Стервятник

      В день, когда был запланирован бал, Айвэ разбудили еще до восхода солнца и сообщили, что ему пора готовиться к празднику. Прислугу заботливо прислал Элейв, хотя, кажется, несколько поторопился с приготовлениями, потому как в пять часов во дворце не спали разве что слуги да солдаты. Кажется, Его Высочество волновался о репутации Айвэ даже больше, чем сам Айвэ.       Начиная с двадцати лет, Айвэ тоже подолгу собирался на подобные приемы. Аарон начинал подготовку еще раньше, а все для одного: чтобы произвести приятное впечатление и не подмочить свою репутацию из-за сущей мелочи вроде неправильного цвета лица или неуместной улыбки. Свет был таким местом, куда попадали исключительно по происхождению или роду деятельности — это был свой особенный круг знакомств, благородные богатейшие люди, и оказаться среди них по чистой удаче было невозможно. Айвэ много лет был одним из них и теперь собирался показать, что все равно в свете плавает как рыба в воде.       Умывшись ледяной водой и позавтракав, он позволил прислуге делать с собой все, что было нужно для блестящего выхода в свет.       Даже он, омега, шокировавший общество, должен был понимать, как важно было теперь поставить себя в самую выгодную из возможных позиций. Он не должен был бездумно одеваться, говорить и дружить — каждый его шаг теперь должен был иметь смысл. Айвэ не мог чувствовать себя в безопасности, если не был на шаг впереди, и прежде всего у него встал выбор в одежде.       Айвэ одевался так, как должен был одеваться человек, живший обе половины жизни в диаметрально противоположных по культуре странах. Он не любил адалонскую моду в большинстве своем, и он отлично понимал, что станет ее новым законодателем, как только станет фаворитом и нарастит хоть горсть прежней власти. Так было всегда: моду делала королевская семья. Принц Лилиум крайне редко бывал во дворце, чтобы иметь на нее сильное влияние, а консорт Жизель, супруг Альвидиса, предпочитал ленты, рюши и кружево, и потому в последние пять лет на них был такой спрос. Но кто Жизель, и кто Айвэ? Он отлично понимал, что затворник быстро наскучит двору, который найдет себе такое интересное зрелище, как Айвэ. Следовало сразу указать, на что он рассчитывает, когда становится фаворитом принца.       В шесть часов вечера гостей пригласили в блестящий богато украшенный зал.       Праздник устраивался в честь принца Лилиума, не возвращавшегося во дворец несколько лет. Как бы сильно ни ссорились Элейв и Альвидис, они не желали испортить этот день, и оттого тщательные приготовления начались еще вчерашним утром. Зал блестел в свете свечей и драгоценностей дворцовой знати. Играла музыка, звучал легкий смех, и, в целом, вечер обещал быть идеальным.       Церемониймейстер объявлял титулы, фамилии, в зал входили богато разодетые придворные. Они кланялись правящей семье: сначала Альвидису, сидящему в большом кресле, затем Лилиуму, сидящему по его правую руку, Жизель, сидевшему по левую, и после Элейву. По положению ему не полагалось ни кресла, ни хотя бы стула, и ему пришлось все это время провести на ногах.       Облик Элейва не выдавал его легкой нервозности. Он не мог сопровождать Айвэ, и тот должен был явиться один, один против толпы. Элейв должен был смириться с правилами дворца и следить за каждым шагом, чтобы не пошатнуть и без того разбитую в пух и прах репутацию Айвэ. Его собственный имидж тоже пошатнулся от слухов, что ему по нраву альфы, и оттого он выбрал себе омегу нисколько не нежного, не красивого, не мягкого. Эти слухи доставляли определенные неудобства, и поделать с этим Элейв ничего не мог. Монаршая семья была не столь могущественна, чтобы попрать основы аристократического общества.       В зал вошли Генрих и Аарон, и под потолок взвилась почти ощутимая неловкость, в один миг накрывшая гостей своим пологом. Сотни взглядов устремились на скандальную пару, ведущую крайне пошлый и неприемлемый образ жизни.       Аарон невольно опустил взгляд, когда прочитал в глазах присутствующих сомнение и пренебрежение. Они еще даже не объявили о помолвке во всеуслышание, и им никак нельзя было жить вместе или хотя бы оставаться наедине. Генрих стойко сносил любое осуждение, зная, что если отступит от своей любви из-за мнения людей, с которыми едва знаком, — он не будет достоин ходить по этой земле, и лучше ему покончить с жизнью, зависящей от мимолетных взглядов незнакомцев. К сожалению, оба они не были такими скандалистами, как их друзья, и им было тяжелее снести всеобщее осуждение, но они не сдавались.       — Не бойтесь, — тихо сказал Генрих, чувствуя, как рука возлюбленного взволнованно сжала его локоть. Церемониймейстер объявил об их прибытии. — Это всего лишь люди. Мы не сделали с вами ничего греховного, а они пусть думают что угодно.       Аарон поднял на него несмелый благодарный взгляд и слабо улыбнулся. Айвэ уважал Лимбурга именно за эту силу и знал, в чьи руки может вверить судьбу Аарона.       Они приветствовали королевскую семью, и Элейв поддержал их доброй улыбкой. Это был первый их выход в свет вдвоем, и следовало иметь огромное мужество, чтобы противостоять пересудам и осуждению. Положение Генриха висело на волоске. Когда они отошли в сторону, их поддержал и Алвис: он тут же завел с ними беседу и подключил к ней парочку приятелей, чтобы Генрих и Аарон не остались в одиночестве. Постепенно вокруг пары образовался шумный разговор, разбавляемый музыкой, льющейся из-под рук оркестра. Генрих и Аарон были очень благодарны Алвису за поддержку, хотя и понимали, как легко тому было бы на их месте: он давно зарыл в могилу свою репутацию и не волновался о пересудах случайных людей, и в свете был гостем нисколько не желанным.       Несмотря на присутствие этой скандальной пары, зал неосознанно ждал прибытия одного-единственного омеги, который должен был явиться на глаза людям после страшного унижения и стремительного падения с сияющих вершин некогда могущественного титула.       И он явился. Громкий голос звонко объявил:       — Герцог Айвэ Саламандра!       Сотни жадных глаз устремились на того, кому неприлично было появляться на этом торжестве.       Непоколебимым взглядом Айвэ откинул блестящий зал и знатных гостей в роскошных нарядах. Он встретился взглядом с Анри, а после обратил внимание на королевскую семью. Элейв сглотнул.       Не было никаких сомнений в том, что Айвэ лучше других знал свои достоинства и слабости. Без малого неделю от него ждали позора на предстоящем ужине, и этим ожиданиям пришлось раствориться в тот миг, когда одним лишь взмахом длинных ресниц Айвэ заставил замолкнуть даже треплящегося в углу Алвиса.       Он хорошо подготовился к первому выходу в свет в качестве омеги, и немногие предполагали, сколько сил он потратил, чтобы всего за два дня выучить ведо́мые партии в десятках танцев, когда он едва не стер ноги в кровь. Вопреки голубому цвету, заявленному на балу преобладающим, Айвэ облачился в платье из глубокого синего бархата, отороченного чернобурой лисой. Руки его были скрыты от публики такими же синими перчатками, и открытому невинному декольте, обнажающему плечи, он предпочел треугольное, тоже обшитое мехом. Оно символично открывало вид на шрамы, бывшие желанной пищей для слухов, и Айвэ давал дворцу сполна поводов захлебнуться в собственных пересудах. Не было ни вышивки, ни лент, ни бантов — только гладкая ткань, переливающаяся от огня свечей. Отсутствие украшений на платье он компенсировал драгоценностями: тиарой, серьгами, тяжелым колье, кольцами, — всем, что дарил ему Элейв.       Когда магия первого впечатления была утрачена, он сделал шаг вперед, ступая ровно и уверенно. Он плыл по залу, как корабль по волнам, и держал голову высоко и гордо. Оказавшись перед королевской семьей, он сделал реверанс, который невозможно было назвать безупречным — это была вынужденная замена поклону, которой он не был доволен.       Элейв знал, что Айвэ выкинет что-нибудь эдакое, и был рад, что это оказалось всего лишь платье и чрезмерно раздутая гордыня, которая не позволила бы возлюбленному явиться иначе. Только небеса знают, каким образом Айвэ удалось прознать, что Элейв будет одет в такого же синего цвета мундир, и эта маленькая хитрость уже говорила больше, чем любые слова. Элейв спустился вниз и протянул омеге руку, а затем подвел его ближе к Альвидису. Тот помрачнел, но не спешил показывать откровенное недовольство.       — Ваше Величество, — произнес он, — мне известно, что много лет вы ищете для меня хорошую партию.       Зал побледнел. Многим хотелось узнать дальнейшую судьбу Саламандры, но такими словами обычно начинали речь о помолвке! Этого принцу уж никак не могли простить. Саламандра не заслуживал такой чести!       — Вам известно, что я окружен множеством образованных людей, но только один из них заслужил мое доверие. Я хочу, чтобы вы приняли мою волю: я объявляю, что с этого дня Айвэ Саламандра — мой драгоценный фаворит, и я обещаю заботиться о его благополучии.       Зал облегченно выдохнул. Всего лишь фаворит. Это лучше, чем жених.       Альвидис бросил взгляд на Лилиума, и тот слабо кивнул с улыбкой, давая свое согласие. Затем взглянул на Анри Эра, и тот сделал легкий кивок, сообщая, что главнокомандующий не имеет ничего против этого союза.       Затем он взглянул на Элейва. Он был преисполнен решимости и никак не хотел отказываться от своего решения. Околдовал ли его Айвэ, влюбил ли в себя, итог был один: Элейв желал сделать все, чтобы возлюбленный был рядом. Альвидис мог злиться на него сколько угодно, но в его душе не было глубинной ненависти, которая стала бы препятствовать желанию Элейва любить кого-то. Альвидис не мог вырвать из груди брата влюбленное сердце, даже если оно теперь принадлежало Айвэ Саламандре.       — Если таково твое желание, — ответил Альвидис, смирившись с решением брата, — то неси ответственность за свою клятву, как то подобает делать всякому благородному альфе.       Элейв не удержал улыбки и сделал поклон, Айвэ повторил за ним, и они повернулись к гостям, желая услышать и их реакцию. Это было больше традицией, чем надобностью, но Элейв решил соблюсти ее.       Среди гостей стоял Оливер, белый от возмущения. Казалось, будь в его руках чуть больше силы, и он непременно переломил бы веер. Он знал, что принц увлечен этим преступником, которому чудом удалось избежать казни, но он не представлял, что все настолько серьезно. Он еще помнил их поцелуй в святилище, но до последнего отказывался верить, что это было чем-то большим, чем мимолетное увлечение. Айвэ был мужчиной весьма диковинной яркой красоты, однако Оливер никогда бы не подумал, что такой спокойный благородный человек как Элейв Танистри предпочтет прекрасным благопристойным адалонцам дикого омегу без чести.       Гости нехотя захлопали, но овации были не столь звонкими и будто бы даже затруднительными для них. Признавать подобный союз было неприятно, однако Элейв был всего лишь самым младшим принцем, не королем, и ему можно было простить эту блажь. Наиграется — и тогда Айвэ нечего будет делать во дворце.       Часто фаворитами становились люди своего пола: они получали власть, деньги и личное расположение монарха, не обязанные ему ничем непотребным, и их не связывали никакие отношения, кроме дружеских. Даже для омеги быть фаворитом — это не только греть постель принца. И дворцу меньше всего хотелось, чтобы привилегиями этого статуса пользовался Айвэ Саламандра, который, как теперь оказалось, не упал на самое дно и сумел ухватиться за спасительную соломинку в лице Его Высочества. Советник ли, фаворит ли, — разница была теперь лишь в том, что принц Элейв будет его во всем слушать, и оттого нарастить былое могущество будет не так уж трудно. Ведь фаворит — это почти супруг с той лишь разницей, что с мужем невозможно развестись. А забота о фаворите должна быть такой же трепетной, как о супруге. И многим было известно, что никаких других увлечений принц Элейв не имел: это означало, что Айвэ в одиночку будет получать всю любовь и внимание, которое может дать один влюбленный по уши альфа.       — Благодарю вас за оказанную благосклонность, — кивнул Элейв гостям, а затем подвел Айвэ к трону, чтобы поставить подле себя. Как символ, что теперь на балах гости будут кланяться не только ему, но и Айвэ Саламандре.       — Я тоже хочу объявить, — подал голос Лилиум, вставая на ноги. — Герцог Саламандра остался во дворце по воле наших богов, и я прошу помнить об этом. Его Высочество был свидетелем его возвращения в этот мир после трехдневной смерти, и вскоре его ожидает жреческая служба. Прошу относиться к этому с уважением. Айвэ Саламандра был благословлен, и он достоин такого же уважения, какого и все другие жрецы.       Лилиум редко говорил на публику, но если говорил, то слышать его были обязаны все. И теперь заступничество за преступника не казалось чем-то удивительным: Танистри всегда особенно уважительно относились к традициям, и даже им невозможно было нарушить волю богов.       Первый танец был за Лилиумом. Он танцевал с мужем, открывая праздник, и Айвэ невольно подметил то бережное отношение, которое Питер проявлял к супругу. Какой бы все-таки скотиной ни был этот Эр, думалось Айвэ, а любит он все же по-настоящему.       Когда настало время Элейва и Айвэ выходить на танец, принц протянул ему руку, и они вдвоем вышли в центр зала.       Выход в свет предполагал наличие заранее оговоренного партнера, и чем знатнее и влиятельнее он был, тем более яркое первое впечатление производил омега. Айвэ был уже в том возрасте, когда ему полагалось иметь шестерых детей, однако это правило распространялось и на него — первый танец с Его Высочеством возвышал его над прочими омегами.       Айвэ мягко накрыл рукой предплечье Элейва, чтобы не задеть золотые эполеты и не опустить принца в глазах гостей, а тот мягко подхватил его чуть выше талии.       Этот вальс стал особенным вовсе не из-за того, что танцевали возлюбленные впервые, и не потому, что Айвэ держался весьма недурно для своего положения, а из-за горящих любовью глаз, из-за теплых улыбок и той нежности, что они проявляли друг к другу. Какой бы ни был мотив у Его Высочества, следовало признать, что он по-настоящему влюблен. Гости невольно смущались, когда видели яркую улыбку на губах Айвэ — и он тоже влюблен.       — Какие дела делаются, — тихо шептали в толпе, но отвести взгляд не могли.       Их первый вальс, свидетелями которого стали сотни альф и омег, будет пересказан из уст в уста тысячи и тысячи раз. Это было особенное единение двух влюбленных друг в друга мужчин, которые никак не зависели друг от друга, но желали быть рядом. Они были людьми одинаковой силы и мужества, оба были лидерами, преданными своей стране, но та нежность, что царила между ними, была яснее любых слов. Влюблены. И влюблены так, что не видят ничего вокруг, и эта влюбленность уже грозила прорасти зачатками истинной неподдельной любви, о которой барды слагают легенды. Был ли этот союз законным, был ли приличным — никак нет. Но их желание узнать друг друга и стать опорой для совместных целей было видно невооруженным взглядом. Любовь во дворце была настоящей так редко, что никто уже не верил в нее, однако эта пара стала большим исключением.       Когда музыка стихла, Айвэ и Элейв нехотя оторвались друг от друга, поклонились, и тогда принц едва слышно произнес:       — Вы недурно танцуете, господин Саламандра, но я бы все же дал вам пару личных уроков после ужина.       Одно небо знало, чему он собирался учить Айвэ после ужина.       Бал продолжался. Пока остальные танцевали, Элейв решил представить наконец фаворита Лилиуму, и тот очень тепло отнесся к выбору брата.       — Я еще помню времена, как вы, Айвэ, делали очень многое, чтобы устроить мои встречи с Питером, — сказал он, мягко взяв Айвэ за руку. От подобных нежностей тому даже поначалу стало неловко, но он не посмел показать этого. — Жизнь никогда близко не сводила меня с вами, но будьте уверены, наша семья рада любому избраннику нашего брата. И я рад, что им оказались именно вы.       Айвэ знал о доброте и мудрости принца Лилиума, но теперь, оказавшись так близко, ощущал все то тепло, что было во втором принце. Он был так нежен, так мягок с Айвэ, что на мгновение напомнил ему, что королевская семья всегда благоволила ему.       — Я рад, что все так обернулось, — ответил Айвэ доброжелательно. — Я благодарен за ваше расположение.       Питер не участвовал в этих обменах вежливостью. Он держался поодаль, предпочитая никак не сталкиваться с бывшим другом, а Айвэ и не рвался говорить с ним. Они стояли не так близко, чтобы кто-то понял их холодные отношения, и никто из них не стремился сократить это расстояние. Они вели себя подобно незнакомцам.       Весь вечер Элейв был рядом. Никто не смел осудить его за равнодушие к другим омегам, потому как в душе признавали, что невозможно в такой момент отойти от фаворита. Как бы ни осуждались танцы лишь с одним партнером, в этот раз пришлось спустить это Его Высочеству с рук.       Оливер бы так и остался безликим, «одним из многих», если бы не решился подойти к Его Высочеству. Присутствие Айвэ нервировало его, но еще больше его пугала мысль, что Элейв так и не посмотрит ни на кого другого. Это следовало поскорее исправить. Айвэ все еще оставался для него калекой со сломанной судьбой, и Оливер, не осведомленный о его прошлых делах, понятия не имел, на что нарывается.       — Ваше Высочество, — подошел к нему Оливер, делая безупречный реверанс, — я рад видеть вас вновь.       Элейв отвлекся от беседы с Айвэ и опустил на омегу недоуменный взгляд. Саламандра уколол Оливера недоброжелательным взглядом, но в остальном демонстрировал полное равнодушие.       — Прошу прощения, разве мы с вами встречались? — спросил Элейв.       Оливер замер. Элейв не помнил его, первого красавца Юга! Это было страшным унижением для молодого омеги, и Айвэ едва не засмеялся, старательно сохраняя спокойное выражение лица. Оливеру стало не по себе. Он тут же пожалел, что ввязался в эту авантюру.       — Вот как, — тихо сказал Оливер, а затем опустил взгляд. — Разве вы не помните меня? Мы танцевали, когда вы приехали на Юг. Мое имя Оливер Липпе.       Элейв, признаться, так и не вспомнил, танцевал ли он с этим омегой или нет, однако имя его было ему знакомо.       — Вы сын Каледума Липпе? — спросил снова Элейв, не представляя, какую душевную рану нанес молодому омеге своим равнодушием к его красоте. У него даже не блеснули глаза, хотя прежде ни один альфа не позволял себе пройти мимо такого юноши, как он.       — Да, верно, — улыбнулся через силу Оливер, чувствуя, с какой насмешкой смотрит на него Айвэ. Он-то рассчитывал привлечь к себе внимание принца и унизить Айвэ в глазах приглашенных гостей, однако принц оказался безучастным и даже не вспомнил его. — Мой отец просил передать, что очень благодарен вашей семье за заботу обо мне. Ваш папа поручился за меня и принял под свое крыло.       Элейв повернулся к Айвэ, вспоминая, как он рассказывал об этом юнце, и уловил в его взгляде насмешку, да такую едкую, какой прежде не видел. Айвэ злорадствовал и из прочих омег выделял именно этого, радуясь его неловкости больше остальных. Кажется, этот Оливер не так прост и имеет свои счеты с фаворитом. Видимо, они враждовали.       — Для Танистри честь позаботиться о вас, — сообщил Элейв, решив, что простая вежливость будет сейчас уместнее, чем расспросы, какие дела имел Айвэ с этим юношей. — Надеюсь, вам понравилось в столице.       — О, вы не представляете, насколько меня поразил этот великолепный город, — вдруг улыбнулся Оливер, найдя зацепку, чтобы продолжить разговор. — Я никогда не видел столько снега. Южные города безупречны, но не так величественны.       Элейв неопределенно кивнул, все меньше ощущая хоть малейшую симпатию к этому навязчивому юноше. Неужели он так жаждет его внимания, что готов унижаться и пытаться всеми силами продолжить разговор, который одной из сторон вовсе не интересен? Только что с Айвэ они придумывали, какое животное больше подойдет по характеру каждому из благородных гостей, и тяготиться вежливыми разговорами ему хотелось меньше всего.       — Южные города не менее красивы, — отозвался Элейв коротко, надеясь, что Оливер не найдет способа продолжить разговор. Впрочем, он ошибался.       — Мой отец жизнь положил ради благополучия Адалонии, — ответил Оливер с улыбкой. — И хотя мы с вами из одной страны, порядки в столице несколько отличаются от тех, к которым я привык. Раз ваша семья заботится обо мне, не станет ли для вас затруднительным рассказать мне о местных обычаях, Ваше Высочество?       Айвэ выгнул бровь. Он вспомнил себя в семнадцать лет, и в те годы он ни за что не опустился бы до того, чтобы клянчить чье-то внимание. Оливер же всеми силами желал заинтересовать принца, однако разница между ними была столь велика, что подобное предложение Элейв с радостью был готов отклонить. Оливер, думающий о развлечениях, и Элейв, готовый вот-вот стать главнокомандующим, — разве между ними есть хоть что-нибудь общее?       — Дорогие гости, — вдруг вовремя объявил распорядитель бала, будто почувствовав неладное, — мы вволю танцевали и наверняка утомились, поэтому приглашаю вас в соседний зал отужинать.       Оливер уловил в этом тот жест, который делают обычно крайне осторожно: распорядитель бала дал ему понять, что разговаривать сейчас никак не уместно.       Гости тут же засобирались в соседний зал, где уже подали консоме, жаркое с салатом, мороженое, филеи из цыплят, вино и множество других старательно приготовленных блюд. Прислуга с ног падала, пока готовила все это великолепие. Длинный стол, укрытый белоснежной скатертью, приглашал к себе, и гости не желали медлить.       — Тогда в другой раз, — поклонился Оливер, тут же пропадая с глаз, будто его и не было.       Когда гости расселись за столом в соседнем зале, Айвэ сел по правую руку принца. Рядом были Генрих с Аароном, что уже было особым благоволением королевской семьи, а затем сидел Алвис.       И лишь где-то там, на десятом месте, в свите консорта Кассель, который не присутствовал на балу, сидел Оливер, бросающий взгляды на принца и его ненавистного фаворита.       «Петушара», — мысленно негодовал Оливер. — «Подожди еще, недолго будешь хвостом крутить».       Когда все приступили к еде, Айвэ жестом подозвал к себе слугу, что-то шепнул ему и затем вернулся к разговору с принцем. Они улыбались друг другу, не переходя, впрочем, границ дозволенного, и от этого Оливеру становилось еще гаже. Лучше бы принц всячески демонстрировал к нему вожделение, лучше бы гладил его талию и руки, лучше бы распущенно склонялся ближе обычного, чем проявлял столь явное уважение. Тогда у Оливера было бы право думать, что Айвэ — всего лишь телогрейка для альфы, который редко интересовался постельными делами. Теперь же ему не хотелось даже смотреть в их сторону, чтобы не портить себе настроение.       Когда гости прикончили консоме и цыплят, прислуга подала сочных фаршированных петушков, напичканных овощами и перцем.       Перед Оливером поставили длинное блюдо с жирным петухом, нафаршированным до трещащих боков. Он был больше остальных, сочнее и очень напоминал того черного, которого он прислал Айвэ, чтобы унизить. Стоило только Оливеру заметить поданные блюда, как он побледнел, вызвав беспокойство сидящих рядом гостей, и бросил взгляд на Айвэ.       Тот неотрывно следил за его реакцией. Один только испуг Оливера о многом ему рассказал, и тогда он с улыбкой поднял бокал вина и сделал глоток, лаская несчастного Липпе презрительным вниманием. Это был взгляд, которым наблюдают за казнью, и Оливер отказался от курятины, решив, что он уже сыт.       «Дитя», — подумал Айвэ. — «Неразумное дитя».