Стервятник

      Теперь Айвэ был омегой. И хотелось бы добавить, что он обрел статус свободного омеги, однако в действительности это было совершенно не так.       Как только он вырвался из отчего дома, он понял, что тянется к единственной в жизни важной ценности, которую воспевают из каждого угла, но которой никто никогда не обладал — к свободе. Свободой он считал вовсе не чистое поле и освобождение от налогов, а ясный разум, порядок в жизни и полный кошелек, которым всегда можно распорядиться по своему усмотрению.       О ясном разуме он теперь мог только мечтать. С одной стороны — недовольный дворец, с другой — потеря доверия короля, с третьей — смятение, вызванное утратой прежней устойчивой власти. Он годами оставался на позиции, с которой его могла сбросить разве что смерть, — смерть его и сбросила.       О порядке тоже не могло быть и речи. У него все еще не было даже личного слуги. И дело было вовсе не в том, что во дворце закончилась прислуга: для того, чтобы достать себе помощника, требовалось слово Элейва, ставшее вдруг более весомым, чем его собственное. Когда Элейв подарил Айвэ комнату рядом со своими покоями, он не мог даже по своему усмотрению подвинуть вазу, потому как убранство во дворце подчинялось строгим правилам, и изменить его мог только Элейв. Тем вечером Айвэ сидел у окна и смотрел на разыгравшуюся метель, апатично размышляя, как ему наладить жизнь, если о каждом шаге нужно отчитываться и спрашивать разрешение?       У Айвэ остался разве что полный кошелек, которым он мог свободно распорядиться. Аарон отписал ему обратно все имущество, и теперь деньги были хорошим дополнением к званию фаворита. Сразу после этого Айвэ собрал для Аарона внушительное приданое, куда вошли не только деньги, но и ткани, и табун подросших лошадей, которых он купил еще два года назад. Генрих вежливо отнекивался, заверяя, что Аарон важен ему и без приданого, а Айвэ только просил помолчать и советовал принять имущество без лишних слов.       — Я хочу, — говорил Айвэ, — чтобы Аарон был вхож в свет. Вы знаете его родителей?       Генрих понимал, к чему ведет Айвэ. Такие разговоры никогда не велись в присутствии Аарона, и Айвэ мог увидеться с Генрихом только во дворце, где они могли обсудить вопрос будущего молодой семьи. И оставлять эту тему без обсуждения Айвэ был не намерен.       Лимбург промолчал.       — Они давно мертвы, — продолжил Айвэ, бросая мимолетный взгляд на черную трость в руке альфы. — Если Аарон станет вашим мужем без рода и приданого, его не примут ни в один благородный дом, а во дворце он будет только благодаря вам. Поэтому дайте мне наладить хотя бы денежный вопрос, а после свадьбы он возьмет вашу фамилию. Это позволит ему крепко стоять на ногах.       Генрих был человеком искренним, но весьма скромным и не часто задерживался в богатых родовитых домах. Балы были ему не так уж милы, и любому вечеру в развлечениях он с удовольствием предпочел бы отдых в кругу семьи. Но он не мог держать Аарона взаперти. Пока этот нежный цветок, так оберегаемый руками Саламандры от любых посягательств, только расцветал, он, быть может, и не нуждался в балах и развлечениях, но как только он созреет, как только утратит невинность, ему обязательно захочется выходить в свет и почаще видеться с Айвэ, который со временем станет мудрее и сильнее. Генрих не строил иллюзий: когда-нибудь Аарон потеряет прелесть юношества, но обретет совершенно другую мягкость, какую обретает любой омега, получающий любовь и внимание мужа. И Генрих нисколько не смущался этого.       Генриху пришлось спрятать подальше неуместную скромность и согласиться, что Аарону непременно нужно приданое.       Айвэ посчитал один из насущных вопросов навсегда закрытым. Через два дня Генрих объявил о помолвке.       Весть о ней разлетелась по всей столице, но Генрих, следуя традиции дома Лимбургов, не захотел устраивать пышный праздник. Пока другие семьи приглашали всех родственников посмотреть на женихов, Лимбурги куда серьезнее относились к свадьбе, чем к помолвке, и не придавали особенного значения словесным обещаниям без женитьбы. Лимбурги были очень прагматичны, и только Генрих отличался нежным чувственным сердцем, несмотря на выбранную профессию.       И даже если Генрих и следовал этой традиции, он все же пригласил в свой дом ближайшее окружение: Его Высочество, Айвэ, Алвиса и еще двух друзей по медицинской практике.       Аарон был прелестен в розовом платье и меховой накидке из белой норки. Он сидел подле Генриха, и их руки были так близко, что всем казалось, будто они непременно коснулись бы друг друга, не будь правила приличия столь строги в вопросе отношений полов.       — О, вы безупречны, Аарон,— заметил с улыбкой один из друзей Генриха. — Мех вам очень к лицу, он делает вас еще прелестнее, чем вы есть. С каких пор он так нравится вам? Сколько мы виделись с вами, вы всегда предпочитали атлас.       Аарон улыбнулся ему, довольный чужим вниманием.       — Завтра первое февраля, отчего бы мне не надеть мех? — мягко ответил он. — Сейчас так холодно, не хотелось бы простудиться.       Однако Аарон был куда дальновиднее, чем предполагали друзья Генриха. Он хорошо подметил, что когда Айвэ объявляли фаворитом, на нем был мех чернобурой лисы. Даже если Айвэ не так уж любили во дворце, с того дня именно он стал одним из законодателей общего стиля, и именно к его выбору одежды волей-неволей станет присматриваться весь двор. И если уж его выбор пал на мех, значит скоро все меховые рукавицы, шубы и воротники разберут, а цена на них подскочит до небес. Аарон не стал объяснять все это Генриху, зная, что жених не то чтобы сильно увлечен модой и предпочитает одеваться так, как велит ему его собственный модный дом, и решил заранее обзавестись вещицей, которая в будущем станет символом роскоши.       После недолгого ужина омеги сели на у окна, а альфы остались за столом, пока незаметная прислуга убирала грязные приборы и расставляла закуски и вино.       Омег было всего четверо: Айвэ, Аарон и двое супругов приглашенных друзей Генриха. Стоило только им остаться в одной компании, как все четверо ощутили легкую неловкость, и Айвэ первым завел разговор, надеясь некоторым образом расслабить гостей. Он знал этих омег и когда-то танцевал с ними на балах, и тем страннее было видеть теперь их напротив так близко. Поначалу разговор не шел, но доброта Аарона и гибкий язык Саламандры быстро расслабили омег, и вскоре до слуха альф доносился слабый смех и тихие разговоры. Элейв мельком бросил взгляд на компанию, и, когда понял, что Айвэ нашел общий язык с супругами приятелей, успокоился.       Альфы всегда были шумны, когда в одной комнате находились омеги и алкоголь. Алвис начал отпускать первые шуточки после нескольких бокалов, и Айвэ бы предпочел незаметно увести его в другую комнату и запереть его там до утра, однако остальные находили его слова слегка забавными, и пришлось смириться с мыслью, что вскоре это перерастет в нечто большее, а омегам придётся подняться наверх, чтобы не становиться свидетелями чужого хмеля. По крайней мере, однажды какой-то гувернер как-то рассказывал, что омега должен мириться с пристрастием мужа к алкоголю и лучше ему пытаться мягко увещевать его, чем что-то требовать.       Когда альфы предложили сыграть в кости, из омег с удовольствием согласился только Айвэ, которому до тошноты надоело вести беседы о быте и домашних делах, а остальные поднялись наверх, решив развлечь себя игрой на фортепиано.       В последний раз Айвэ притрагивался к азартным играм в тюрьме и с радостью принял прежние правила: игра велась не на деньги, а на желания.       Поначалу общество Айвэ несколько смущало всех присутствующих, однако когда он придумал для проигравшего Алвиса воткнуть павлинье перо в волосы и всю следующую игру кукарекать при упоминании его имени, неловкая атмосфера сменилась громким смехом. Игра продолжалась.       Для того, чтобы вернуть прежнее влияние на умы придворных, Айвэ требовалось посетить сотню подобных приемов, сыграть тысячи партий и произнести миллионы речей. Ему следовало теперь проявлять все дружелюбие, на которое он только был способен, и на это могли уйти многие месяцы, если не годы.       — Загадывайте, герцог! — засмеялся один из друзей Генриха, когда проигравшим на этот раз оказался Элейв. — Судьба принца в ваших руках!       Айвэ сделал задумчивое лицо и погладил подбородок. Его просили придумать задание для принца ради собственной безопасности: королевский любимчик точно не обрушит на себя гнев короны, если придумает не совсем подобающее статусу задание.       — А вам я задам... — начал он, взглянув на Его Высочество. — Полезайте под стол и цитируйте сорок шестой сонет Шелля.       Элейв усмехнулся. Казалось, подобное задание нисколько не смутило его, и он был готов с достоинством принять поражение.       — Каждый из проигравших вам должен быть таким образованным? — поднялся он с места, а затем полез под стол, едва не ударяясь о него лбом.       Если бы кто-то другой заставил принца лезть под стол, неизвестно, как отреагировал бы Элейв, однако подобная шалость запросто могла сойти с рук Айвэ Саламандре. И все ждали, когда же принц закончит цитировать заученный сонет, когда вдруг Айвэ почувствовал, как руки Элейва пробрались под платье и принялись поглаживать сильные ноги.       Айвэ никак не изменился в лице и со слабой улыбкой продолжал слушать, как принц цитировал известного поэта, а сам покрывался мурашками, чувствуя, как все выше и выше поднимаются ладони, как обводят колени, как игриво оттягивают теплые чулки. Невероятных усилий стоило ему сохранить лицо, пока никто не замечал творящегося под столом. А принц все гладил и гладил его ноги, играючи цитируя длинный сонет, и Айвэ уже пожалел, что выбрал сорок шестой, а не двадцатый, с которым можно было бы управиться всего за полминуты. Он чуть заерзал, надеясь уйти от прикосновений, однако принц решил больше не распалять возлюбленного и, процитировав последние строки, выполз на свет, бросая на Айвэ довольный взгляд. Тот ответил ему недовольным фырканьем, который сулил Элейву только одно: теплую постель после недолгих нравоучений.       Как бы Айвэ ни умел сохранять спокойствие, сердце его гулко билось о ребра, готовое выпрыгнуть из груди. Элейв, этот мальчишка! С каких пор он так осмелел? В мыслях Айвэ мелькнуло, что они уже два дня не были вместе, и это хоть немного объясняло нетерпение любовника.       Игра закончилась так: Алвис был привязан к стулу с павлиньим пером в волосах, один из друзей обнимал бутылку вина и разговаривал с ней, как с мужем, второй приятель поправлял на себе омежью шляпку с пером, Генрих пытался незаметно стереть с лица кошачьи усы, нарисованные углем, Элейв держал на голове две книги и старался лишний раз не шевелиться, а Айвэ с полным ртом орехов рассказывал шутки, услышанные им еще на Юге. Алвис хохотал как безумный, остальные тоже не выдержали, и вскоре книги с головы Его Высочества попадали ему на колени.       Ужин закончился превосходно.       — Господа, оставайтесь здесь до утра, — предложил Генрих. Алвис тут же отказался: у него, так сказать, намечалось тайное свидание на соседней улице ровно в полночь. Элейв и Айвэ переглянулись — в публичный дом пойдет, не иначе. Друзья тоже отказались, мотивируя это тем, что мужья наверняка не согласятся оставить детей на слуг. А принц и его фаворит проявили благосклонность к такому предложению и решили, что непременно пробудут здесь до утра.       Гости разъехались, а альфы сели за столом, решив перед сном побыть еще немного друг с другом. Пока Элейв, Генрих и Алвис обсуждали свои дела и неспешно потягивали вино, Айвэ и Аарон ушли к Элмеру и были с ним до тех пор, пока Меволь не сообщил, что ему пора укладываться в постель. Элмер, в последнее время редко видевшийся с отцом, никак не хотел ложиться спать, и тогда Айвэ обещал побыть у его постели, если тот послушает Меволь.       Аарон ушел, чтобы напомнить мужчинам, что время уже перевалило за одиннадцать часов и лучше им понемногу закругляться, а Айвэ тем временем сидел у постели Элмера и тихо рассказывал ему о Юге, держа в руках детские ладони.       В такие моменты Айвэ хотелось забрать Элмера с собой во дворец, и в тот же миг разум твердил: нельзя. Нельзя, если он хочет, чтобы этот ребенок жил. В доме Генриха Элмер ни в чем не нуждался, и Айвэ был благодарен Лимбургу за заботу о его сыне. А что до тоскующего сердца — эту боль можно унять.       — Отец, — тихо позвал его Элмер, когда Айвэ закончил говорить, — когда я буду жить с тобой?       Айвэ склонился над постелью и мягко поцеловал Элмера в белый лоб.       — Скоро я улажу все дела и заберу тебя с собой, — ответил он тихо. — Засыпай, зайчик. Я люблю тебя.       Элмер помолчал, а потом запоздало ответил:       — И я тебя.       Он отвернулся, и Айвэ покинул комнату. Он был бы плохим отцом, если бы по голосу сына не понял, что его что-то тревожит, однако Элмер и так припозднился со сном, и лучше было не донимать его лишним вниманием.       Когда он вошел в гостиную, где должны были сидеть мужчины, на него обрушился запах вина и громкий смех. Альфы были слегка пьяны, и робкий Аарон пытался мягко забрать у них бутылку, но выходило у него плохо. Они были не так пьяны, чтобы принять их за свиней, однако все-таки слегка перебрали и говорить с ними мягко было невозможно.       — Уже поздно, — робко заговорил Аарон, забирая из рук Генриха бокал. Тот заулыбался и притянул к себе ладонь возлюбленного в розовой перчатке и коснулся ее губами.       — Я так люблю вас, Аарон, — сказал он тихо, и Аарон залился краской, забыв, зачем вообще пытался уложить захмелевших альф спать. — Вы для меня дороже всех на свете. Я никогда не испытывал ни к кому таких чувств. Вы верите мне? Вы бы остались рядом со мной навсегда?       Аарон стоял ни жив, ни мертв от смущения. Он не мог даже забрать ладонь из чужих рук, пораженный и искренностью Генриха, и тем, что он позволил себе проявление чувств при посторонних.       Генрих убрал руки только тогда, когда Айвэ взял Аарона, как игрушку, и спрятал за своей спиной.       — Вы слепой? — поинтересовался он прохладно. — Не видите, что смущаете его?       Аарон был безмерно благодарен Айвэ за защиту и осторожно выглянул из-за его спины, надеясь, что Генриху досталось не слишком сильно.       — Господин Саламандра, — пролепетал Лимбург, и Алвис громко рассмеялся.       — Даже после развода защищаешь свою пташку, да? — беззлобно поинтересовался он, а затем налил еще вина и протянул бокал Айвэ. — Выпей с нами! Сегодня такой праздник. Аарон, хотите тоже немного?       Айвэ не пришел бы в бешенство, если бы его изначально позвали посидеть рядом, и оттого слова пьяного Липпе и самодурство Генриха по отношению к Аарону, не способному дать отпор, его страшно разозлили. Он уже собирался обрушить на них весь свой гнев, как вдруг Элейв одной рукой обвил его бедра и притянул к себе, усаживая на колено.       — Он любит всеми командовать, — с хмельной улыбкой сообщил Элейв. — И, кажется, сам не понимает, насколько это притягательно.       Он мягко прижался губами к шее возлюбленного, забывая, что находится в компании друзей, как вдруг услышал скрежет, который заставил его отвлечься. Все находившиеся в зале уставились на четыре глубоких борозды на столе и на выступившие когти Айвэ, ставшие острее бритвы.       — Ты, Алвис, вали к своим шлюхам, — заговорил Айвэ, глядя на него, как на врага. — Генрих, иди в кровать. Если я услышу, что ты хоть пальцем притронулся к Аарону, я от тебя даже могилы не оставлю.       Генрих пропустил эту грубость мимо ушей и потер глаза, не желая верить в увиденное, а после тихо пробормотал:       — О небо, померещится же...       Он понял, что угрозы Айвэ — не шутки, и лучше бы ему было послушаться и покорно пойти наверх. Алвис же только рассмеялся.       — Не трогай собаку, если не знаешь, кто ее хозяин, — сказал он. — Лучше не обижать твоих любимцев, Саламандра, да?       Айвэ шикнул на него, и Алвис подскочил с места.       — Да-да, убираюсь к своим шлюхам, — улыбнулся он примирительно, а затем позвал прислугу, чтобы ему подали одежду, и скрылся из дома уже через минуту.       Генриху тоже помогли подняться наверх, и Аарон благодарно кивнул Айвэ, покидая гостиную.       — А для меня приказа не будет? — тихо промурлыкал Элейв, на что получил лишь молчание и колючий взгляд.       Айвэ встал с места и, не оглядываясь, направился наверх по лестнице. Элейв посидел еще немного за столом, улыбаясь, а затем поднялся следом.       Айвэ к тому времени уже был в покоях, которые приказал ему выделить Генрих, и Ману помогал ему раздеваться. Элейв чуть приоткрыл дверь, подглядывая за омегой, как мальчишка, пока Айвэ неспешно оголял плечи, затем грудь и ноги. Он снял корсет, чулки, снял белье, а затем облачился в тончайшую шелковую сорочку, оставаясь под ней полностью обнаженным. Элейв сглотнул, дыхание его отяжелело.       — Принеси яблочный сок, — приказал Айвэ. Ману поклонился, забрал одежду, которую следовало проветрить до утра, и покинул комнату. Элейв вовремя отошел в сторону, чтобы не наткнуться на слугу, и улыбнулся: если Айвэ приказывал принести любимый сок принца, без которого тот не ложился спать, значит, он был в добром расположении духа.       Айвэ сел перед зеркалом и распустил волосы, расчесывая их гребнем, подаренным принцем. Он все еще демонстрировал холодность и сдержанность в жестах, когда на его плечи вдруг опустились руки принца, мягко разминая уставшие мышцы.       — Ваша спальня за следующей дверью, — напомнил ему Айвэ прохладно и ощутил, как руки принца спустились ниже, а щетина защекотала шею. — Вы пьяны.       — Я так пьян, что даже комнаты перепутал, — улыбнулся Элейв. — На вас сегодня были такие чудесные чулки, Айвэ…       Айвэ продолжал невозмутимо расчесывать волосы, пока Элейв не забрал у него гребень, стягивая с плеча сорочку.       — Будь вы против, давно бы прогнали меня, — выдохнул он, мягко целуя острые плечи. — Айвэ, вы так красивы в своей неприступности…       Элейв целовал плечи, шею, ласкал грудь, и эти откровенные приставания, никак не похожие на искусный флирт, которому подобает научиться мужчине в его возрасте, слишком хорошо располагали к себе Айвэ. Саламандра всегда ценил в нем эту простоту и открытость, и это оказывало на него воздействие, которое, казалось бы, не должно оказывать на образованного человека, любящего тонкое искусство.       Айвэ прерывисто выдохнул, когда Элейв поднял его на руки. Оказавшись в дюйме от лица омеги, Элейв прижался к его губам, ощущая, как чужие руки обвивают его шею.       Этого было достаточно. Он шагнул в сторону и неловко упал на постель, нависая сверху. Элейв смотрел на Айвэ пьяными глазами, не в силах налюбоваться раскинувшимся под ним омегой с приспущенной с плеч сорочкой.       Он набросился на Айвэ, как голодный зверь. Он и сам не понимал, откуда в нем проснулся этот голод, откуда появилась жадность, но он полночи шептал, что Айвэ придает ему сил, что он его солнце по утрам, что он его луна, его вода и пища, его мысли, чувства, его поддержка, его драгоценная жемчужина. Что он утоляет его голод и вызывает его, что он его день и ночь, его клинок и щит, разум, душа и свет.       Айвэ открыл глаза ранним утром. Солнечные лучи сквозь шторы пробивались в комнату и ласкали обнаженные ноги любовников, гревших друг друга теплом тел. Айвэ потянулся, утопая в мягких подушках, и бросил взгляд на Элейва, обнимающего его во сне за талию.       Пока никто не видел, Айвэ довольно улыбался, припоминая, с каким усердием вчера захмелевший Элейв пытался смягчить его недовольство, и ради этого стоило недолго побухтеть на него. Айвэ прикусил губу и ласково погладил Элейва по волосам, однако будить не стал и аккуратно выполз из постели.       Когда Элейв открыл глаза, Айвэ уже завтракал, проверяя почту, принесенную гонцом. Поначалу принц даже не сразу понял, где он, а затем приложил руку к голове.       Его тихий стон привлек внимание Айвэ. Он обернулся, а затем сделал глоток свежего сока.       — Доброе утро, Ваше Высочество, — со слабой улыбкой сказал он, и Элейв мутно посмотрел на него. Взгляды их встретились.       — Айвэ… Который сейчас час? — севшим голосом спросил Элейв. — И когда мы уснули?       Айвэ усмехнулся, а затем бросил взгляд ниже пояса.       — Какая теперь разница, когда мы уснули, — сказал он, и Элейв, заметив этот удовлетворенный взгляд, быстро прикрылся одеялом, чтобы предстать перед избранником в подобающем виде. — Уже десять часов. Хотите клубники? Генрих все утро извинялся передо мной и невесть каким образом достал мне клубники из теплиц. Бедный мальчик, его наверняка сейчас мучает совесть.       Элейв издал страдальческий вздох. Он, в общем-то, тоже вчера вел себя отвратительно, но тогда его поступок не казался ему неправильным. Вчера ему будто хотелось, чтобы друзья видели, насколько они с Саламандрой близки, и чтобы они уважали слово Айвэ не меньше его собственного. Теперь он понятия не имел, что за демоны его попутали, раз он не счел те мысли величайшей глупостью. Айвэ заслуживал на публике всяческого уважения, а не чтобы к нему пьяно лезли и распускали руки. Он встал с постели, укрывшись одеялом, придвинул стул и присел рядом с Айвэ.       — Не знаю, что нашло на меня вчера, — сказал он тихо, осушив бокал яблочного сока. — Я повел себя ужасно. Вы не в обиде на меня?       Айвэ взглянул на него и мягко провел ладонью по колючей щеке.       — Вы собственник и ревнивец, — заметил он мягким голосом без тени укора. — Мне известно о манере альф хвастаться любимыми омегами, и я могу простить вам эти игры в присутствии Алвиса или Генриха. Но если осмелитесь на подобное в компании посторонних, я вам устрою такую трепку, которую вы запомните на всю жизнь. Поняли?       От этой угрозы, произнесенной с улыбкой, Элейву стало не по себе, и он решил, что лучше откажется от такого крепкого вина, если рядом будет кто-то посторонний. Он кивнул и потянулся к Айвэ, оставляя на его губах теплый утренний поцелуй. Его все еще мучила совесть из-за того, что он нарушил данное когда-то обещание: он дал слово не пить при Айвэ, чтобы не искушать его, но все же позволил себе немного в компании друзей.       — Так-то лучше, — ответил Айвэ, а затем нанизал на вилку спелую клубнику и поднес ее к чужим губам. — Хотите? Очень вкусно.       Элейв вежливо отказался и отдал ее Айвэ, решив, что ему будет полезнее.       — Кто пишет? — спросил он, подозвав к себе стоявшего за дверью слугу и велев принести ему чистую одежду. Тот повиновался.       — Принц Лилиум, — ответил Айвэ. — Он говорит, что сегодня отведет меня в святилище к другим жрецам и расскажет о моих обязанностях.       Элейв понятливо кивнул, а затем встал со стула, зашел за ширму и принялся умываться ледяной водой, принесенной слугой, и одеваться. Айвэ тем временем неспешно наслаждался завтраком.       — А Алвис где? — спросил принц, натягивая сапоги.       — Нежится в объятиях снятого ночью красавца, — бросил Айвэ. — Или спит во дворце. Его не видели здесь со вчерашнего вечера.       Элейв напоследок поцеловал Айвэ в ровный пробор, а затем покинул комнату. Ему срочно нужно было помахать мечом на холоде, чтобы прийти в бодрое состояние духа.       Генрих действительно чувствовал вину перед Айвэ, считая, что из-за его излишней смелости Айвэ пришлось вступиться за Аарона и привлечь к себе внимание. Несмотря на то, что Аарон ни в чем не винил Лимбурга, он все равно извинился перед ним и пытался загладить вину перед омегами как мог. Айвэ не стал отговаривать его и с удовольствием принял клубнику, которую невозможно было достать в начале февраля. Айвэ даже гадко подумал, что обижаться на Генриха очень выгодно.       Аарон и Генрих попрощались с гостями, и уже в двенадцать часов Айвэ и Элейв были во дворце. Пьянчуга Алвис, как оказалось, дрых в своей комнате, и будить его не стали.       Айвэ отправился к Лилиуму в третьем часу. Когда он постучал в покои принца, тот сидел у камина с мужем. Они о чем-то беседовали, глядя на трескучее пламя, и появление Айвэ вызвало на губах Лилиума теплую улыбку.       — Айвэ, — встал он с кресла, — я ждал вас.       Айвэ присел перед ним в вежливом поклоне, не обращая внимания на Питера, который так и остался сидеть в кресле и даже не оторвал взгляда от огня.       — Я заставил вас ждать, — ответил он.       — Нет, что вы, — мягко погладил его по плечу Лилиум, а затем спешно повел за собой, чтобы не отягощать более Питера и Айвэ компанией друг друга. — Вы, должно быть, ничего не знаете о своих будущих обязанностях. Я расскажу вам.       Лилиум и Айвэ оделись, а затем принц повел его по чистой дорожке прочь из дворца. На улице было морозно, и Айвэ пришлось обернуться в шубу, чтобы не продрогнуть, а Лилиум шагал лишь в легкой накидке и без перчаток.       — Вы, наверное, думаете, что Танистри очень повезло не чувствовать мороза, — мягко сказал Лилиум между делом.       — Именно об этом я и думаю, — ответил Айвэ, согревая красный нос теплыми рукавицами.       Лилиум тихо засмеялся.       — Вы не договорили, чем я буду заниматься, — напомнил ему Айвэ уже в который раз.       Лилиум вел себя так, будто ему требовалось растянуть двухминутный рассказ на полчаса. Он уходил от темы, порой говорил одно и то же, даже углубился в историю жречества и объяснение сути культа Троих Братьев, о котором Айвэ знал еще с юных лет. Все это наводило на мысли, будто Лилиум старается вовсе не объяснить ему суть темного культа, а наоборот отвести разговор от него подальше.       Когда Лилиум в шестой раз отвел тему, Айвэ перестал допытываться и оставил разговор плыть по течению. Он знал: Лилиум провидец, и если он не захочет о чем-то говорить, он не станет этого делать. Это наводило на мысли, будто принц играет в этой партии не последнюю роль и всячески пытается оттянуть момент завершения игры.       Через десять минут они подошли к большому святилищу, вокруг которого, однако, все поросло кустами. Богатая отделка скрылась за вьюном, а дорогу замело снегом. Стеклянный купол укрывала большая снежная шапка, и будто никому во дворце не было дела до этого богатого, но скрытого в лесу святилища. Вокруг действительно все поросло кизилом, дерезой и сосной, и место казалось не столько заброшенным, сколько нелюбимым его обитателями. Это Айвэ понял по крепкой двери с еще не заржавевшим замком, который служил напоминанием, что здесь есть люди.       Лилиум понял настроение Айвэ по одному только взгляду.       — Темный культ многие не любят, — сказал он. — Никто не хочет связываться с теми, кто молится за покойников.       «Так вы бы не создавали о темных жрецах впечатление колдунов-затворников, того гляди и неприязни к ним было бы меньше», — мысленно бросил в ответ Айвэ. Лилиум видел будущее, но не читал мысли.       — Вам все объяснят внутри, — закончил Лилиум, а затем подошел к двери и громко постучал. — Одна надежда на вас.       Через минуту им открыл высокий омега в темной одежде. Одежда эта была бесформенной и не особенно красивой, и Айвэ невольно скривил лицо, представляя, что и ему придется надеть этот балахон.       — Здравствуйте, Ваше Высочество, — поклонился омега, пряча лицо в капюшоне.       — Здравствуй, — улыбнулся ему Лилиум. — Это тот самый юноша, который теперь будет среди вас. Объясните ему ваши порядки. — Затем он обернулся к Айвэ и улыбнулся: — Надеюсь, ваш первый день пройдет более чем удачно.       Он поспешно удалился, и Айвэ смотрел ему вслед хмурым взглядом.       — Дурачишь меня, принц, — тихо сказал он, покачав головой и цокнув языком, а затем обернулся на омегу в дверях. — Рассказывай, что у вас за культ.       Неизвестный поклонился и поманил Айвэ за собой. Саламандра последовал за ним и закрыл за собой дверь, когда не заметил прислужников, которые сделали бы это вместо него.       В святилище было тепло, и Айвэ наконец снял рукавицы. Расписные стены тянулись на много метров вверх, и когда омега провел его дальше, Айвэ стало невыносимо жарко. Духота заставила его тут же снять с себя пальто и вязаную накидку. Он остался в одном зимнем платье и мгновенно покрылся потом, отчего ткань неприятно прилипла к телу. Туго затянутый корсет заставил Айвэ остановиться и опереться рукой о прохладную колонну. Казалось, он сейчас потеряет сознание.       — Откройте окно, — раздался голос его проводника. — Ему плохо.       Он подошел ближе к Айвэ.       — Совсем дурно? — спросил он, забирая из рук Айвэ пальто, и Саламандра уловил деревенскую простоту в речи незнакомца. — Мы тут огня развели, в тепле сидим. Вам, наверное, в таких одежках совсем туго.       Повеяло свежестью, и Айвэ наконец пришел в себя, ощущая прилив сил. Он отдышался, выпрямился, забрал обратно пальто. И обомлел.       Святилище было большим, просторным, однако вместо молящихся жрецов он увидел раскиданные на мраморном полу кости домино, деревянные кружки с водой, недоеденный обед, и лежащих на шкурах альф и омег, с интересом глядящих на новенького.       — Верье́ску, это кто еще такой? — донесся зычный голос из толпы.       Замешательство Айвэ было вполне оправданным. Происходящее никак не вязалось с теми обязанностями, что должны выполнять жрецы, и Айвэ на мгновение потерял дар речи. Не хватало только пинты пива, чтобы предположить, что эти люди перепутали святилище с таверной.       — Это новый жрец, которого обещал прислать принц Лилиум, — отозвался этот самый Верьеску, а затем все-таки забрал у Айвэ пальто, чтобы убрать его в один из сундуков в углу.       Айвэ наконец отмер.       — А, это тот самый малый, который урезал нам деньгу?       Говоривший поднялся с постеленных шкур. Им оказался крепко сбитый альфа, хорошо сложенный и весьма симпатичный на лицо, однако рост его слегка переваливал за полтора метра, и он едва доставал Айвэ до груди. Он все время почесывал заплетенную в косички бороду и затем скрещивал на груди покрытые шрамами руки.       — Ты у нас кем будешь? — спросил он, подходя к Айвэ и задирая голову. Его нисколько не волновал вопрос их разницы в росте. — Принц рассказал, что ты тот самый советничек, который посоветовал королю урезать нам жалованье, так? А ты такой, каким я себе представлял.       Айвэ не отвечал, предполагая, что и на следующий вопрос этот альфа ответит сам.       — Правила у нас следующие: друг на друга не стукачить, гостей не звать, — продолжил альфа. — Я Дуна́й, Верьеску мой муж. — Затем он указал на остальных: — Ла́мий, Цихи́ли и Салье́. Ламий и Салье женаты. Еще вопросы?       Айвэ вздохнул, затем прочистил горло и обвел взглядом всех присутствующих.       — Вы что, все из Далматии? От вашего акцента уши вянут.