Стервятник

      Три кареты миновали ворота королевского дворца в четыре часа дня. Еще издали Айвэ заметил, как сбежалась стража в полном вооружении, и уже через минуту на парадном плацу было не протолкнуться. Айвэ опустил занавеску и шумно выдохнул.       Оба молчали, взявшись за руки. Слухи летели вперед них, и уже по всей столице шла молва, что преступник, которого прежде считали мертвым, возвращается в столицу в любимой карете Его Высочества. Несмотря на морозы, на улицу высыпала толпа, желающая поглазеть на задержание некогда могущественного политика. Поднялся невообразимый шум, но вместо короля вышел Анри Эр, грустными глазами глядя на остановившуюся карету. Он не мог ослушаться приказа Его Величества и должен был проследить за задержанием Айвэ.       Первым вышел Элейв. Его суровый взгляд заставил солдат вытянуться стрункой, а толпу — затихнуть. Во время отсутствия Айвэ он успел стать человеком, с которым считались и старались угадать его настроение, чтобы не попасть под горячую руку. Айвэ только предстояло увидеть, как в присутствии принца каждый будет ходить на цыпочках.       Когда же Элейв протянул руку, из кареты показалась ладонь в черной перчатке, затем темная голова, и уже через мгновенье Айвэ сошел со ступеней к своре шакалов, пожирающей его взглядом, но не смеющей нападать в присутствии льва. Толпа ахнула: слухи об особом отношении Его Высочества к беглому преступнику оказались правдой! Прежде из омег только принц Лилиум и Нинель удостоились чести сидеть с Элейвом в одной карете и получить от него помощь.       В Айвэ вперились сотни глаз. Каждую деталь в нем уже успели разобрать на будущие сплетни: и легкую бледность лица, и гордый вид, и холодный взгляд. В нем не было ни капли страха, и он держался ничуть не хуже, чем во времена расцвета своего могущества.       Под шепот толпы Айвэ окружила стража. Солдатам не было дела до слухов и любовных интрижек принца — им было приказано задержать преступника и отвести его в темницу, и на том их полномочия заканчивались. Они могли бы сейчас же уволочь бывшего советника и бросить в холодную пыточную, однако приказ Анри не применять силу заставил их быть поласковее. Преступник не сопротивлялся, и оттого не было нужды лишний раз прикасаться к нему, особенно в присутствии Его Высочества, готового вырвать руки по локоть каждому, кто будет груб с его избранником.       Айвэ повернулся к Его Высочеству, одним только взглядом выражая спокойствие — действительное ли или напускное, — и затем тихо попросил:       — Добейтесь суда как можно скорее. Не хочу тянуть с этим.       Элейв кивнул, и Айвэ вверил себя в руки солдат, шагая в их сопровождении в сторону темниц, откуда он бежал полгода назад. В спину ему уперлись десятки взглядов: сочувствующие, колючие, саркастичные, злорадные, — а он степенно шагал, вскинув голову, и ни у кого не осталось сомнений, что этот омега не станет скулить, даже если попадет в вечное пламя царства демонов.       Его вновь привели в холодную темницу, кишащую крысами. От старых заключенных осталась только память: их либо казнили, либо отпустили. Новые же соседи были не менее грязными на язык: как только за спиной щелкнул замок, шестеро сокамерников приклеились к нему сальными глазами. Казалось, будто Айвэ, обряженный в дорогие меха, оказался здесь по ошибке.       — Какую пташку к нам занесло на ужин, — расплылся в улыбке самый крепкий из них. Он поднялся на ноги, поглядывая на товарищей, и под поддерживающий смех подошел к Айвэ, склонившись над омегой. — За какие грехи такую цацу заперли в этой убогой тюрьме?       Он потянулся к белой щеке, желая провести по нежной коже грязными пальцами, но Айвэ поспешил ударить по руке, откидывая ее в сторону.       — Убери руки, — надменно бросил Айвэ. — В борделе лапай, кого вздумается, а меня оставь в покое.       Альфа ожидал столь резкого ответа от богато разодетого омеги с высокомерным взглядом, и только расхохотался.       — О, а ты знаешь, что творится в борделях? — присвистнул он. — Какая интересная штучка к нам пожаловала.       Айвэ презрительно оскалился.       Солдаты не вмешивались. В таких местах всегда равнодушно относились к перепалкам, пресекая лишь драки, а ссоры были едва ли не единственным развлечением скучающей стражи. В тюрьме часто выясняли отношения, и никому не бывало скучно.       Заключенный усмехнулся и снова потянулся к Айвэ, но тот вновь отбросил чужую руку, отходя в сторону.       — Ты у нас слов не понимаешь, да? — зашипел Айвэ, не желая пачкать руки: — Притронешься ко мне — мигом на плахе окажешься.       Стражник тут же ударил связкой ключей по решетке, решив, что пора заканчивать.       — Хватит царапаться, по углам разошлись, — приказал он. — А у кого к шишке кровь прильет, останется без ужина.       Шум поутих, и Айвэ наконец-то лишился внимания изголодавшихся до омежьей ласки альф. Кормили здесь и без того скудно, и лучше было бы сдерживать себя, чем урчать животом до завтрашнего утра. В камерах по-прежнему воняло потом и дерьмом, и Айвэ пришлось собрать себя в кулак, чтобы приготовиться выйти отсюда только через несколько дней.       Айвэ недолго задавался вопросом, почему его заперли с альфами. Ответ был на поверхности: с тех пор, как он перестал помогать Альвидису, тот предпочитал держать преступников за решеткой. Он до последнего не казнил их, и теперь, когда некому было выполнять за него грязную работу, отбрасывая человечность, тюрьмы были переполнены. Айвэ было попросту некуда деть, кроме как в камеру к таким же преступникам.       Он предпочитал стоять в углу, никого к себе не подпуская. Он опасался вовсе не грязных рук заключенных, а подосланного убийцу, и предпочитал не смыкать глаз до утра, надеясь, что Элейв поторопит Альвидиса с судом, после которого можно будет вдоволь отоспаться.       Айвэ едва не стошнило, когда он впервые попробовал тюремную баланду. Над ним только посмеялись: «Эй, белоручка, что, не нравится?» Айвэ сплюнул поданную ему гадость на пол, решив, что лучше останется без завтрака. Вчерашним вечером им дали черствого хлеба, а молоденький солдат, сменивший прежнюю стражу, поддался на хорошенькую наружность Айвэ и протянул ему горсть орехов. Айвэ вполне хватило ума сохранить немного на утро, и теперь, поглядывая на соседей, с аппетитом уплетающих мутную бурду, он бросал скорлупки на пол, не боясь вызвать гнева стражи.       К полудню Айвэ напросился к соседям поиграть в карты. Его нехотя пустили, и он, сидя на корточках, выбрасывал то валета, то короля, а иногда выигрывал, провоцируя общее улюлюканье. Он более не давал возможности этим голодранцам наброситься на него и так коротал время до заката, пока замок вдруг не щелкнул и клетка со скрипом отворилась.       — На выход. За тобой пришли, — сообщил ему стражник. За его спиной стоял взволнованный Алвис и с губ его сорвался облегченный вздох, когда в полумраке темницы он заметил, что Айвэ в порядке.       Саламандра поднялся на ноги, отряхнулся и под заинтересованные взгляды соседей покинул клетку, решив, что ни за что не будет скучать по сокамерникам.       — Король согласился отдать тебя временно под опеку Его Высочества и Нинель, — тихо сказал Алвис. Для него невредимость Айвэ стала открытием: отчего-то он был уверен, что тот непременно сцепится с кем-нибудь из соседей, поэтому участливо поинтересовался: — Все хорошо?       Айвэ неопределенно кивнул. Липпе решил не доставать его с расспросами, когда заметил отсутствие желания поболтать, и поэтому лишь вывел его из тюрьмы в сопровождении двух солдат.       — Сколько еще ждать суда? — тихо спросил Айвэ, ощущая на себе взгляды случайных зевак.       Алвис вдруг заулыбался, заметно повеселел и поднял взгляд в небо.       — Сегодня приезжает принц Лилиум с мужем, — сказал он. — Так что суд пришлось отложить. Он не был в столице уже много лет, в его честь организовывают праздничный семейный ужин.       При упоминании Питера Айвэ несколько скис. О Лилиуме он не беспокоился — этот омега был влажной мечтой всех мальчишек его возраста, и каждый в свое время грезил оказаться рядом. Айвэ в юношестве помогал Питеру тайно бегать на свидания с принцем и даже однажды просидел без завтрака, потому что категорически отказался объяснять, где шатался Эр, когда надо было укладываться по постелям. Лилиум знал о помощи Айвэ в организации его крепкого брака и наверняка тайно хотел отплатить благодетелю тем же, но это никак не меняло отношения Питера: он был бы рад раскроить Айвэ череп.       — Ты что, не рад Его Высочеству? — спросил Алвис, очевидно, неправильно расценив его кислое лицо. Липпе считали самым преданным почитателем Лилиума, самым ревностным его защитником, и многие шутили, что он непременно сразился бы с Питером за место супруга, будь постарше лет на десять.       — Меня не принц Лилиум тревожит, — признался наконец Айвэ, — а его муж. Бывшие лучшие друзья — худшие враги. Та еще головная боль.       Алвис смутно знал о ситуации между Айвэ и Питером. Он никогда не слышал о ней из первых уст, но поговаривали, что между ними пошел разлад после смерти короля, когда характер молодого Саламандры резко испортился, и Эр не сумел с этим смириться. Впрочем, спрашивать об этом лично Алвис не решился, надеясь, что в будущем Айвэ сам расскажет ему об этом.       До суда Айвэ выделили простенькую комнату, не начиненную роскошествами, однако ему хватало только теплой постели и лохани, где он мог бы вымыться. Алвис предполагал, что Айвэ привык к удобствам, но также думал, что после грязной вонючей камеры с десятком вонючих преступников ему будет достаточно не то что скромной комнаты — он будет доволен даже собачьей конурой.       — Мне дадут встретиться с семьей? — спросил Айвэ, когда Алвис был готов закрыть за ним дверь.       Липпе покачал головой.       — Его Величество запретил тебе выходить из комнаты и разговаривать с кем-то, даже с принцем. Тут есть чистая вода и еда, поэтому ты можешь отдохнуть, но не делай глупостей, прошу тебя.       Алвис задержал на Айвэ взгляд, веря в его благоразумие, и откланялся.       Комната не была загоном для прислуги, но из излишеств здесь было только зеркало с расческой, лохань с чистой водой, стол, поднос с ужином и небольшая постель. Эти покои предназначались для опальных господ, кому приходилось переезжать в комнаты поскромнее, и Айвэ иронично посмеялся над стремительным падением собственного положения.       Первым делом Айвэ сбросил с себя одежду и опустился в большую лохань. Несмотря на то, что он не мог даже протянуть ноги, чистая вода будто вернула жизнь в его тело, и он вымылся с ног до головы, тщательно натирая мылом кожу, чтобы вывести запах пота и затхлости темницы. Воспитанный с ранних лет в чистоплотности, Айвэ успокоился, только когда отмылся от неприятного запаха, поел и лег наконец в постель, завернувшись в одеяло, будто в броню.       Сон не шел. Айвэ раздумывал над участью, которую ему может уготовить обиженный Альвидис, и даже если он и не посмеет выслать его из столицы или убить, он обязательно опустится до страшного унижения. У короля был целый штат помощников с разными идеями наказания, и он наверняка прислушается к той, что утолит его боль. А боль предательства точит душу до тех пор, пока не придет очередь мести.       Альвидис не понимал, что унижение бывшего советника не поможет ему обрести под ногами крепкую почву. Наверняка он ломал голову над наказанием, и Айвэ делал то же самое: более всего остального он хотел теперь подготовиться к суду, чтобы в нужный момент не проявить слабину. Альвидис не посмеет пойти против воли небожителей: он не убьет Айвэ, особенно на глазах Лилиума, очень верующего человека, и оттого он не знал, что думать. Не может же наказания вообще не быть?       С этими мыслями он и уснул, терзаемый смутной тревогой.       В седьмом часу ко дворцу подъехал экипаж, запряженный шестеркой крепких лошадей восточной породы. Слуги успели расчистить снег перед приездом Его Высочества, и как только дверь отворилась, Элейв, Нинель и Алвис, встречающие гостей, невольно улыбнулись.       Первым из экипажа, не блещущим излишней роскошью, вышел Питер. Крепкий, высокий, он был сложен в точности как Элейв, и за несколько лет разлуки он нисколько не изменился, разве что стал еще более молчаливым. Питера всегда называли образцом схожести сына с отцом, и его невозможно было отличить от Анри в молодости. Одет он был неброско, но опрятно, и Алвис тайком подумал, что Эр отвык от столичной жизни и многие средства направлял на развитие Восточного округа. А затем в нем поднялось негодование: неужели и принц Лилиум не получает того, что ему причитается по праву рождения?       Питер подал руку и помог супругу спуститься со ступени.       Лилиум взял лучшее от родителей: справедливое сердце, ум и красоту от отца, величие, осанку и спокойствие от папы. Его мягкие черты, не утратившие в семейной жизни благородства, раз за разом пленяли Питера, расцветающего от одной лишь минуты внимания возлюбленного супруга. Лилиум и Элейв были истинными наследниками покойного отца, и Нинель, увидев племянника, украдкой утер слезы. Теперь все племянники в сборе, а это означает лишь одно: все будет хорошо.       Тонкая улыбка, ласковая, как весеннее солнце, и понимающая, как у родителя, коснулась губ Лилиума, когда взгляд его опустился на брата. Элейв улыбался, ощущая, как гулко бьется сердце, но теперь глядел на него без тени раболепного восхищения, что можно было заметить в нем много лет назад. Он проделал слишком долгий путь, чтобы видеть в ком-то кумира.       — Лилиум, — тихо произнес Элейв, а затем сделал шаг и обнял его, прижимаясь губами к высокому лбу. — Наконец-то ты приехал, Лилиум. Как я рад тебя видеть.       Лилиум не сдержал тихого облегченного вздоха и приобнял брата.       — О Эли, — ответил он. — Ты так вырос, мой дорогой.       Элейв долго не выпускал Лилиума из объятий. На мгновение он забыл, что брат приехал ради разрешения дальнейшей судьбы Айвэ и для вразумления Альвидиса, и уже не знал, как отпустит его обратно на восток.       — Ты как глоток свежего воздуха в этом дворце, — улыбнулся ему Элейв, когда пришло время разомкнуть объятия.       Нинель, до этого стоявший в стороне и не смевший мешать племянникам, подошел ближе. Он едва доставал Лилиуму до плеч, и в окружении братьев казался еще меньше, чем был в действительности.       — О Нинель, — мягко взял его за руки Лилиум, — мой дорогой Нинель…       Они обнялись, и Лилиум протянул ему платок с вышитыми инициалами «Л. Т.» Нинель утер слезы и похвалил его за искусную вышивку, будто желая отвести внимание от себя, и братья переглянулись, припомнив, что это вполне в духе дядюшки. Лилиум склонился над ним, как солнце над цветком, и улыбнулся, когда Элейв обнял их обоих со спины.       — Мне жаль, что ты приехал в такое время, — произнес Элейв. — Я был бы рад пригласить тебя по любому более приятному поводу.       Лилиум покачал головой.       — Я останусь на две недели после суда, — сказал он, мягко огладив скулу принца ладонью в белой перчатке. — У меня здесь много дел.       Затем, заметив рядом Алвиса, глядящего на него с прежним юношеским благоговением, он протянул ему ладонь, а тот подхватил ее, невесомо касаясь губами. Липпе почти невозможно было заставить ходить в святилище и целовать руки жрецам, но если вдруг принц Лилиум протягивал ему ладонь, он сам склонял голову.       — Ты возмужал, Алвис, — заметил Лилиум, принимая восхищение Липпе. — Ты почти мужчина.       Алвис поднял на него взгляд в немом удивлении. Слова принца Лилиума никогда не бывали пустыми, и Липпе неопределенно кивнул, принимая их.       Лилиум подбодрил его загадочной улыбкой и мягко погладил по голове.       — У моего брата хорошая свита, — сказал он, а затем обернулся и взглянул на Элейва. — Раз я заговорил о свите, мы должны вернуться к насущным вопросам. У нас еще будет время отдохнуть.       Питер следовал за Лилиумом как верный пес, пока муж не попросил оставить его наедине с братом. Эр поклонился, сообщил, что навестит отца, и скрылся во дворце.       Элейв и Лилиум остались одни. Небо заволокло серыми тучами, и вскоре с небес с новой силой посыпал снег.       — Значит, без твоего вмешательства не получится сохранить ему жизнь? — спросил тихо Элейв, вспоминая о цели визита. — Разве недостаточно только его воскрешения?       Лилиум поднял взгляд на белые деревья, а затем поманил за собой брата, уводя его в сад.       — В Альвидисе надломилось доверие к людям, — сказал он грустно. — Все знают, что он вверил судьбу нашей Адалонии господину Саламандре, прощая ему многое вранье насчет грязных дел страны. Но этот обман он не сумеет простить. Для него это слишком. Он любил нашего отца не меньше, чем ты, но Альвидис был самым старшим среди нас и лучше всех запомнил его смерть. Он был так подавлен, что у постели отца не смог даже заплакать. Вспомни, ты и сам был в ярости, когда узнал о господине Саламандре. Если бы не запах, ты бы убил его.       Элейв отпустил взгляд. Лилиум говорил слишком трезво, чтобы теперь обнаружить в этой истории злодея, на которого можно было бы списать все грехи.       — Неужели он не послушает здравый смысл? — нахмурился Элейв.       — Я приехал сюда, потому что не вижу будущего господина Саламандры, — сказал Лилиум. — Мы войдем в зал суда, а что будет дальше — я не знаю. Альвидис колеблется и не знает, какое наказание дать ему. А я не могу увидеть всего.       — Это значит…       — Значит, что может произойти что угодно, — подтвердил Лилиум. Элейв молчал. Лилиум мягко взял его за руку, останавливаясь под пушистой елью с опустившимися под тяжестью снега ветвями. — Господин Саламандра не унывает, и ты не должен. Он не умрет. Это главное.       Элейв вздохнул, улыбаясь, и прижал руки брата к груди.       — Я лишь желаю, чтобы завтрашний день поскорее закончился. Ожидание убивает.       — Я буду выступать за его жреческую службу. Его теперь не посмеют казнить, — сказал Лилиум. — Мы должны обсудить детали до ужина.       — Альвидис тоже будет там?       — Альвидиса всегда ранило, когда он видел нас вместе, и ты это знаешь. Он может отрицать это сколько угодно, но он ненавидит свои темные волосы. И после побега Айвэ возненавидел тебя, — покачал головой Лилиум. — Когда он узнал о вашей дружбе, он решил, что даже верный Айвэ выбрал тебя. И слухи о вашей связи… Будь готов к немилости брата.       Элейв поджал губы.       Альвидис. За глаза его называли сыном шлюхи. Темные кудри, жесткая борода, угольные глаза, обрамленные такими же черными густыми ресницами — он был вовсе не из Танистри и даже не адалонцем. Он пытался стать достойным наследником, но был ослаблен бесконечным осуждением. Как бы он ни старался, отец не мог насытиться, и ему было вечно мало: мало владения мечом, мало крепкого ума, мало выдержки, мало безупречной грамотности, огня в глазах.       А затем пришел Айвэ. Альвидис завидовал ему, иностранцу, так скоро получившему любовь отца за красивые глаза и вечную веселость, от которой часто хотелось свернуть ему шею, но несчастный принц увидел в нем собрата. Если бы не такие же черные волосы Айвэ, они бы никогда не сдружились. Саламандра стал для него покровителем, дал ему желанную свободу и ничего от него не требовал, ничем не напоминая отца.       Элейв понимал, отчего Альвидис так обозлился на некогда преданного товарища и защитника. Айвэ сильно ранил его, но был ли у него выбор? Расскажи он о прошлом сразу — Альвидис сдал бы его отцу, как любой сын, желающий заслужить внимание родителя.       — Не падай духом, — ласково коснулся его скулы Лилиум. — Мы не должны грустить о прошлом.       Элейв поднял на него глаза.       — Ты прав, Лилиум. Ты бесконечно прав.       Вопреки ожиданиям Элейва, который думал, что Альвидис придет хотя бы поздороваться с братом, тот не явился на ужин. Нинель, готовый провести вечер в компании племянников, печальными глазами наблюдал замешательство Элейва и легкую грусть Лилиума, когда посланник сообщил, что Его Величество приносит извинения за свое отсутствие и просит наслаждаться ужином. Питер, бывший среди них, Анри и Ромео переглянулись, чувствуя, что не следует лезть в это дело. Ужин для членов семьи закончился, так и не начавшись.       Элейв ударил кулаками о стол, оставляя на дереве две обуглившиеся вмятины.       — В волосах дело, значит? — зарычал он. — Членом семьи он себя не считает, значит?! Мы за ним бегаем, умасливаем его слабохарактерную душонку, а он даже на ужин явиться не может! Хочет, чтобы мы упрашивали его! Я ему напомню, что значит уважать семью!       Он опрокинул стул, едва не ломая его в щепки, и направился в кабинет короля, будто разъяренный бык. О горячем нраве принца Элейва не понаслышке знал весь дворец, и стража не пыталась его остановить, когда он с размаху пнул ногой дверь, едва не выбив ее с петель.       — Лилиума не было во дворце несколько лет, а ты даже не вышел его встретить, — начал обвинять Элейв брата с порога. — Хочешь, чтобы тебя считали за брата — попробуй вести себя как брат!       Альвидис поднял голову, отрываясь от судебных бумаг, и медленно встал из-за стола. Спокойствие его было напускным и после столь громких заявлений в одно мгновение затрещало по швам, и черные глаза были готовы метать молнии.       — Я занимаюсь делами страны, — начал он сдержанно, — а ты смеешь обвинять меня в чем-то?       — Прикрываешься делами страны? — подошел Элейв к столу, упираясь руками в благородное дерево. — Твой советник управлялся с делами и успевал воспитывать сына, а ты не хочешь даже полчаса побыть с нами? Мы все ждали тебя! Лилиум и Нинель ждали!       — Не смей говорить мне о нем! — зарычал Альвидис, пропустив мимо ушей все остальное.       — Правда глаза колет? — взвился Элейв, не в силах потушить гнев. Он потом пожалеет о той грубости, что позволил в сторону короля, но не откажется от своих слов. — Лилиум так ждал тебя, он так хотел помирить нас, а ты даже выйти из кабинета не можешь, чтобы…       — Чтобы что? — приблизился к нему Альвидис. — Чтобы увидеть, как вы двое держитесь за руки и беседуете в зимнем саду? Чтобы увидеть, как вы похожи друг на друга? Похожи на отца? Заткнись, Элейв, закрой рот! Это приказ, приказ короля!       — Ты можешь ненавидеть Айвэ, но не вымещай обиду на семье! — возразил Элейв, и желание вдолбить простую истину в голову брата таяло так же стремительно, как выплескивал на него Альвидис детские застарелые обиды. — Мы всегда защищали друг друга, я защищал тебя, а ты меня. Хочешь сказать, что мы не семья? У нас один папа, неужели для тебя это ничего не значит?       — Ты всегда был его любимцем! — вспыхнул вдруг король. — Ты, золотой мальчик, любимый всеми, голубоглазый! Ты! Ты копия отца, ты его гордость, и ты ничем не заслужил его любовь! Я не виноват, что родился безродным! Я хотел быть одним из Танистри, но я не могу изменить свою кровь!       Элейв замолчал. Альвидис придумал себе сказку, несбыточную легенду, в которой отец любит одного и ненавидит другого, и невозможно было объяснить ему, что покойный король так много работал, что не мог лишний раз навестить никого из своих детей. И он никогда не обнимал только одного, если рядом был другой. Отец любил всех одинаково, как мог, как умел, но никогда не возвышал одного над другим.       — Но именно тебя он сделал королем, — сказал Элейв. — А не меня. Он верил в тебя больше, чем в кого-то из родных сыновей, а ты этого даже не заметил.       Он отошел от стола и, отвернувшись, добавил:       — Не забывай, что ты единственный из нас, кого любит папа. Я и Лилиум для него — мерзкие отродья, рожденные от нелюбимого мужа. — Он помолчал. — Подумай об этом.       И ушел, закрывая за собой дверь. Альвидис обессиленно опустился на стул, закрыл лицо руками и тихо заплакал.       Возвращаясь в мраморный зал, где осталась семья, Элейв ощущал себя настолько уставшим, что был готов свернуть в комнату и уснуть беспокойным сном. Детские раны и обиды грызли его ничуть не слабее, чем Альвидиса, и разница между ними была только в одном: Элейв никогда никого не обвинял. Он не винил отца за невозможность любить его так, как любят простые люди своих детей, и он никогда не отзывался однозначно о папе, вышедшем замуж против воли за человека, с которым не желал иметь ничего общего. Он не старался обелить их и часто злился, когда разговор заходил о детстве, однако вместо оплакивания неоправданных ожиданий он мечтал найти человека, который заменит ему и родителей, и любовников, и мужа, и друга, и братьев. И этот человек теперь сидел в тюрьме, а он не мог даже навестить его.       Элейв вернулся на ужин без сил. Лилиум мягко коснулся его руки, надеясь успокоить.       — Ешьте, — сказал Элейв. — Его Величество очень занят.       Ужин прошел в неловких разговорах. Альвидис значил для семьи больше, чем представлял себе, и без него, даже обозлившегося и потерянного, не было радости от общего стола и разговоров о былом.       На следующее утро в комнату Айвэ постучала стража.       — Просыпайтесь, — сказали ему тихо. — Через час вас поведут на суд.       Айвэ едва поднялся с постели. Спать на соломенном матрасе было настоящей пыткой после всех тех ночей, что он провел на мягкой перине, однако это было всяко лучше, чем тюремный угол.       Айвэ поднялся на ноги. Грязная вода так и стояла в углу, и ему стало не по себе: слуги не принесли ему новую. Даже в доме Каледума у него был слуга, а здесь никто даже не принес ему чистой воды.       Через полчаса ему принесли поесть, и Айвэ едва запихнул в себя яйца и хлеб. Кусок не лез в горло, и тревожные мысли все сильнее овладевали им, заставляя руки холодеть.       «Я должен быть готов ко всему. Альвидис слишком слаб, чтобы пойти против богов», — убеждал он себя, прожевывая последний кусок.       В назначенный час в комнату вошла стража, и Айвэ поднялся на ноги, готовый последовать в зал суда.       И побелел от ужаса, когда в руках стражника звякнули кандалы.       — Приказ короля, — сообщил страж, заметив чужую бледность. Ему, в общем-то, было все равно на чувства омеги, которого было приказано заковать в цепи, и когда он сделал всего шаг в сторону Айвэ, тот отшатнулся, обливаясь холодным потом.       Кандалы — худшее, что могло случиться с ним сегодня. Старые рубцы на шее и запястьях в один миг вспыхнули огнем. Дыхание отяжелело. Айвэ схватился за горло.       — Не драматизируйте, после суда их снимут, — решил успокоить его стражник, заметив нездоровую реакцию бывалого советника на такой пустяк, как кандалы.       Он шагнул ближе, намереваясь застегнуть замок, но не предполагал, что Айвэ, забывшись, оттолкнет его, отступая назад.       — Убери руки! — закричал Айвэ. — Убери руки!       Стража переглянулась. Чтобы Айвэ Саламандра — и забился в таком припадке?       Айвэ обливался потом и загнанным зверем смотрел на кандалы, не отпуская шею. Казалось, еще мгновение — и он умрет от ужаса. Альфы, не привыкшие к такому поведению некогда могущественного человека, смутились.       — Приказ короля не обсуждается, — напомнили ему жестко. — Мы все равно наденем их.       Его схватили с обеих сторон, и как бы Айвэ ни вырывался, какими бы проклятиями не сыпал, его руки и шею сковало холодное железо. Когда его отпустили, он будто в безумии пытался снять с себя цепи, порождая все большее недоумение.       — Да что с вами? — в недоумении глядела на него стража. Каждый день многие годы они видели друг друга, и никто не мог даже представить, что настолько могущественный непоколебимый человек может испугаться простых кандалов.       Айвэ молчал, и попытки снять с себя оковы вызвали только неопределенные нервные смешки альф, не похожие ни на насмешку, ни на сочувствие. И этот человек, наверняка думалось им, некогда отдавал приказы казнить неугодных?       Кандалы и плеть — то, что когда-то заставило его едва не лишиться рассудка, и теперь, ощутив вновь холод железа, он едва мог сдвинуться с места. Одно дело — видеть цепи на других, и совсем другое — примерить их на себе.       — Я не могу дышать, — сказал Айвэ измученно, и альфы снова неловко переглянулись. — Снимите это с меня немедленно!       Тот солдат, что застегнул на нем ошейник, тактично кашлянул.       — Хватит устраивать спектакль, — сказал он. — В этом ошейнике еще три ваших шеи поместятся. Мне сейчас не до истерик.       Страх плена. Самый сильный страх, подсознательный, животный. Альвидис дал ему понять, что отправит его в пыточную и не послушает ни воли небожителей, ни здравого смысла. Айвэ отказывался идти дальше. И что будет на суде? А если его бросят в темницу, наплевав на волю Альвисса Мудрого?       — Я никуда не пойду, — заявил Айвэ, не в силах сдержать крупную дрожь.       Его без церемоний схватили за руки и потащили за порог.       Его отпустили лишь на середине пути, когда Тали, тайно пробравшийся посмотреть на суд, заметил, в каком ужасном состоянии стража тащила возлюбленного его господина. Айвэ вряд ли видел дорогу, и когда Тали, набравшись смелости, прикрикнул на альф, что расскажет потом Его Высочеству, как плохо они обошлись с его омегой, те вняли его словам. Тали подбежал к Саламандре, задыхающемуся от жара ледяных кандалов.       — Как вам не стыдно? — возмутился Тали, глядя на мужчин, а затем взял Айвэ за руку, надеясь достучаться до разума, подернутого пеленой ужаса. Саламандра едва мог говорить, и слуга, видевший его шрамы, боялся, что тот натворит глупостей на суде, падая в пучину пережитых кошмаров. — Господин, пожалуйста, придите в себя…       Будь Айвэ кем угодно другим, никто не стал бы слушать паршивца-слугу, взявшему на себя смелость командовать стражей, однако за спиной Саламандры стоял Его Высочество, и если он прознает про грубость в сторону бывшего советника, лично выпроводит их из дворца.       Айвэ приложил холодные руки Тали к горящему лицу, и на мгновение ему показалось, будто страх отошел. Они стояли всего минуту, и Айвэ медленно распрямился, возвращая разуму часть былой силы. Тали, простому слуге, чудом удалось успокоить его.       — Скоро все закончится, — ободрил его Тали, прежде предпочитавший не разговаривать с ним лично. Он в некотором роде побаивался сложного характера бывшего советника, но когда разум Айвэ оказался вовлечен в переживания старых страхов, незамедлительно пришел на помощь.       Зал суда встретил его шумом сотен голосов, и Айвэ предстал перед судьями, плохо контролируя бледность и дрожь в руках. Взгляд его не мог сфокусироваться на одной точке, и он проклинал Альвидиса, обещая отомстить ему так, что он на всю жизнь запомнит, что бывшие друзья — худшие враги.       Айвэ едва успевал отвечать на вопросы, но не мог сказать в свою защиту ничего существенного. Закон был не на его стороне, и он, знающий его вдоль и поперек, мог лишь уповать на сострадание, моральный кодекс и доводы, что положил жизнь на благо Адалонии. Не больше.       Было сказано так много слов, что они смешались в голове в кашу, и Айвэ мог поклясться, что никогда не чувствовал себя таким уничтоженным. Его легендарное умение сохранить любые эмоции при себе и ставить контроль над собой выше любых других умений трещали теперь по швам, и он ощущал только обжигающий холод железа и гулко бьющееся сердце.       — Ваше Величество, он отказался вернуться на родину и посвятил молодые годы Адалонии, — пылко встал на его защиту Анри. — Вы должны принять это во внимание. Он много сделал для армии, и для меня, как для военачальника, это очень важно.       — Ваше Величество, наши боги вернули его к жизни, потому как не желали его смерти, — заметил Лилиум. — Они помиловали его, несмотря на тяжесть грехов, и не наказали его никаким увечьем или недугом. Они вернули его ноги и зрение, разве это не доказывает их милость? Вы не можете встать выше воли Альвисса Мудрого, Ваше Величество.       — Он покровительствовал талантливым людям и был вам во всем помощником, — вступился Элейв. — Он работал столько же, сколько работает любой альфа. Его тело не стало гнить и не заразило никого из жителей нашей страны. Он никого не убил решением скрывать свою сущность.       — Когда он бежал, он остановился на Юге, а не бежал в Далматию, — сказал Алвис. — Даже когда он был в шатком положении, он предпочел помогать адалонцам. Он использовал свои таланты на благо нашей страны даже после побега.       — Он создал семью, но не вел нечестивый образ жизни, — поддержал Генрих. — Он не притронулся к супругу и не принудил его. Я провел осмотр, господин Аарон Саламандра девственен. Они жили как жрецы, не притягиваясь друг к другу и не нарушая закон. Айвэ Саламандра заботился о нем как о родном сыне и всячески оберегал. Вы не можете судить его за брак, который не предполагал брачных отношений.       Айвэ поддерживали многие, но доводы их были основаны на морали и совести и никак не поддерживались законом. В законе четко было прописано: убить всякого, кто использует зелье, чтобы сокрыть истинную сущность. Не больше, ни меньше. И никаких поблажек.       Через много часов обсуждений Альвидис наконец встал с трона и обвел судей взглядом. Айвэ и его соратники затаили дыхание.       — Я выслушал все доводы и принял во внимание многие смягчающие обстоятельства, — сказал он. — Боги сохранили ему жизнь, но он виновен перед народом Адалонии. Прошлое поветрие унесло многие жизни, и если бы Айвэ Саламандра ждал еще, неизвестно, что случилось бы с его телом. Он подверг опасности весь дворец.       Слова его были столь категоричны и противоречивы, что побледнел даже Лилиум. Он вцепился в подол платья, проверяя те воспоминания, что открылись ему еще несколько месяцев назад: живой Айвэ, оправившийся от невзгод, и Элейв, для которого Саламандра станет неизменной поддержкой. Иначе быть не может.       — Наказанием за это ему будет двадцать кнутов по голой спине сейчас же. Если он выживет, значит небожители действительно были милостивы к нему, — закончил Альвидис, бросив холодный взгляд на преступника.       Бах! Зал подскочил, зашумел, загудел, и сотни голосов заглушили тихий вздох, сорвавшийся с губ Саламандры.       — Ваше Величество, вы не можете! — в один голос завопили Лилиум и Элейв, забывшие и о королевском воспитании, и о гордости Танистри, и тех надеждах вернуть брата в семью, что они лелеяли только вчера.       — Двадцать пять кнутов, — добавил Альвидис. — У моих братьев еще будут возражения?       Альвидис был больше не с ними, больше не с Танистри, и одно мгновение он лишился поддержки Элейва, прежде питающего надежды помириться, и Лилиума, что был не в силах вынести подобную абсурдную жестокость.       С лица Айвэ схлынула сама жизнь, и он неподвижно стоял перед троном Его Величества. Не было больше дрожи, не было отчаяния — не было ничего, и он смотрел на Альвидиса взглядом, от которого тому стало не по себе.       Когда солдат распорол одежду на спине Айвэ кинжалом, по толпе вновь прошел гул. Взору толпы открылись старые шрамы давно ушедших дней, глубокие и неизгладимые. Даже Его Высочество не мог стереть их навсегда, настолько глубоко они въелись в тело молодого омеги, и когда Айвэ поставили на колени, стража отправила одного из своих за кнутом, решая, кто станет палачом. Принц не мог допустить этого.       — Ваше Величество, — снова вмешался Элейв, побледнев, — позвольте мне…       Альвидис вскинул брови в немом удивлении.       — Позвольте мне исполнить наказание, — попросил Элейв.       Некоторые из зрителей спешно покинули зал, не в силах смотреть на зверства, что решил устроить король. Закон предполагал казнь, а не пытки, и видеть кровь омеги, даже если и бывшего советника, могли немногие. Альвидис не представлял, какую яму вырыл себе, когда пошел против воли небожителей.       Альвидис кивнул, и Элейу передали кнут. Айвэ держали с обеих сторон, не позволяя ему вырваться, и с Элейва градом сыпал пот, когда он пытался осознать весь ужас происходящего. Но лучше он, чем палач. Лучше он, который постарается наносить удары куда мягче, чем человек, которому наплевать на судьбу омеги.       На мгновение Его Высочество дрогнул, глядя на спину возлюбленного, а затем представил, какие глубокие раны на ней оставит палач, умеющий сечь на славу. Лучше он. Лучше он, чем тот, кому все равно.       Он замахнулся и обрушил на Айвэ первый удар. Отвратительный свист не сумел заглушить взвившийся под потолок крик.       Лучше он, чем палач, не знающий жалости. Лучше Элейв исполнит наказание и будет бить слабее, чем кто-то, кому наплевать, умрет пленник или нет. Принц шептал себе эти слова, как заклинание, и с каждым разом спина возлюбленного принимала еще один глубокий удар. Айвэ не мог не кричать, и Элейву это было как ножом по сердцу. Но лучше он, чем тот, кому все равно.       После двадцать пятого удара Элейв швырнул кнут в ноги Альвидиса, бледного от жестокости назначенного им же наказания, и подлетел к едва дышащему Саламандре. На спине не осталось ни одного живого места, и некогда зажившие шрамы теперь были разворочены до мяса. Палач бы давно сломал Айвэ хребет. Элейв же обошелся относительно малой кровью.       Солдаты наконец отпустили Айвэ, в котором едва теплилась жизнь, и старались держать мнение, что двадцать пять кнутов слишком много, при себе. Элейв держал Айвэ за руки, не в силах даже подхватить его и унести в лазарет — любое прикосновение к спине отдавалось страшной болью.       — Теперь его вина искуплена, — пролепетал бледный Альвидис. — Прежние ошибки более не будут за ним числиться, но в следующий раз, если ему захочется прикоснуться к зелью, его будет ждать смерть.       Айвэ даже не сумел поднять голову, лишь тихо прошептал:       — Я отомщу. Я отомщу, сукин ты сын.       Альвидис не услышал его. Никто не услышал, даже Элейв, потому как в этой суматохе невозможно было разобрать ни слова.       — Вам нужно в лазарет, — сказал Элейв, взваливая Айвэ на плечо. Тот тихо застонал от боли. — Идемте.       Айвэ не сумел бы сам дойти до лазарета, и подбежавший Генрих велел поторопиться. Он взглянул на спину Саламандры, предполагая, что в прошлый раз он получил раны куда более глубокие, и первым покинул судебный зал, желая поскорее добраться до лазарета.       — Простите меня, Айвэ, — тихо прошептал Элейв, чувствуя, как тот обмяк, лишившись чувств. — Простите.