Стервятник

      С восходом солнца во дворе их уже ждала крытая деревянная повозка. У Латифи не повернулся бы язык назвать это каретой, потому как в ней не было никаких удобств, кроме деревянной сидушки и занавесок из тонкой ткани. В таких повозках путешествовали омеги из небогатых домов, способных обеспечить их всем необходимым, но без излишеств.       «Не могли нормальную карету найти?» — мелькнуло мыслях Латифи, но он не позволил кому-то думать, будто недоволен тем, что прислал глава клана.       Айвэ же был в восторге. Простой мальчишка, которому с детства казалось, будто жизнь его так и закончится в отчем доме, никогда и не мечтал оказаться там, где желал побывать каждый. Дворец Саламандр слыл воплощением легендарной роскоши, и Айвэ готовился увидеть белые остроносые башни, резные каменные арки, высоченные своды, парящие над головами, и разрисованные синими узорами стены. Он не мог усидеть на месте, как бы ни уговаривал его Латифи угомониться, и любопытство пересилило страх неизвестности: он старался не думать, отчего вдруг клан решил пригласить его к себе.       Последним из дома вышел Оздемир. Айвэ видел, как он приложил ладонь к двери, благодаря дом за оказанное гостеприимство — так делали всегда, если внутри не оставалось никого. Простой обряд, о котором Айвэ забудет сразу же, как покинет Далматию.       Их сопровождали двое янычар с длинными ятаганами в руках, и Айвэ, держа Латифи за руку, едва ли мог рассмотреть дорогу через тонкое решетчатое окошко с причудливым орнаментом. Они миновали городскую площадь, рынок, а затем выехали на пыльную дорогу, ведущую во дворец.       Любая дорога в Далматии была покрыта толстым слоем пыли. Это была страна песков и ветра, и всякому, кто был в своем уме, приходилось скрывать лица за плотными тканями, чтобы не сжечь кожу на солнце и не занести через ранки на лице неизвестную инфекцию. Здесь выживали самые осторожные и бдительные, и не просто так малолетних детей не выпускали надолго из дома, пока они не достигали более-менее крепких годов.       Через полчаса пути копыта лошадей уже цокали по белому камню, и Айвэ жадно рассматривал роскошные дворцы, высокие дома и снующих туда-сюда слуг, которых слали то за хлебом, то за мясом. Для него выход за пределы маленького дома был сродни настоящему приключению в мир взрослых. Все для него было ново, неизведанно, и Латифи перестал пытаться вернуть его на место, позволяя неугомонному ребенку шататься по просторной повозке.       Когда лошади остановились, Айвэ и Латифи наконец вышли на свежий воздух.       Айвэ затянул платок на лице, поправил расшитую руками папы абайю, поднял взгляд и обомлел.       Это был дворец главы клана. Отец Оздемира был влиятельным человеком, и в его распоряжении были богатства, от которых у всякого простого человека закружилась бы голова. Айвэ слегка потряхивало от предстоящей встречи с тем, кто из-за ослушания отказался от родного сына.       Однако страхи его были беспочвенны. Скоро он узнал, что прежний глава клана умер неделю назад, и на смену ему пришел один из двух сыновей — Великий Э́лифа, младший брат Оздемира и дядя Айвэ. Он отменил многие указы отца и принял решение не отказываться от старшего брата и его семьи за непослушание. Он был готов дать Айвэ отличное образование и затем выдать замуж за хорошего человека, и между делом даже обмолвился, что за хорошее поведение и успехи в учебе, возможно, Айвэ будет возвращена фамилия, и он будет иметь право называть себя Саламандрой.       На встречу с главой клана Айвэ не пустили. Латифи сказал, что водить ребенка на поклон к главе — зазря пугать его, и оттого ему пришлось стоять в сопровождении двух янычар у дверей. Те иногда поглядывали на ребенка в темной робе, который с интересом рассматривал дорогое дворцовое убранство: золоченые ручки, высокие своды, синюю ажурную роспись на стенах, цветы в горшках и бегающих слуг. Испуг постепенно исчез, и Айвэ протянул руку к золотой ручке, когда его вдруг одернул янычар:       — Не трогай, — сказал он ровным голосом, — твое любопытство сейчас не к месту.       Айвэ бросил на него обиженный взгляд, но никому не было дела до его возмущения.       Стоять пришлось около часа. К концу этой пытки у Айвэ так болели ноги, что он прижался спиной к стене, и альфы, смягчившись, не пытались воззвать к его манерам. Айвэ был настолько бесшумным и беспроблемным, что простить ему эту усталость было не так сложно. Айвэ не докучал нытьем и не произнес ни слова с тех пор, как родители оставили его здесь, и янычарам эта молчаливость показалась даже очаровательной. Вскоре один из мужчин дал ему подержать в руках подвеску, которую подарил ему брат, и Айвэ, рассмотрев ее поближе, вернул обратно, когда того от него потребовали.       — Больно покладист он, — шепотом произнес янычар товарищу. — Мне казалось, он будет более вспыльчив.       — Это и хорошо, — вторил ему второй. — Хорошая кровь. Знает свое место.       Айвэ не услышал их слова и, признаться, не интересовался перешептываниями за спиной. Он оживился только тогда, когда большие двери отворились, и из зала вышли Оздемир и Латифи.       Они не выглядели хоть сколько-нибудь уставшими. Оздемир был, кажется, даже весел, а Латифи лишь степенно ступал рядом, взяв мужа за руку, будто и не было часа напряженного разговора с главой богатого клана с неограниченным влиянием.       Айвэ тут же бросился в объятия родителей, и Латифи, тихо засмеявшись, погладил его по голове, решив не обделять лаской мучающегося в ожидании сына.       — Глава клана сообщил о решении дать тебе шанс вернуться обратно в клан, — заговорил Оздемир, присев перед Айвэ на корточки. — Ты будешь учиться с его наложниками и сыновьями. Тебе дадут хорошее образование.       Это был переломный момент. На самом деле тогда Айвэ еще не осознавал, как много возможностей ему даст полученное в гареме образование, и поначалу он обрадовался не так сильно, как следовало бы. Его пугала жизнь в окружении незнакомых омег, и оторваться от родителей в таком возрасте было непросто. Оздемир тогда заверял, что Айвэ непременно должен слушать учителя и не тратить много времени на развлечения.       У главы клана был большой гарем, насчитывающий множество наложников и сыновей. Им давали одинаково хорошее образование, но за пределы большого дворца выходить было запрещено, и Айвэ должен был смириться с новостью, что ему придется покинуть родной дом. Он был еще слишком мал для того, чтобы отпустить родительскую руку, но слишком доверчив, когда Оздемир убеждал его, что дядя непременно позаботится о нем.       Айвэ знал, что Оздемир был без ума от Латифи, и одной этой любви хватало, чтобы детские глаза никогда не видели в доме посторонних омег. У них не было даже слуг, и Айвэ встречался с омегами разве что на рынке, но они были скромны и тихи, оттого ему никогда не удавалось заговорить с ними. Теперь же ему предстояло учиться бок о бок с красивыми умными мужчинами, которые были выше его по положению.       Вскоре Айвэ сообщили, что ему позволят видеться с родителями не более раза в неделю, а затем срок и вовсе сократили до пары раз в месяц. Гаремные правила требовали полного отделения от родительской заботы, но для Айвэ и без того уже сделали исключение, поэтому он не посмел жаловаться.       Было ли страшно Айвэ, когда его доставили в большой дворец? У него так пересохло в горле, что когда он захотел поздороваться с управляющим, с его губ сорвался только тихий сип. Ему, ребенку, было до дрожи в коленках страшно подумать, что он будет делать, если вдруг не поделит что-то с теми, у кого прав было больше, чем у него.       Страх его был весьма обоснован: несмотря на то, что он никогда не бывал в гаремах, он отлично знал, какая страшная грызня там происходит. Убийства, отравления, поджоги, избиения, пытки — это лишь малый перечень всего, о чем он знал. Он не знал, хватит ли у него сил не допустить в свою сторону плохого отношения, и не понимал, справится с кем-то, у кого будет нечиста рука. Если он поссорится с кем-то, не отправят ли его? Ведь даже хозяин гарема зачастую не представляет, какое змеиное логово его цветник.       «Надо не привлекать внимание и остаться тут всего лишь на два года», — надеялся Айвэ, когда двое евнухов провели его в закрытый дворец. Теперь ему наконец разрешили снять с себя черные одежды.       Дворец, где жили омеги, был такой же роскошный как и тот, в котором жили альфы, однако если у любимцев главы и его детей были личные покои, то Айвэ такая роскошь не полагалась. В его распоряжении была тонкая циновка и шерстяное одеяло, которым он мог бы укрыться. Не было теперь ни родных стен, ни верблюдов, ни свитков — только уставившиеся на него десятки омег, которым страсть как хотелось узнать, какой же он, бастард клана Саламандр.       Айвэ от природы был наделен очаровательной внешностью, которая могла вить веревки из тех, кто не в силах был противостоять его ярким глазам с примесью золота. Полные детской невинности, они смотрели на гаремных красавцев настороженно, будто ожидая, что его сейчас же разберут на косточки. Каждому из них хотелось поговорить о его происхождении, а кому-то и посмеяться над его секущимися концами, которые никто никогда не обрабатывал маслом, поглазеть на его короткие ногти, не покрашенные хной. Он казался им таким неказистым, что с ним даже не стали долго говорить, решив, что с него и так достаточно: ему не выделили собственной комнаты, значит, он пока не выслужился перед главой клана и не имел никакой ценности.       Айвэ постелил в углу циновку и молчаливо уселся на нее, опустив глаза. Каждый омега здесь был безупречно красив до той степени, что Айвэ даже не мог понять, кто из них ему нравится больше. В первый день обошлось без тычков, хотя в последующие дни ему непременно напоминали, что он бастард, недостойный даже волоска с головы самого низшего гаремного слуги с жалованьем пять медных в день.       В юные годы Айвэ не был столь искусен в вопросах личной войны. Ему недоставало изящества в делах мести, язык его был не столь гибок и изворотлив, а сам он еще не обрел свою самую сильную способность — лгать. Он не умел действовать исподтишка, не хранил при себе оружие, не знал, как подкупить убийцу. Ему и в голову не приходило, что можно во сне отрезать волосы сопернику, или заколоть его, или поставить клеймо на красивом личике, или вытворить еще что-нибудь настолько мерзкое, на что он будет способен через пятнадцать лет.       Все, что он делал — дрался. Несколько раз он сцепился с неугодным омегой, который вечно позволял себе шпильки по поводу его происхождения, и часто за это получал по лицу. А потом Айвэ стоял на коленях всю ночь лицом к стене, думая о своем поведении. Он попросту не умел бороться по-другому.       Учеба давалась ему легко, но вольнодумия ни одному омеге не позволяли. С ним учились молоденькие наложники, которые были старше на несколько лет, и каждый старался проявить себя любыми способами. Кто-то учился каллиграфии, кто-то мелодичным голосом певуче наговаривал стихи, кто-то искал тайный смысл в священных текстах, и среди такой толпы голос Айвэ был самым тихим. Не то чтобы он не прилагал усилий — скорее не понимал, как важно иметь власть.       Айвэ был нисколько не властолюбив. В нем не родилось желание править, или иметь в подчинении сотню слуг, и оттого он не пытался прыгнуть выше всех. Не пытался он и выслужиться перед другими Саламандрами, с которыми не заимел теплых отношений, и такая жизнь его вполне устраивала. Дети главы клана часто даже не смотрели в его сторону, и Айвэ радовался, если очередной день прошел спокойно, потому как единственным его желанием было получить образование и покинуть дворец. Через месяц после начала учебы он понял, что ему и фамилия-то толком не нужна, хотя продолжал бурно реагировать на насмешки в сторону его крови.       С родителями он виделся нечасто. Поначалу он тихо плакал, пытаясь спать на неудобной жесткой циновке, и если затем не удавалось уснуть, то тихо поднимался и, встав на колени, тихо молился, прося дать ему сил и терпения.       Минул год. Айвэ уже привык к гаремной пище, к постоянным склокам и частым убийствам, к притоку новых лиц и таинственным исчезновениям тех, кто впал в немилость. Он привык к жесткой циновке и бережно хранил горжетку, которую подарили каждому юноше, когда у любимого омеги в гареме родился альфа. Он не успел ни с кем завести дружбу, хотя со многими имел выгодные отношения, которые предполагали, что никто не станет убивать невинное дитя, даже если вдруг понадобится. Айвэ был самым младшим среди всех омег, и со временем его невольно стали щадить, замечая его абсолютную незаинтересованность в соперничестве с кем-то.       Так продолжалось до тех пор, пока однажды двое омег не пригласили Айвэ погулять в саду. Они были новенькими и страстно желали найти себе кого-то для дружбы, и Айвэ не стал отказывать им. Они гуляли в саду, восхищаясь весенними цветами, и рассказывали друг другу самые разные истории, от которых сердце Айвэ трепетало. Он уже не помнил имен тех юношей, но они оказались рабами из соседней Адалонии, и рассказывали ему о чудесах, о каких он никогда не слышал.       — Там зимой выпадает снег.       Айвэ понятия не имел, что такое снег. Ему пытались объяснить, но он так и не понял ничего из сказанного, пока сам впервые не побывал в адалонской столице в январе.       — У нас омеги носят такие большие пышные платья, а на руки надевают перчатки.       Айвэ смущенно поинтересовался:       — И плечи тоже открывают?       А потом едва не сгорел от стыда, когда представил, что омега может показаться в кругу толпы альф с оголенным плечами. Как непристойно!       Чудес в Адалонии было много. Там можно было кататься на лошади, иметь свой дом и даже детей без одобрения мужа. Это не слишком поощрялось обществом и такой омега рисовал растерять большую часть связей, но такие случаи были, и никому в голову не пришло забить такого омегу до смерти за грехи. Семя сомнения в адекватности собственного существования пустило корни.       Они уже собирались покинуть сад и вернуться к ужину, когда вдруг до их слуха донесся голос трех мальчишек. Они переглянулись и последовали к персиковому дереву, по которому через забор спускались альфы, бывшие примерно одного возраста с Айвэ.       Адалонские юноши тут же взялись за руки, испуганно встав за спину Айвэ, думая, что он защитит их, раз прожил здесь так долго. Гарем был запретной территорией для любого постороннего, и, по хорошему, незваные гости должны были разбираться с самим главой клана.       — Ты!... — выпалил вдруг Айвэ пораженно. — Это же ты!       Среди трех нарушителей спокойствия был тот самый мальчишка, которого Айвэ год назад сбросил с забора, запустив в него камнем. За это время он нисколько не изменился и все так же предпочитал легкие сандалии и рубины, которыми был увешан с ног до головы, как подобает богатенькому господину.       Тот спрыгнул с дерева, распрямился и недобро глянул на Айвэ.       — «Ты»? Кто позволил тебе так разговаривать со мной?       Если внешне он нисколько не изменился, то характер его стал еще более невыносимым. Казалось, будто его спесь росла пропорционально количеству рубинов на его пальцах. Айвэ уже хотел ответить ему не менее лестно, как вдруг рука альфы резким движением сорвала с лица платок.       Адалонские омеги и двое прихвостней молодого господина ахнули от удивления. Айвэ застыл.       Это было унижением. Никому, кроме хозяина гарема, не позволялось видеть лицо омеги, и сейчас Айвэ формально принадлежал главе Саламандр, являясь его кровным племянником и частью его большого дома. Никакой посторонний мальчишка, притащи он с собой хоть мешок рубинов, не имел никакого права прикасаться к Айвэ и тем более срывать с его лица вуаль. Айвэ бросило в холодный пот от нахлынувших чувств, и он едва мог сдвинуться с места.       Никто не поможет ему. Эта мысль бурным потоком смыла прежние убеждения, будто когда-нибудь кто-то непременно защитит его и станет оберегать от тягот жизни. Никто не поможет ему, когда ему потребуется помощь, и всякий альфа будет иметь над ним власть, пока Айвэ или не обзаведется собственным мужем, или не найдет в себе смелость рявкнуть на каждого мальчишку, который по ошибке примет его за слабака. До Айвэ и так никому нет дела, а он еще и молчать будет после таких унижений? Да пусть ему дадут десяток плетей, он не станет молчать!       — Ты? — вдруг усмехнулся альфа, вспомнив их первое знакомство. — Я думал, твой папаша родом из шлюхарни, а ты у нас, оказывается, гаремная пташ…       — Ах, ты, вшивая псина! Шакал безродный! — закричал Айвэ, а затем быстрым движением поднял с земли палку персикового дерева и со всей силы обрушил на обидчика удар. — Как ты посмел притронуться ко мне?!       Никто не посмел вмешиваться, и все четверо зрителей с ужасом наблюдали, как омега колотил богатого господина, который от неожиданности даже не знал, как защититься. Картина казалась им настолько сюрреалистичной, что представить такое было страшно даже в кошмаре. Чтобы омега колотил альфу!       Среди адалонцев редко встречались такие омеги, как Айвэ, необузданные, неукротимые, вспыльчивые и стойкие. В стране сильных альф жили сильные омеги, и если в Адалонии характер часто становился способом подняться выше неба, то в Далматии он был признаком плохого воспитания. Айвэ старались переучить, привить ему покладистость, и никто не предполагал, что этот наивный ребенок, должным образом исполняющий все наставления учителей, в действительности окажется настолько вспыльчивым.       Хулиган быстро угомонил характер, однако в нем не возникло желания умолять о пощаде или просить прекратить. Он стерпел с десяток крепких ударов, а затем ловко перехватил палку и переломил ее пополам, оставив Айвэ без оружия.       — Айвэ, не надо… — раздался за спиной дрожащий голос перепуганного омеги. — Тебя же накажут!       Смотря на голое лицо Айвэ, альфа был готов сейчас же зарядить ему хлесткую пощечину, но стоило ему услышать чужое имя, как ладонь его застыла в воздухе. Он в замешательстве глянул сначала на адалонцев, а затем на Айвэ, хмуро опуская руку.       — Тебя зовут Айвэ? — спросил он осторожно. Очевидно, в прошлый раз он не расслышал его имя, когда Оздемир выбежал из дома, и теперь оно стало для него открытием.       Айвэ все еще потряхивало то ли от волнения, то ли от возмущения, и ему не сразу удалось взять себя в руки. Повременив, он ответил:       — Тебе-то какое дело?       Его недавний обидчик неожиданно сник. От его прежней надменности не осталось и следа — Айвэ имел очень редкое имя, и оттого он не смог бы спутать юного омегу с кем-то другим. Он опустил взгляд на платок в руках, поджал губы и сделал шаг в сторону Айвэ. Тот отшатнулся, но это не помешало мальчишке нацепить платок обратно на его лицо.       — Меня зовут Шимше́к, — представился он хмуро, а затем снял с руки кольцо и сунул его в руки опешившего Айвэ. Шимшек ненадолго задержал на нем взгляд, а потом развернулся и обратился к своим соратникам: — Вы ничего не видели.       Даже не попрощавшись, все трое сиганули обратно через забор, а Айвэ так и остался стоять столбом под персиковым деревом, глядя то на стену, то на кольцо с рубином в руках.