Стервятник

      Алвис взглянул на некогда могущественного советника. Тот мягко обнимал рубаху, не в силах оторваться, и на мгновение Липпе увидел в нем невероятную хрупкость, присущую каждому, у кого есть сердце. Айвэ был уязвим перед всем, что связано с Его Высочеством, и из жестокого хищника превращался в покорную лань.       — Но как? — спросил вдруг Айвэ, подняв взгляд на Алвиса. — Тебе же запрещено возвращаться в Центральную Адалонию.       Возможно, Элейв поступил жестоко, когда отослал Алвиса прочь и запретил ему возвращаться, однако Липпе вынес для себя определенный урок, который не сумел бы вынести в других обстоятельствах.       — Ты меня совсем уж за идиота не считай, — самодовольно усмехнулся Алвис, готовый принимать похвалу за свои великолепные махинации.       — Прошу прощения, я по старой привычке, — не менее колко ответил ему Айвэ, но передавать волосы и рубашку в руки прислуги отказался, сложив их на коленях. Он направился в сторону дворца, когда Алвис вдруг схватился за ручки кресла и принялся неспешно толкать его вперед. Айвэ не стал сопротивляться, хотя и терпеть не мог, когда кто-то вез его без разрешения.       — У тебя невыносимый характер, — подметил Алвис, кивая одному из кузенов, проходящему мимо. Он немного помолчал, а затем продолжил: — Я написал Генриху. О твоей «смерти» ходят такие слухи, что, я уверен, этот случай впишут в учебники истории.       — Только стать предметом обсуждения гимназистов мне и не хватало, — вздохнул Айвэ. — Что судачат про меня?       Алвис свернул с дорожки, покидая конюшни, огляделся и тихо начал, поглядывая, чтобы слуга не подходил ближе положенного и тащился аж в пяти метрах от них:       — Одни шепчут, что ты шпионил для Далматии, — начал он. — Вторые говорят, что за твоей спиной стоял какой-то клан, а ты был марионеткой, «потому что омеги не способны на такую жестокость без приказа альфы». Кто-то говорит, что ты просто жадный до денег лжец. Кто-то предполагает, что ты извращенец, охочий до омежьих прелестей. Тебе кем больше нравится быть? — засмеялся он тихо.       Айвэ улыбнулся. Возможно, поэтому Элейв и выбрал Алвиса своим другом — этот мужчина точно не даст пасть духом.       — Даже не знаю, что выбрать, — ответил он.       Когда они добрались до комнаты Саламандры, тот не спешил стягивать с себя теплую шаль, слуга подал ему более теплые перчатки, и Айвэ не стал пренебрегать его заботой. Алвис давно заметил, что Саламандра даже летом одевался в теплое, но решил не задавать лишних вопросов: наверняка вечная мерзлявость была у него, как южанина, в крови.       Алвис достал письмо. Генрих отвечал ему эмоционально и искренне, и Айвэ сразу узнал в нем того самого доброго Лимбруга, который за внешней прилизанностью и строгостью прятал большое сердце.       — «Я подозреваю, что ты последний, кому нужны волосы Его Высочества. Ты же не замышляешь ничего преступного от обиды на него?» — начал зачитывать Алвис письмо Генриха. — «Я не стану спрашивать о причинах, побудивших тебя написать мне, но, пожалуйста, не делай глупостей. Я попросил Тали собирать волосы с расчески. Пришлось ждать несколько недель, чтобы скопилось достаточно».       Айвэ тем временем сидел напротив и внимательно слушал Алвиса, и сам не замечал, как вцепился в те сокровища, что добыл для него Липпе.       — «Когда тело Айвэ Саламандры обнаружили, сразу созвали врачей, чтобы они проверили, точно ли это он. Я тоже там был и меня даже допустили до осмотра. Конечно же это был не он: я помню его глубокие шрамы…» — Алвис мельком глянул на Айвэ, желая удостовериться, что эта фраза не выведет его из себя, но тот был совершенно спокоен, и тогда Липпе продолжил: — «Я помню его глубокие шрамы, и потому точно могу ответить за свои слова. Его Высочество молчит. Мы немного отдалились друг от друга с тех пор, как ты уехал, и я вижу, как ему не хватает тебя. Я не могу развеселить его так, как делал это ты, и если прежде он обращал внимание на твои ошибки, то теперь он обращает его на свои. Ему не хватает и тебя, и возлюбленного. Если ты просишь волосы и рубашку для Айвэ Саламандры, прошу, позаботься о нем».       Когда Липпе прервался, взгляд его метнулся на задумчивое лицо Айвэ. Тот сидел неподвижно, вслушиваясь в каждое слово, и его молчание породило в Алвисе горстку сомнений: Саламандра ведь не настолько глуп, чтобы вернуться во дворец? Затем успокоил себя: нет-нет, он не дурак, он не станет.       — «Маленький Элмер приложил к письму рецепт», — продолжил Алвис. — «Сказал, что это то, что нужно. Не знаю, зачем, но он так просил меня послушать его, что я не стал отказывать. Я жду, когда весь этот ужас кончится, потому что с каждым днем я все меньше и меньше понимаю, что происходит».       Стоило только Айвэ услышать об Элмере, как взгляд его оживился.       — Это все? — спросил он. — Лимбруг ничего больше не написал?       Липпе пожал плечами и покачал головой. Усевшись в кресло, он перебросил ноги через подлокотник, ощущая полную гармонию в таком положении.       — Дай мне письмо, — попросил Айвэ, и Липпе послушался. Он принялся бегать взглядом по строчкам, затем вдруг стянул с рук перчатки и подъехал к столу с аккуратно расставленными колбами, которые приказал не убирать из комнаты только потому, что привык к ним.       — Его Высочество, кажется, ищет тебя, — тем временем говорил Липпе. — Не хочешь спросить об этом, вдруг я что-то знаю?       Айвэ принялся за дело. Он осторожно вымерял по рецепту каждую щепотку трав, которые затем смешивал между собой. Между делом он приказал слуге притащить чугунную ручку, убранную в далекий ящик, а затем зажечь спиртовку.       — Его Высочество должен искать меня, иначе это будет не Его Высочество, — ответил ему Айвэ, параллельно смешивая порошки. — И кто знает, для чего он меня ищет. Может он хочет вздернуть меня на виселице за побег.       Алвис так хорошо чувствовал себя в кресле, что развалился в нем, как если бы был в своей спальне.       — Ты такой холодный. Я бы на твоем месте принялся млеть и краснеть от ощущения, что до меня есть кому-то дело, — сказал он, усмехаясь.       Айвэ даже не стал ему отвечать. Конечно же он знал, что Его Высочество ищет его вовсе не для виселицы, но заниматься двумя делами одновременно не желал, потому ответил так, чтобы отвязаться от Алвиса и не забивать голову пустой болтовней. Тот еще что-то продолжал говорить на фоне, пока Айвэ помешивал тонкой ложечкой бурлящее зелье. Затем он нарезал ножницами волос Его Высочества, добавляя по сантиметру каждую минуту и снова помешивая. Постепенно зелье начало приобретать белый цвет с частичками золота, и чем дальше заходил Айвэ, тем спокойнее билось его сердце. Он был сосредоточен на приготовлении, и когда варево наконец приобрело чистейший белый цвет, Айвэ снял его с огня и процедил через марлю в большую чашку. Среди гущи остались и почерневшие волосы, которые он добавлял понемногу, измельченные травы и чай.       — Для чего это тебе? — спросил Алвис, когда Айвэ взял в руки чашку с теплым зельем.       Айвэ мазнул по нему взглядом, затем по слуге, и тихо ответил:       — Сила небожителей может лечить людей, — начал он неспешно. — На меня она действует очень хорошо.       Алвис выгнул бровь, ожидая дальнейших объяснений. Ему казалось, будто Айвэ обязательно должен сказать что-то еще — не может же быть все так просто?       — Эти волосы могут вылечить меня, что тебе непонятно? — не выдержал Айвэ, а когда понял, что до Липпе наконец дошло, он взглянул на зелье в руках. — Я не жду от него невероятного, но, может быть, оно вернет мне хороший сон.       — У тебя ужасная привычка тянуть в рот то, что может тебя убить, — поддел его Алвис, за что получил презрительный взгляд, однако за этими острыми словами Липпе будто бы прятал легкое ожидание и каплю беспокойства. Он еще меньше знал, чего ожидать, и если Айвэ хотя бы не боялся выпить приготовленное зелье, то Алвис не мог контролировать даже легкий страх.       Они переглянулись еще раз, и Айвэ сделал несколько маленьких глотков. Зелье оказалось ожидаемо безвкусным, и несколько секунд он ничего не чувствовал. Затем он скинул с себя теплую шаль, бросая ее в руки слуге.       — Убери ее, тут становится жарко, — потребовал он раньше, чем успел понять, что холод, идущий изнутри, гаснет, и ему становится ожидаемо жарко под теплым платьем, шалью и в ботинках с мехом. Уже через минуту его начали раздражать и теплые чулки.       Алвис вытаращился на него во все глаза. Для него сила небожителей была чем-то недоступным, священным, а Айвэ обращался с ней так легко, будто играючи, что становилось очевидно: за все время, что он и Его Высочество были вместе, он хорошо успел изучить ее.       — Как ты себя чувствуешь? — спросил он, когда Айвэ потер глаза.       — Мне надо немного поспать, — сказал он, а затем обратился к слуге: — Эй, помоги мне лечь в постель.       Впрочем, стоило только ему договорить, как глаза сами собой закрылись, и слуга едва-едва успел поймать Айвэ — Алвис молча помог уложить его в постель, не прикасаясь к нему больше, чем дозволяют приличия. Выгнали его так же быстро — слуге надо было раздеть господина, и альфе нельзя было больше присутствовать рядом.       Айвэ очнулся почти через сутки, и еще до того, как открыл глаза, сладко потянулся, затем зевнул и снова улегся на мягких подушках. День стоял расчудесный: из раскрытых окон щелкали птицы и дул легкий ветерок.       — Эй, — сонно обратился он к слуге, поманив его рукой, — который час?       Слуга, протиравший пыль, пока господин спал, тут же отозвался:       — Вы спали долго. Уже четыре часа после полудня.       Он бросил свои дела и подошел к постели господина. Айвэ перевернулся на другой бок.       — Как вы себя чувствуете? — спросил он тихо, будто кожей ощущая благосклонное настроение Саламандры. — Ваше лицо…       Только один слуга, Каледум и врачи видели его без вуали. Айвэ тут же перевел взгляд на мальчишку.       — Дай зеркало, — потребовал он, а когда слуга помедлил, прикрикнул: — Дай зеркало!       Когда в его руках оказалось маленькое зеркальце, он взглянул на себя и заметил, как кожа его переменилась на порядок: рубцы больше не имели красно-бурый оттенок, вены на лице не проступали так ярко, а морщины самую малость разгладились. Айвэ растрепал волосы, заметив, как к ним вернулась часть прежней красоты, затем взглянул на ногти, которые больше не ломались от каждого движения.       Затем он свесил ноги с кровати, вдохнул поглубже, будто готовился окунуться в воду с головой, и был настроен наконец проверить, хватит ли у него сил на то, о чем он мечтал столько месяцев. Он не ощущал силы в ногах, и едва-едва вспыхнувшая надежда погасла в ту минуту, когда он обессиленно упал на пол, ударяясь коленями о пол. Слуга тут же подбежал к нему, помогая подняться.       — Как жаль, господин, что ничего не вышло, — запричитал он. — Но не расстраивайтесь, я уверен, что вскоре ваше зелье подействует.       — Оно уже подействовало, — заговорил Айвэ, с трудом усаживаясь на постель. — Но, кажется, его слишком мало. Или не мало. Я не понимаю, где я просчитался.       В прошлый раз Элейв сумел залечить ему смертельную рану, когда они упали в подземелье, так почему эта же сила не сумела поставить его на ноги? Очередная загадка. Он был готов к тому, что зелье всего лишь улучшит его самочувствие, но втайне надеялся на большее. Но, как оказалось, он знал о силе небожителей недостаточно.       Слуга, прежде не сующий нос не в свое дело, поджал губы и тихо спросил, надеясь скрыть заметный интерес в голосе:       — А вы точно Соломон Алуа? Кажется, вы влюблены в Его Высочество принца Элейва.       Айвэ скосил на него взгляд. Каледум что, подсунул ему слугу, который не был в курсе всех событий?       — А что мне мешает быть Соломоном Алуа и любить Его Высочество одновременно?       Слуга опустил взгляд.       — Ничего, милорд. Я предполагал, что вы не Соломон Алуа, но если не хотите говорить, я настаивать не буду. Я никому не расскажу, честно. Мне, в общем-то, все равно.       — Вот и правильно. Держи язык за зубами, — ответил ему Айвэ. — А теперь помоги мне переодеться и принеси завтрак.       Когда Алвис увидел его, он едва не ляпнул что-то про ноги, но вовремя понял, что лучше промолчать. Айвэ все так же находился в коляске, однако зоркий глаз Липпе все-таки заметил, что синяки под глазами Саламандры пропали, а взгляд его не казался уставшим.       Решено было принимать зелье каждый вечер в течение месяца. Алвис, конечно, советовал делать это не так часто, но Айвэ послушал бы его только в том случае, если бы не знал, как полезна и необходима ему бывает сила Его Высочества. Свет небожителей наполнял его изнутри.       Каждое утро Айвэ просыпался все более отдохнувшим, и наконец-то к нему вернулся прежний творческий дух. Каледум тоже заметил это, и, что удивительно, с того дня они больше ни разу не поссорились. Даже прислуга заметила, что характер молодого господина будто бы смягчился, настроение его выровнялось, но они клялись и божились, что ни разу не позволяли ему есть то, что не положено было есть по совету врачей, не давали ему алкоголь или что-то потяжелее.       Однако изменения в лучшую сторону были видны невооруженным глазом. Понадобилось всего три недели, чтобы кожа Айвэ вновь засияла, волосы перестали быть похожи на солому, а руки не шелушились. Наконец-то умывание или любое прикосновение перестало быть пыткой, и у Айвэ появилась возможность нежиться в ванной дольше, чем позволит капризная кожа. Он продолжал носить вуаль только потому, что все во дворце привыкли к ней. Это не было жестом почтения к традициям Далматии, но раз уж он скрывался столько времени от всего света, ему следовало проявить терпение и продолжить делать это.       Алвис же предполагал, что за вуалью бывший советник прячет не столько лицо, сколько некие внешние уродства, способные оттолкнуть. Он не спрашивал лишнего, как бы ни хотелось, однако тайно выпытал у слуги, что Саламандре действительно пришлось мириться с потерей былой привлекательности и что ужаснее всего была кожа, прикосновения к которой были так болезненны, что сравнить это можно было лишь со страшным ожогом. После этого Алвис не допытывался хотя бы потому, что понял, какую непрерывную боль испытывал Айвэ на протяжении многих месяцев. Саламандра ни разу не жаловался, никому не плакался, и теперь его отвратительное настроение и жестокость к окружающим имели в его глазах вполне разумное объяснение. Столько времени получать боль от любого прикосновения…       Как правило, Айвэ готовил зелье при Алвисе. Тот приходил к нему, делая вид, будто уделяет ему внимание по собственной воле, однако Саламандра давно понял, что все это было от одиночества, потому не препятствовал его болтовне на фоне. Затем он выпивал зелье, и для Липпе это было знаком идти спать.       Словом, едва-едва зарождающаяся дружба крепла с каждым днем на фоне враждебности Юга. Алвис совершенно не видел в нем омегу, даже не пытался, и оттого вел с ним такие же разговоры, какие были с Элейвом. Так они и проводили время: Алвис болтал без умолку, причем чаще не столько о себе, сколько философствовал о мире и сути бытия, а Айвэ слушал его, как делал то и Его Высочество, и изредка отвечал. Правда, однажды они хорошо подискутировали об адалонской системе образования и разошлись с неким чувством удовлетворения.       Вместе с приятным знакомством Алвис вдруг получил человека, который любую ситуацию мог заставить работать на себя. Айвэ совершенно точно нельзя было назвать хорошим человеком, и этом была своя особенная философия. Алвис давно знал это и в очередной раз восхитился хитростью Саламандры, когда однажды молодежь собралась в большом зале, чтобы сыграть в покер. Айвэ и Алвис играли в домах больших людей, а потому эти южные простофили не могли с ними тягаться. Впрочем, многим из них был интересен не столько победитель, сколько процесс игры, поскольку играли не на деньги, а на деревянные фишки, и к победе особенно никто не рвался, предпочитая ей интересную беседу. За столом собрались лучшие из лучших, и потому было о чем поговорить: альфы и омеги забывали на время о бесконечных конфликтах и наконец могли насладиться вечером. Каждый, кому не везло с картами, должен был изобразить одного из жителей дворца, чтобы все угадали его по имени, и такое развлечение казалось куда более интересным, чем минута славы победителя. После каждой партии игроки хлопали друг другу и начинали заново.       — А разве в Далматии не запрещено играть в азартные игры? — спросил между делом один из кузенов, и Айвэ, раздающий карты, благосклонно кивнул.       — «Приходя в чужой дом, оставь за порогом правила своего. Если хозяин пожелает угостить тебя, пей и ешь, что он даст тебе, потому что это будет уважением ему, его семье и его дому», — процитировал Айвэ. — Это тексты из священных книг Далматии. Я предпочитаю проявлять скромность в выборе игр, еды и платьев, чтобы не оскорбить хозяина дома, который дает мне это.       — Я в Далматии не бывал, — начал вдруг Оливер, сидевший по левую руку от Айвэ, — но отец рассказывал мне, что там омеги не получают образования. Почему же ты так образован? Когда ты приехал, я думал, что ты даже не будешь уметь читать.       Айвэ раздал каждому карты.       — Образование я получал на дому. Омеги только официально не могут учиться, для них нет училищ, но состоятельные родители часто нанимают омегам хороших учителей, — ответил Айвэ. — Я учился так же. В этом нет ничего зазорного, образование у омеги наоборот ценится. Даже чтобы стать мужем правителя или хотя бы войти в его гарем, нужно сдавать экзамены. Многие знатные мужчины тоже содержат гаремы, но войти туда, конечно, легче. Как правило, чем умнее альфа, тем умнее должен быть омега.       Айвэ, разумеется, не бросался на Оливера при всяком удобном случае. Этот юный омега иногда бывал вполне сносным и проявлял значительную любознательность, и в такие моменты Саламандра не чувствовал себя обязанным придумывать колкий ответ. Мальчишка был бы расчудесным юношей, не испорти его деньги и власть отца.       На самом деле многие Липпе любили слушать его истории. Далматия казалась им диким соседом, но Айвэ частенько пошатывал их уверенность в этом, и чем дольше все они жили под одной крышей, тем чаще им хотелось послушать о жаркой стране, где вечно палит солнце, выжигая все вокруг.       — А тебе дали хорошее образование? — спросил его кто-то.       — Достойное, я бы сказал, — ответил Саламандра. — По крайней мере, я умею играть в карты.       Игра продолжалась. Участники стола чувствовали превосходную легкую атмосферу до тех пор, пока Алвис, сидящий у окна, не попросил легкую накидку на плечи, чтобы не застудить шею. К вечеру похолодало, и его просьба была вполне естественной, однако Оливер, видимо, уставший от кучи партий подряд, нашел в этом причину придраться.       — Дурацкая накидка, — произнес он. — Я считаю, что для взрослого мужчины позорно укрываться от холода. Он что, не альфа? Алвис, тебе надо повзрослеть, омеги не любят мягкотелых.       Сидевшие за столом переглянулись. На Оливера снова напало желание повредничать, но Алвис должен был держать рот на замке, чтобы потом Оливер не пожаловался отцу. Впрочем, среди присутствующих только у Айвэ был характер, чтобы защитить приятеля.       — Я думал, чтобы быть альфой, достаточно иметь узел, — усмехнулся Айвэ. — Алвис, снимай штаны, он хочет проверить, вдруг ты омега.       За столом прыснули от смеха. Уровень воспитания Липпе позволял в их присутствии такие слова, и Айвэ знал, что подобная шутка обязательно сыщет лояльных слушателей.       — Не могу представить, кто обратит внимание на альфу, который дрожит от холода, как ребенок. Это так отталкивающе, — ответил Оливер, и Айвэ вдруг понял, что этот мальчишка не играется, не шутит, и все его выходки до этого не были продуманным коварным планом. Его поведение не было кому-то назло. Это был настоящий он, искренне веривший в свою правоту.       — Не могу представить, кто обратит внимание на омегу, у которого изо рта льется один яд, — парировал Айвэ, и Оливер нахмурился.       — С моей красотой я могу говорить все, что мне придет в голову. Мир всегда был терпелив к тем, кто красив лицом, — ответил он, абсолютно уверенный в том, что выйдет из этой легкой перепалки победителем.       — Интересно, что случится, когда ты состаришься и покроешься морщинами? — усмехнулся Айвэ, между делом попросив принести и ему накидку. — Вот повыпадают у тебя волосы, корсет перестанет утягивать талию, и тогда найдется тот, кто укоротит твой острый язычок.       — А может ты мне просто завидуешь? Какие сладкие речи! — улыбнулся Оливер, скрывая губы веером. — Ты можешь говорить что угодно, Соломон, но помни, что под маской может быть спрятана не только красота, но и уродство.       Он резким движением сдернул с лица Айвэ вуаль, обнажая его перед всем залом. Очки Саламандры полетели на стол, и тонкое стеклышко треснуло, выпадая из оправы.       Алвис замер, все его братья — тоже. Оливер, кажется, потерял дар речи, когда понял, что все слова отца об уродствах кузена — не более чем ложь. Время будто остановилось. Игроки переглядывались, боясь произнести лишнее, и даже Оливер слегка оторопел, когда понял, что сам вырыл себе яму.       — Оливер, это уже перебор, — нахмурился один из братьев. — Отдай ему вуаль.       Айвэ старательно изображал замешательство, а затем так же показушно взял себя в руки, поднимая сломанные очки.       — Ты уже всем надоел со своими речами про красоту. Ты не самый красивый омега во дворце, успокойся уже, — вторил ему кто-то еще.       Айвэ был весьма хорошеньким мужчиной, и зелье вернуло ему прежнюю привлекательность. Он старательно делал вид, будто смущается собственной красоты, и это навсегда покорило сердца всех, кто сидел с ним за столом. Пусть он и был одним из самых старших среди Липпе, но он успел проникнуть в сердца слишком многих, чтобы его теперь не принялись защищать.       — Он скрывал лицо для будущего мужа, а теперь по законам Далматии не сможет выйти замуж, — подключился Липпе, чувствовавший себя теперь как рыба в воде. — Как думаешь, похвалят ли твоего отца родственники, когда узнают, что его гостя лишили невинности? Когда ты уже научишься нести ответственность за свои поступки?       Оливер не ожидал такого шквала недовольства. Он был перед ними словно котенок перед стаей разъяренных собак, и единственным выходом был побег.       Айвэ передал разбитые очки слуге и попросил отнести к мастеру. Все ожидали его гнева или слез, но вместо этого он потеплее укутался в шаль и прохладно произнес:       — Видишь? Скоро ты останешься совсем один. — Он сделал глоток вина. — Ты, кажется, даже не понимаешь, что происходит: даже тебе могут выставить счет, по которому придется платить.       Оливер наконец отмер.       — Не бери на себя слишком много, — ответил он, швыряя вуаль на стол. — Кто ты, а кто я?       И ушел. Айвэ сделал еще глоток вина, пребывая в абсолютном спокойствии. Высокомерия в нем было не меньше, чем в Оливере, но он умел грамотно его прятать и использовать, и оттого на фоне зазнавшегося мальчишки он выглядел настоящим зрелым омегой.       Он поставил бокал на стол, оглядел игроков и улыбнулся:       — Еще партию?