Стервятник

      — Его Королевское Высочество принц Элейв Танистри!       Сотни глаз устремились на вошедшего альфу. В нем нельзя было узнать того юнца, каким Элейв был полгода назад: он прибавил в росте и силе, и прежний мундир стал ему мал, — ему сшили новый из голубого бархата и обшили золотом. Аккуратно подстриженная щетина казалась столь же безупречной, сколь и заплетенные в низкий хвост волосы, и Элейв величественно обвел взглядом присутствующих, совершенно точно зная, что долго он здесь не задержится.       — И Его Светлость герцог Генрих Лимбург!       Следом вошел Генрих в темном костюме. Волосы его были в привычной манере зачесаны назад, а в руках он неизменно держал трость с золотым набалдашником. Вид у него был еще более благородный и сдержанный, чем обычно, и перчатки сияли безукоризненной белизной — такую не стыдно швырнуть в лицо несчастному, у кого язык главенствует над разумом.       И среди сотен изумленных гостей нашлись двое, кому эта встреча не сулила ничего хорошего. Друзей приморозило к полу, когда они поняли, что им сегодня не поздоровится — сначала попадет Айвэ за попытку укрыться от Его Высочества, а затем и Алвису за попытку укрыть Саламандру.       Айвэ боялся этой встречи так же, как и желал ее всем сердцем, и когда взгляд голубых глаз, так похожий и непохожий одновременно на те, что он помнил, остановился на нем, Саламандра издал малодушный судорожный вздох, но не посмел отвернуться. Он боялся лишь одного, но вместо ожидаемого разочарования увидел лишь легкое воодушевление — Элейв знал, что обнаружит здесь Айвэ, и он проделал такой долгий путь только для того, чтобы забрать эту вольную птицу, которая все время ускользала из его рук.       — Алвис, идем отсюда, — едва слышно попросил Айвэ, и когда Элейв ушел приветствовать Каледума и его семью, Генрих направился в их сторону. — Алвис, пошли!       Элейв не был зол или хотя бы недоволен — и это спокойствие приводило в недоумение. Айвэ знал, что рано или поздно должен будет понести наказание, но Его Высочество будто не собирался предавать его суду: он приехал за другим. Страх перед встречей с возлюбленным перерос в закономерное волнение, заставляющее мять подол платья и кусать губы.       Алвис спешно попрощался с омегами, сославшись на желание поскорее подойти к Его Высочеству, но подняться не успел: Генрих уже предстал перед ними, ударив тростью о пол. Вид у него был добродушный, но Алвис, знавший Лимбурга как облупленного, мог клятвенно заверить, что тот был сильно взволнован.       — Алвис, мне сообщили, что у тебя появился новый кузен, — заметил Генрих с улыбкой, мельком взглянув на Айвэ. — Ты не представишь нас друг другу?       О, видеть Генриха после долгой разлуки было настоящим подарком, не меньшим, чем увидеть Его Высочество, но Айвэ так боялся от волнения потерять над собой контроль, что желал поскорее покинуть зал, чтобы без лишних глаз обсудить причину приезда герцога и принца. Сердце стучало у горла, и он едва мог это вынести.       — Очень сожалею, герцог, я дурно себя чувствую, — сообщил Айвэ тихо, едва совладав с дрожью в голосе, готовясь к позорному побегу. — Я обязательно познакомлюсь с вами ближе завтра, а сейчас мне нужно уйти спать, пока мне не стало хуже.       Генрих, уже закончив практику простого лаборанта и став настоящим врачом, точно мог сказать, что Саламандра чувствовал себя превосходно — лишь волнение заставляло его переживать ожидаемое головокружение и сухость во рту. Он снисходительно поглядел на бывшего советника, признав в нем все того же омегу, способного быть вежливым, даже когда за ним по пятам следует неизвестность.       Айвэ отъехал назад, когда колесо вдруг наехало на чей-то сапог. По виску медленно скатилась капелька пота. Он поднял взгляд на Алвиса и одними лишь губами спросил: «Это Он?»       Липпе мельком бросил взгляд наверх, и затем тихо кашлянул в кулак. «Он», — было ему немым ответом.       — Алвис, мы не виделись с тех пор, как ты покинул столицу, — раздался над головой обманчиво добродушный голос Его Высочества. Омеги, сидевшие рядом, от неожиданности будто окаменели, не решаясь даже приветствовать Элейва. Они помнили, с каким свистом Алвис вылетел из столицы по приказу принца, и потому ждали развязки, затаив дыхание. — Как ты здесь поживаешь? И кто этот очаровательный юноша? Не представишь нас друг другу?       Алвис немного помялся, а затем вдруг вскочил на ноги, вспомнив, что неприлично разговаривать с принцем в таком положении. Он пригладил расстегнутый камзол, чувствуя себя нашкодившим щенком, и решил, что раз они начали эту игру, то следует играть до конца. Возможно, в прошлую их встречу он не нашел бы в себе смелости пойти на такой шаг, но, глядя на Айвэ, он понимал, что находится еще не в худшем положении, и в некоторой степени чувствовал ответственность за Саламандру, которого не желал оставлять одного на поле боя.       — Разрешите представить моего кузена из Далматии, — начал Липпе, и голос выдал легкое волнение. — Соломон Алуа.       Айвэ развернул кресло, и ему пришлось задрать голову, чтобы предстать пред Его Высочеством. Вопреки ожиданиям, Элейв не обратил никакого внимания на его ноги, будто не воспринимал его недуг всерьез, и Айвэ, приложив руку к сердцу, сделал легкий поклон, насколько позволяло ему положение.       Абсурд происходящего понимали только Алвис и Генрих, и этого глупого «знакомства» не случилось бы, не будь рядом столько народа. Гости и жители дворца всерьез принимали Айвэ за одного из Липпе, и назвать его преступником теперь значит вызвать справедливый гнев тех, кому он успел понравиться. Элейв мягко подхватил ладонь Саламандры в тонкой черной перчатке и поднес к губам, желая приветствовать нового знакомого, но когда ощутил легкую дрожь чужих пальцев, на мгновение замешкался. Всего на мгновение, потому как затем он все-таки коснулся ладони невесомым поцелуем и отпустил ее.       — Для меня честь познакомиться с вами, Ваше Высочество, — сказал Айвэ, вновь ощущая, как от волнения у него пересохло горло. Он поправил очки, хотя они и так крепко сидели на носу. Между влюбленными воцарилась неловкость. Будто желая избавиться от этого чувства, Элейв выпрямился, бросил еще пару вежливых фраз и будто в легкой растерянности отошел в сторону, вовремя приглашая неизвестного омегу на танец, чтобы обдумать произошедшее. Генрих подсел ближе, срывая с себя маску мнимого спокойствия.       — Очень необычно видеть вас в кресле, — сказал он тихо, чтобы его могли услышать только Алвис и Айвэ. — Представляю, какое мучение каждый день делать вид, будто вы немощный.       Айвэ опешил от такой грубости. Генрих всегда был мил и обходителен, и даже в темнице не позволил себе ни единого дурного слова — впервые он опустился до подобной бестактности и, кажется, не чувствовал угрызений совести.       — Ты что, свихнулся? — рявкнул Алвис, нахмурившись. — Постыдился бы. Тебе пожаловали титул герцога, а ты позволяешь себе такую грубость. Чем выше титул, тем меньше мозгов?       Генрих удивленно поглядел на Алвиса, затем на Айвэ, не понимая причину их недовольства, и, только когда Саламандра с досадой в жесте попросил слугу налить ему еще лимонада, вдруг понял, что кресло и очки — это вовсе не маскарад для отвлечения внимания, как подумали он и Его Высочество. Айвэ действительно был немощен и значительно ослаб в зрении, и эта мысль вызвала в Генрихе бурю эмоций: он отдал слуге бокал, понимая, что более ничего съестного сегодня в рот он взять не сможет.       — О небо, простите меня, — тихо сказал Генрих, прочистив горло. — Нам не сообщили, что вы… Нам сказали, что вы живы и здоровы, никто не упоминал о… — Он взглянул на ноги, так и не закончив мысль.       Теперь Айвэ узнал прежнего Генриха, побледневшего от собственных неосторожных слов. Алвис тоже успокоился и более не желал преподать грубияну урок, приняв его извинения, но все еще был настроен воинственно. Для Лимбурга их хорошие отношения были чем-то немыслимым, и он еще помнил, как оттаскивал матерящегося Алвиса в спальне бывшего советника. Затем, будто что-то вспомнив, он глянул на танцующих, и его неуверенный взгляд остановился на Его Высочестве.       — Не сообщили? Кто сообщил вам, что я здесь? — тихо поинтересовался Айвэ.       Генрих поджал губы, взглянул на бывшего советника и снова бросил взгляд куда-то в толпу. Он растерял прежнюю уверенность и теперь с осторожностью подбирал слова, все время поглядывая на танцующих. Алвис заметил, с каким волнением Генрих потирал руки, и это навело его на неприятные мысли.       — Каледум Липпе, — ответил тихо Лимбург. — Он сообщил о своих подозрениях по поводу вас: сказал, будто вы выдаете себя за его племянника, который должен был приехать погостить из Далматии.       Алвис хотел тут же открыть рот, чтобы возмутиться на такую откровенную ложь, но Айвэ окатил его холодным взглядом.       — Не шуми, Алвис, прошу тебя.       Саламандра взглянул на Каледума. Хранитель Юга, кажется, успокоился и более не испытывал прежнюю взволнованность, избавившись от очередной проблемы в лице недавнего союзника. Он танцевал с мужем, и они улыбались друг другу, не замечая уничтожающего взгляда Саламандры, сидящего в углу. Айвэ предполагал, что Каледум в скором времени поспешит избавиться от него после помощи в укреплении торговых путей, что за полгода стали куда безопаснее с минимальными затратами, но, кажется, Саламандра слишком увлекся личной жизнью: дружбой с Алвисом, вечными прогулками, собственным здоровьем, чтением и шахматами. Эта ошибка могла стоить ему жизни.       — Скотина, — тихо выплюнул Айвэ, а затем потребовал у слуги налить ему еще лимонада. Он сделал пару глотков и чихнул, прикрывшись рукой. — Я ему это припомню.       Генрих предполагал, что все те слова, которые Каледум писал в письме — чистейшая ложь. Он не мог знать наверняка, но ему казалось, что Хранитель Юга должен был ослепнуть, чтобы признать в Айвэ, с которым он уже виделся прежде, племянника. Его Высочество имел то же мнение и потому лично отправился на Юг, чтобы наконец поймать неуловимого Айвэ Саламандру. Алвис же поразился спокойствию Айвэ в момент предательства — кажется, ложь ходит за ним по пятам: поначалу союзники берут друг от друга все, а в живых остается тот, у кого кинжал окажется острее. Таковы реалии дворцовой политической жизни.       — Эй, — вдруг тихо шепнул Алвис с ноткой растерянности, и когда Саламандра обратил на него внимание, он кивнул на толпу. — Смотри.       Айвэ повернулся туда, куда указывал Алвис, и его прежнее спокойствие обернулось неподдельным гневом. Генрих замер.       — Вот тварь, — процедил Алвис. — Как поливать грязью королевскую семью, так он первый, а как танцевать с принцем, так едва в зубы ему не смотрит.       Айвэ наблюдал премерзкую картину: Элейв ловко отплясывал мазурку, держа Оливера за руку. Этот юнец едва доставал Его Высочеству до груди и смотрел на него с таким обожанием, что Айвэ даже не пришлось долго думать — влюбился, точно влюбился. В такого нельзя не влюбиться, и Айвэ, переживающий это чувство, знал об этом как никто другой. Его Высочество всегда хорошо танцевал, но теперь он был безупречен, и Айвэ сделал вывод, что Элейв потратил полгода не только на тренировки. Разве мог Оливер остаться равнодушным?       — Он полгода упражнялся в танцах, — тихо заговорил Айвэ, едва не рыча, — чтобы теперь на моих глазах плясать с этой обезьяной?       Стакан в его руке разлетелся на куски. Айвэ раздраженно зашипел и только тогда отвлекся от созерцания картины, которую предпочел бы не видеть. Слуга тут же принялся вытирать окровавленную руку омеги, но Айвэ отмахнулся.       Генрих застыл в недоумении. Чтобы Айвэ Саламандра — и ревнует? Прежде этот мужчина не мог даже допустить мысли, что Его Высочество посмотрит на кого-то, кроме него, и потому на балах никогда не злился, когда тот танцевал даже с самыми хорошенькими омегами, а теперь завелся только от одного танца? Лимбург ждал перемен, но не представлял, что они окажутся настолько ощутимыми.       — Господин Саламандра, — тихо сказал он, переходя едва ли не на шепот, — это всего лишь танец, — осадил он бывшего советника, оглядываясь по сторонам. Почти ни от кого из стоящих рядом не укрылось это буйство эмоций, но все предпочитали делать вид, что ничего не произошло.       Айвэ метнул в Генриха уничижительный взгляд. Он был готов сейчас же растерзать Лимбурга, если бы не понимал, что и так натворил дел и лучшим решением казалось убраться отсюда.       — Заткнись, Генрих, — встал на его защиту Алвис. — Это не твоего ума дело.       Айвэ отвернулся и взялся за колеса, собираясь покинуть бальный зал, но Лимбург неосторожно схватил его за предплечье, надеясь остановить.       — Господин Саламандра, Его Высочество приказал мне сделать все, чтобы вы остались здесь до конца бала, — сказал он взволнованно.       Айвэ остановился и взглянул на герцога.       — Еще раз схватите меня так, — пригрозил он, — и я выбью вам зубы вашей же тростью.       Он стряхнул с себя чужую руку и продолжил путь. Генрих замялся, но понял, что этот маленький план, который был придуман, чтобы вызвать легкую ревность и разбудить прежние чувства, кажется, только усилил пропасть между возлюбленными.       — Постыдился бы, Генрих, — тихо сказал Алвис. — Он бы не ревновал, если бы сам мог танцевать… Да ну вас. Соломон, подожди!       И ринулся за ним.       Когда же Его Высочество натанцевался вдоволь и вернулся к креслам, где должен был обнаружить всю троицу, но увидел только Генриха, который нечитаемым взглядом смотрел в толпу и задумчиво потягивал лимонад.       — Где они? — спросил Элейв. — Ты должен был следить за ними.       Генрих поднялся на ноги и повел принца прочь из яркого зала. Терпению Его Высочества был предел, особенно в такой ситуации: Генрих будто понял это и не стал больше заставлять его ждать. Они зашли в тихий угол, где не было даже стражи, и Лимбург тихо вздохнул.       — Он не ходит уже полгода. Наверняка это последствия зелья, — сказал он. — Кажется, вы сильно обидели его, когда танцевали у него на глазах с кем-то.       Элейв нахмурился, и Генрих вновь уловил то состояние, что не давало столичному дворцу жить спокойно уже полгода: голубой цвет глаз снова уступил место золоту, черты лица будто ожесточились, и Его Высочество сжал ладони в кулаки, шумно выдыхая. Белые перчатки вдруг задымились, и Элейв скинул с рук обуглившуюся ткань. Генрих сделал шаг назад, чтобы ненароком не обжечься о руки Его Высочества, что были теперь жарче раскаленного железа. Именно поэтому он отвел его подальше от посторонних глаз — чтобы не возникло лишних вопросов.       — И даже будучи немощным он не написал мне, — тихо сказал Элейв. — Умрет, но не попросит о помощи. Гордец каких поискать.       Генрих знал, как сильно Его Высочество любит Айвэ. Он успел обдумать все: ложь, предательство, даже непомерную гордость Саламандры, которая не позволяла ему объявиться все это время. Он много думал и разговаривал с Нинель о том, что было между ними, и со временем понял, что не в силах засыпать теперь без омеги, от которого хотел бы иметь детей. Все те слова, что он наговорил Айвэ в темнице — все это оказалось неправдой, и он не мог так просто отказаться от человека, которому клялся в любви, как бы сильно ни желал этого. А затем началось то, что раньше называли «проклятьем Танистри»: Элейв, не имея возможности отдать кому-нибудь излишек сил, копил их в себе, отчего теперь его мучила бессонница, вечный жар в теле и страшные перепады настроения. Генрих боялся сделать лишний шаг, опасаясь, что может заслужить грубое слово или раздраженный взгляд. И Элейв понимал, что действует он не по своей воле: это кровь ищет способ избавиться от удушающего жара, но Его Высочество не желал делать это через силу и потому так рьяно искал Саламандру, который мог бы успокоить его.       — Попробуйте зайти к нему после бала. Думаю, он ушел в свои покои, — предложил Генрих, молясь, чтобы Элейв не застал Айвэ и Алвиса вместе, иначе от Липпе мокрого места не останется.       Элейв поправил помятый костюм, потер переносицу и несколько раз глубоко вздохнул, стараясь успокоить накаленные нервы. Генрих предлагал вполне разумный план, следовало к нему прислушаться.       Алвис нагнал Айвэ, когда тот едва покинул бальный зал. Кровь из его руки испачкала кресло и пол, но он упорно не желал остановиться, чтобы перевязать исколотую ладонь.       — Все, хватит, — отнял его ладонь от колеса Алвис и схватился за ручки, чтобы самому везти кресло. — Не бери в голову, этот эпизод будет на их совести.       — Зла на него не хватает! — взвился Айвэ. — Почему именно он? Почему Оливер? На балу что, красивых омег не хватает? Что же, если вдруг случится чудо и сам Альвисс Мудрый спустится с небес, чтобы поставить меня на ноги, так и знай: Элейв больше никогда не получит от меня ни единого танца. Он добился своего.       Алвис не знал историю, из-за которой Айвэ здесь оказался, но чувствовал, как сильно отдалились друг от друга возлюбленные. Он ждал, когда Айвэ сам расскажет причину, по которой ему пришлось бежать, не надеясь на поддержку Его Высочества, но шли месяцы, а Айвэ не собирался откровенничать.       — Увидишь, как только помиритесь — быстро от своих слов откажешься, — принялся успокаивать его Алвис. Айвэ промолчал. — Еще у тебя есть дурная привычка ломать любое стекло, когда ты не в духе, — подметил Алвис, припоминая ему случай с разбитой колбой. — Выпей побольше зелья и ложись спать. Чем больше выпьешь, тем скорее уснешь.       Айвэ сдался. Когда пришел слуга, все его внимание тут же переключилось на руку господина. Он снова вытаскивал пинцетом мелкие осколки, смотря на кровавые порезы через лупу, и когда все было готово, он обмотал ладонь чистой тканью. Алвис все это время сидел рядом, молча наблюдая за работой слуги и иногда поглядывая на Айвэ.       — Я думал, что между нами все кончено, и не позволял себе надеяться на что-то, — тихо признался Айвэ, когда слуга покинул комнату с мешочком осколков. — Но он так смотрел на меня… Я бы не злился, если бы он сразу показал, что ему все равно! А он сразу к нам подошел. Было бы все равно — не подошел бы. У нас иногда бывали с ним недопонимания, и от обиды он мог немного потрепать мне нервы, но он никогда не переходил границ и не позволял мне остаться в неопределенности.       Алвис придвинул кресло поближе, понимая, что он должен выслушать Айвэ.       — Наверняка он и хотел потрепать тебе нервы, — предположил Алвис. — Заранее придумал план, но не знал, что ты не можешь ходить. Может он думал проверить тебя? Если не станешь ревновать после разлуки — значит разлюбил.       — Я? Разлюбил? — взглянул на него Айвэ, а затем вздохнул. — Впрочем, полгода разлуки… Откуда ему знать, что я все тот же.       — Все будет хорошо. — Алвис подал ему зелье. — Я все-таки дружил с ним десять лет, он всего лишь побоялся подойти к тебе и вот так захотел узнать, любишь ты его или нет.       — Да понимаю я. Он не станет нарочно делать мне больно, — тихо сказал Айвэ, делая глоток. — Как увидел его с Оливером — будто пелена красная перед глазами.       Алвис улыбнулся. Как бы ни был взбешен Айвэ, он умел быстро приходить в себя, и это было одно из его положительных качеств.       — Ложись спать. Завтра разберемся, что делать, — предложил он оптимистично. Айвэ слабо улыбнулся ему.       Они разошлись, когда бал был в самом разгаре. Айвэ, не имея возможности танцевать, более не питал особенного интереса к подобному веселью, и когда слуга помог ему переодеться в шелковую сорочку, в комнату вдруг постучали. Айвэ поглядел на мальчишку, но тот выглядел еще более растерянным.       — Открыть, господин? — тихо спросил он, и Айвэ посетило неприятное чувство. Его затошнило, и он попросил подать ему халат и стакан воды.       Когда слуга открыл дверь, на входе стоял Элейв. У Айвэ едва не пересохло в горле, когда он понял, что теперь ему предстоит встретиться со своим страхом один на один.       — Я могу войти? — спросил учтиво Элейв, впившись взглядом в бывшего советника.       — Проходите, Ваше Высочество, — кивнул Айвэ заторможенно.       Они наконец встретились, и оба смотрели друг на друга с таким страхом, как смотрят дети на родителей в ожидании наказания, хотя и пытались придать себе уверенного вида. Айвэ жестом попросил слугу удалиться, и между ними воцарилось тяжелое молчание.       — Зачем вы приехали? — решил наконец поинтересоваться Айвэ, делая глоток из стакана, что держал в руке. Его страшно колотило, и только чудом Элейв этого не заметил: наверное, потому что сам был взволнован, но решителен.       Элейв не знал, чем обернется его затея, но он знал, за чем приехал, и был готов взять ответственность за это решение. За спиной череда неудач, пустых свершений, бессмысленных поступков, горьких сожалений, впереди — неизвестность. За эти полгода пришлось осознать слишком много, чтобы теперь закрывать глаза на произошедшее и делать вид, что все хорошо. Он может и простил, но это не могло вернуть утраченное доверие — нельзя делать вид, будто Айвэ не провинился перед ним. И теперь необходимо было решать, бороться ли за совместное счастье, вместе преодолевая сомнения, ревность и недоверие, или отпустить друг друга, не принуждая ни к чему.       Станет ли Айвэ клясться ему в верности через полгода разлуки? Так ли сильна теперь его любовь?       — Я задам один вопрос, Айвэ Саламандра, и от вашего ответа зависит все: останетесь ли вы рядом со мной, под моей защитой, или мы больше никогда не увидимся. Ответьте, какие чувства вызвал у вас мой приезд?       Слишком привык Айвэ к тому, что Альвидис у него в руках, Элейв — его союзник, а сам он неприкасаем. Теперь он... Нужен ли он такой хоть кому-нибудь? Все происходило слишком быстро для омеги, который готовился к этому разговору полгода.       — Говорите честно, иначе ваша гордость погубит вас, — добавил Элейв.       Айвэ хотел бы подумать, хотел бы успокоиться, а только потом говорить, но не смел ставить условия и что-то требовать. Он так боялся, что Элейв не захочет его слушать, а когда тот сам пришел к нему за ответами, у Айвэ будто отсох язык. Он знал, что чрезмерно горделив, и призвал теперь весь свой разум и всю осознанность, отринув чувства. Он должен был унизиться перед Элейвом, чтобы быть откровенным, как бы сильно его ни обуревали эмоции.       — Я будто хожу по краю, — признался тихо Айвэ, а затем развернул кресло и отвернулся к окну. — Я боюсь, что питаю слишком большие надежды, когда думаю, будто вам есть до меня дело. Я не знаю, что думать, я впервые в таком шатком положении. Я будто стою на битом стекле: куда бы я ни сделал шаг — он причиняет боль. Любое предположение вызывает во мне страх.       О, такая требовательность была не свойственна Элейву, но он смотрел на Айвэ и понимал, что этим мужчиной он желает обладать всецело. Ему нужно было не только тело, но и душа, сердце, разум, ему нужен был весь Айвэ без остатка с его гнилым прошлым, с его теперешними страданиями. Ему нужна была его безоговорочная преданность, его мысли, страхи, его теплые руки и тонкие губы, его шрамы и глубокие глаза, видевшие такое, на что Элейв сам предпочел бы не смотреть. Он желал заполучить непоколебимое решение Айвэ остаться рядом, подкрепленное Волей. Элейв желал его.       Однажды Айвэ сбежал от него, и страх, что он может сбежать снова будет душить принца до тех пор, пока он не получит ясный и четкий ответ.       Элейв шумно вздохнул и достал из кармана красный граненый флакон.       — Повернитесь, Айвэ, — потребовал Элейв. Тот выполнил приказ. — Думаю, вы понимаете, что я не могу поверить вашим словам, пока вы не докажете их поступком, — отозвался он спокойно, не сводя с омеги взгляд.       Айвэ в одно мгновение понял, что сейчас произойдет, и замер, не желая верить в происходящее. Нет, нет, это невоможно!       Элейв ждал этого разговора. Готовился к нему. И когда омега оказался перед ним, давно созревший план приступил к действию.       — Доверия к вам теперь нет, — заговорил он, наблюдая, как поникли плечи возлюбленного. — Но вы знаете слишком много, чтобы я просто так отпустил вас домой в Далматию.       Элейв стоял у стола, облаченный в парадный мундир и был похож на светлого небесного стража, холодным взглядом провожающего падшую душу в иной мир. Айвэ не сомневался, что он говорил правду, — перемены в Элейве были заметны невооруженным взглядом, чтобы теперь он опускался до откровенной лжи.       — Я дам вам выбор: я тайно сошлю вас на окраину страны, где вы проживете безбедную жизнь. Вы все-таки сделали очень много для Адалонии, чтобы я не был благодарен вам. Никто не напомнит вам о ваших ошибках, и я позволю вам жить под охраной доверенных лиц, — сказал Элейв, впившись в него взглядом зазолотившихся глаз. — Но вы никогда не увидите ни меня, ни свою семью, и ваше имя навсегда будет вычеркнуто из истории.       Айвэ взглянул на Элейва, желая, чтобы тот сообщил ему второй вариант — и он знал, что услышит: это был излюбленный способ доказать верность кому угодно. Он сам прежде поступал так, и Элейва нельзя было осудить за жестокость.       — Или я выпью яд, — продолжил за него Айвэ, глядя на него глазами, которые поняли все еще мгновение назад. — И так докажу, что готов ради вас на все, даже умереть.       Элейв кивнул.       — Этот яд способен убить даже меня. Не допускайте мысль, что сможете выжить и быть рядом. Но знайте: если сделаете это, я прощу вас и буду молиться в святилище, чтобы ваша душа была вознесена на небеса. Ваша семья не будет знать горя, а Элмера признают законным сыном короля и моим братом. Вы должны сделать выбор: или ваша жизнь, или мое прощение.       Элейв был беспристрастен в своем решении. Если Айвэ выберет свободу, он отпустит его. Он сделает все возможное, чтобы возлюбленный ни в чем не нуждался, и никогда не потревожит его своим присутствием.       Нельзя удерживать птицу в клетке, будь она изготовлена даже из золота, и нужно отпустить ее, даже если это причинит боль. И Элейв, зная Айвэ, предполагал, что с его-то характером это будет тяжелейший выбор в жизни: он может любить кого угодно, но себя всегда будет любить больше. Теперь ему следовало унять гордость и эгоизм, чтобы понять, что не всякий король дает возможность заслужить его прощение. Передав флакон в белые худые руки, Элейв напомнил омеге, что рядом с ним всегда должен быть тот, кто будет честен во всем и полностью предан, и если Айвэ не готов к этому, то принц не станет его держать.       Как бы он ни хотел владеть им, он отпустит его и пробьется к вершине самостоятельно. Быть может, в одиночку это займет гораздо больше времени, но он справится.       Принц наблюдал за омегой, и в холоде его глаз угадывалась тоска. Он готовился прощаться с теплом и лаской этого человека. Мирился с тем, что он, быть может, уготован вовсе не ему, и пути их должны разойтись здесь и сейчас.       Айвэ взял в руки флакон. Элейв отошел и прижался спиной к стене, давая возможность Айвэ подумать — а тот подъехал ближе к окну, чтобы Его Высочество не стал свидетелем намокших от слез ресниц.       Айвэ лишь раз плакал в присутствии Элейва — тогда, в темнице. Его Высочество точно знал, как трудно ему будет выбрать, и он смотрел ему в спину, ожидая решения человека, который всегда ценил свою жизнь превыше остальных. Айвэ не врал себе — выбор действительно был тяжелый. Умирать всегда страшно, и труднее всего осознанно пойти на этот шаг, когда особенно сильно жаждешь жить.       Что будет делать Элмер, когда узнает, что отец променял его благополучие на свою жизнь? А Аарон? Что будет с Элейвом, который более не может ему довериться? Айвэ прикрыл губы рукой, боясь издать позорный судорожный всхлип, и только вытер подошедшие слезы, пожиная плоды собственных ошибок. Но сколько можно было убегать? Как ему все это надоело. Сколько можно платить по одному счету? Какой смысл в его жизни без любимых людей?       — Как жаль, что нельзя быть живым и невиновным одновременно, — тихо сказал он всего после пары минут молчания: — Вы обещали помолиться за меня.       С этими словами он открыл флакон и выпил все, что было приготовлено для него. Нутро обожгло огнем, и он закашлялся, не в силах вздохнуть, но кричать не смел — нельзя, чтобы кто-то застал Элейва за этим убийством. Он вцепился в ручки кресла, и последним его воспоминанием было темное небо, на которое он взглянул в последний раз.       Хриплый вздох сорвался с губ принца, когда он увидел, что Айвэ все-таки сделал выбор. Он был решителен и не колебался — он всегда был таким: стоило ему принять решение, и он более не видел никаких препятствий. Его сковало, и Элейв встал рядом, зная, что все закономерно, что так должно быть.       Когда дыхание Айвэ выровнялось, Элейв подхватил его на руки и нежно опустил на постель, не в силах унять бьющееся сердце: Айвэ сделал это, он решился!       Элейв был готов отпустить его. Саламандра не должен был выбрать яд, и принц не осудил бы его за желание сохранить жизнь. Его все еще потряхивало от пережитого, и он решил, что непременно отблагодарит Айвэ за такую самоотверженность: этот поступок исправил все, что можно было исправить.       — Отдохните, — обратился к нему Элейв, утыкаясь в чужую шею и вдыхая чистый лакричный аромат, не запятнанный мятой. — Впереди нас ждет долгая жизнь.       О, как счастлив он был вновь держать в руках человека, который сделал его своим рабом. Айвэ сильно похудел, и Элейв пообещал себе исправить этот маленький недостаток — он сделает все, чтобы сделать счастливым человека, способного умереть ради одного его прощения.       Он поднялся с постели и взял с пола флакон, который выпал сразу же, как только Айвэ выпил содержимое, а затем поглядел на неподвижного омегу. Это, конечно же, был вовсе не яд: Элейв еще давным-давно вычитал в книге, что кровь небожителя способна создать уникальную связь с демоном и навеки привязать к ее обладателю. Знал бы он это раньше — не позволил бы Айвэ скрыться на полгода.       Если не это было доказательством верности, то что тогда? Если не это было доказательством любви, то что еще? Элейв улыбнулся. Айвэ, как и всякому демону, испившему крови небожителей, следовало проспать почти день, а затем очнуться в новом состоянии.       — Надеюсь, вы простите мне этот маленький обман, душа моя, — тихо сказал он, шагая к постели, затем погладил Айвэ по волосам и, склонившись над ним, мягко поцеловал, чувствуя сладкий вкус лимонада, который он пил весь вечер.