось, и в порыве ярости он так сильно сжал колбу, что стекло треснуло в его руке, ранив голую ладонь.       Саламандра подождал, пока слуга перевяжет ему руку, а затем наконец повернулся к Алвису, опирающемуся бедром о стену.       — Я думал, вы не придете, — сказал Айвэ, направляя кресло к открытому окну. — Что вы хотели мне сказать?       Атмосфера между ними отдавала вполне закономерной холодцой, однако одно только то, что Айвэ захотел разговаривать, было знаком его благосклонности. Алвис все никак не мог привыкнуть к положению бывшего недруга, с которым они оказались теперь по одну сторону, и он старался не рассматривать его ноги и коляску.       — Я хотел поблагодарить вас за тот случай с роялем, — через силу начал Алвис. Голос его казался надорванным, но он упорно старался переступить через собственную непомерную гордость. Он знал, что должен это сделать. — Вы не побоялись дать отпор взрослым альфам даже в таком… состоянии.       Айвэ вздохнул. Он перестал считать такие поступки геройством еще в юношестве.       — Я сделал это не ради вас, — ответил Айвэ. — Будь там кто-то другой, я выгнал бы и их.       Алвис нахмурился.       — Вы все так же невыносимы, как раньше, — заметил он, а затем, сглотнув, спросил: — Но что делаете здесь? Почему вы не во дворце? Я думал, что Его Высочество защитит вас.       Айвэ устало цокнул языком.       — Я здесь, потому что это был мой выбор, — ответил он. — У меня не было другого способа найти укрытие, поэтому теперь я удачно играю роль вашего кузена. А если бы я остался, казнили бы не только меня, но и всю мою семью. Я сделал свой выбор, Его Высочество — свой.       Алвис незаметно присел в кресло. Весь его вид постепенно стал источать спокойствие, будто разговор шел между двумя соратниками, а не некогда заклятыми врагами.       — Что значит «Его Высочество — свой»? — спросил он тихо, чуть нахмурившись. Он помнил Элейва как человека, который никогда не нарушает обещания, и неважно, кому он давал их, другу или любимому. — Мне казалось, его намерения вполне серьезны.       Айвэ развернулся.       — Я не понимаю, у всех Липпе бестактность и бесцеремонность в крови? Вы что, рождаетесь такими? — раздраженно спросил он, проезжая мимо. Алвис обернулся и заметил, как Айвэ принялся расставлять колбы в правильном порядке на столе. Слуга уже успел убрать осколки, и Айвэ страстно желал занять руки.       Алвис поднялся на ноги и встал рядом с Айвэ.       — Что вы делали, когда я пришел? Вы ведь что-то готовили, — сказал он.       — Вам-то какое дело? — спросил Айвэ.       — Может, я хочу помочь.       Даже вуаль не скрыла эмоций Саламандры. На мгновение к нему вернулась прежняя надменность и даже презрение к говорившему. Алвис вспомнил то подергивание бровью, прищур, саркастичный взгляд, будто на мгновение вернулся в прошлое.       — Может быть вы Альвисс Мудрый? Или Аскетилл Справедливый? Или, может быть, гениальный врач? Или волшебник? Кто вы такой, Липпе, чтобы помочь мне? — выпалил Айвэ, нисколько не пожалев о тех жестоких словах, которые сорвались с его губ. — Вы уже помогли мне однажды, достаточно с меня вашего участия.       Тут уже Алвис не выдержал.       — Вы что, не видите, что я пытаюсь загладить вину перед вами? — воскликнул он. — Вы сами на себя не похожи, а я даже не знаю, как подступиться к вам!       — О, если в вас вдруг взыграла совесть, то я могу найти для вас одно дело, — колюче ответил Айвэ. — Можете хоть на небеса подняться, но найдите мне пучок золотых волос Его Высочества.       Алвис поджал губы, и даже лицо его, казалось, раскраснелось от злости, которую он едва сдерживал к себе.       — Что, уже не так хочется просить прощения? — спросил Айвэ, вздыхая, а затем махнул рукой. — Ладно, идите. Я принял вашу благодарность, дайте мне поспать.       Алвис еще несколько секунд смотрел на него, а затем развернулся и широким шагом направился к двери. Перед тем, как захлопнуть ее, он выкрикнул:       — Да я целый мешок притащу, чтобы вы своей спесью подавились!       Ох уж эти пылкие Липпе, подумалось Айвэ, только языком чесать и горазды. Впрочем, когда он лег спать, закончившийся запас драгоценного сокровища еще долго не давал ему уснуть.       Минул август, и когда наступил сентябрь, Айвэ всю неделю отказывался покидать комнату. Течку он провел в одиночестве, запираясь изнутри, но, признаться, эти дни не были такими уж запоминающимися. Ему почти не хотелось прикасаться к себе, и однажды слуга заметил осторожно, что если душа не поет, то и тело будет будто хладный труп. Айвэ предпочел проигнорировать это наивное заявление.       Ближе к середине сентября Айвэ, наблюдая за резвящимся Буревестником, пил сок со льдом, укрывшись в тени дерева. Слуга сидел рядом, рассказывая какие-то дурацкие народные небылицы, и Саламандра ощущал себя необычайно спокойно, как когда-то в прежние времена. Буревестник напоминал ему о той жизни, которой он лишился, и со временем воспоминания перестали резать ему сердце. Теперь они вдохновляли его и иногда сластили его горькую судьбу.       — Дурацкая история, — сказал Айвэ. — Расскажи какую-нибудь другую, где не будет демонов. Надоели уже сказки про них.       Слуга нисколько не обиделся на его слова, однако стоило только ему начать, как он осекся.       — Там господин Алвис идет, — растерянно шепнул ему слуга.       Айвэ обернулся. И действительно, широким шагом к ним направлялся Алвис, и его победоносно-яростное выражение несколько смутило Саламандру: чему это он так радуется?       — Эй, ты, упрямый осел! — крикнул ему издалека Липпе, и чем ближе он подходил, тем лучше Айвэ различал небольшую походную сумку в его руках. — Я поднялся на небеса и достал для тебя волосы богов!       Он остановился рядом с коляской и швырнул в руки Айвэ небольшой кожаный кошель. Опешивший Саламандра хотел воспротивиться такому обращению, однако первым делом решил все-таки проверить слова Липпе на правдивость.       Когда он открыл кошель, там действительно лежали волосы Его Высочества, аккуратно завернутые в белую тряпицу. Айвэ прикрыл губы рукой, забыв обо всем на свете. О небо!       — Подавись ты наконец своим высокомерием и никогда не смей больше разговаривать со мной так, как в тот раз, — припомнил ему Алвис, пока Айвэ боялся сделать лишнее движение. — И еще…       На голову Айвэ опустилась белая рубашка, и когда Айвэ выпутался из нее, сердце его пустилось в пляс — рубаха источала родной цитрусовый аромат.       — Ты не мог даже говорить о Нем в тот раз, — сказал смягчившимся голосом Алвис и отвел взгляд, будто не имел право смотреть на реакцию Айвэ. — Вот я и подумал, что неплохо бы скрасить твои кислые будни подарком.       Айвэ в один миг растерял все слова, все язвительные комментарии и забыл, как сильно ненавидел он Алвиса все это время. Это был Поступок. Айвэ никогда не умел прощать просто так, на словах, и для того, чтобы заслужить прощение, следовало искупить вину делом. Он и представить себе не мог, что слова, брошенные назло, могут быть восприняты Липпе с такой серьезностью, и если не этим он мог искупить вину, то чем еще?       Айвэ прикрыл глаза, вдыхая такой родной запах Его Высочества, и впервые за много месяцев слуга заметил, как счастливо улыбался его господин.