Стервятник

      — Что, давно не ругали тебя? О чем ты думал! Тебя же прилюдно высекут!       Евнух тащил Айвэ за руку и ругал так долго, что тот уже перестал его слушать и послушно перебирал ногами, едва поспевая за размашистыми шагами евнуха.       К сожалению, адалонские омеги не сумели удержать язык за зубами и испуганно «по секрету» рассказали о произошедшем приятелям, забывая, что тайны в гареме быстро становятся всеобщим достоянием. Новость о выходке Айвэ разлетелась по дворцу за считанные часы и, передаваемая из уст в уста, быстро дошла до ушей дедушки. Опасаясь, что это проявление сумасбродного характера плохо скажется на Айвэ, евнух прошелся по нему самыми нелестными словами, надеясь вызвать в сердце негодника хоть каплю раскаяния.       — Дурная кровь, тебя непременно высекут!       Наложники, услышавшие ругань евнуха еще на подступах к комнатам, вовремя притаились и осторожно наблюдали за Айвэ, которого будто вели на казнь. Почти никто не демонстрировал сострадания или жалости к юному созданию, но абсолютно все понимали, в каком неудобном положении оказался Айвэ: когда его честь была поругана, рядом не нашлось никого, кто сумел бы его защитить, и потому ему пришлось самому лезть в драку. Его никто не осуждал, но и не стремился защитить.       — Что ты скажешь в свое оправдание, а? Негодный мальчишка!       У евнуха не закрывался рот, пока они не пересекли западное крыло, где жили самые влиятельные омеги Далматии. Убранство здесь разительно отличалось от того, что Айвэ привык видеть, и он невольно заглядывался на стены, на резные факельницы, на длинные лавки из черного дерева, на узорчатые решетки на окнах и расшитые шелковые ковры под ногами. Все здесь дышало богатством: альфы не жалели денег на хорошую жизнь для любимых омег.       Его так бы и ругали, если бы их путь не закончился у покоев дедушки. Евнух поставил Айвэ ровно, пригладил его волосы, поправил одежду и потребовал сделать виноватый взгляд.       — Не зли Светлейшего, — попросил он, смягчившись. — Ты не успел серьезно провиниться в прошлом. Возможно, тебя отругают, но не станут наказывать.       Айвэ промолчал. Ему нечего было сказать в свое оправдание, и он был готов покорно принять наказание, даже зная, что поступил правильно. Его слегка потряхивало перед встречей с дедушкой, но он упорно смотрел в пол, ожидая неизбежного.       Дедушка возглавил гарем после смерти мужа, и только однажды Айвэ удостоился быть замеченным им. Он тогда только начал делать первые успехи в черчении и танцах, за что получил холодную похвалу из уст дедушки. Больше они не пересекались, и Айвэ предполагал, что это было оттого, что среди чистокровных Саламандр грязную кровь не особенно жаловали.       Айвэ собрался с духом и постучал, и двое прислужников скромно открыли дверь.       Покои Светлейшего отличались от всех прочих комнат. Здесь стоял дивный сладкий запах благовоний, а один ковер стоил как десятилетнее жалованье всей прислуги во дворце. Даже чернильница на резном столе из редкого красного дерева сияла позолотой, а шторы на окнах сверкали серебряной вышивкой, отражая жар свечей в полуночную пору. Все здесь блистало роскошью и богатством, и Айвэ невольно опустил взгляд на свои ноги: достаточно ли чистая его обувь, чтобы не испачкать пол?       На большой бархатной тахте возлежал дедушка в богатых одеждах из неприлично дорогого адалонского шелка, которые изготавливали только мастера Восточного округа. Голову его украшала изумрудная корона, руки и грудь были усеяны россыпью мелких бриллиантов, а на щиколотках были застегнуты золотые браслеты, мелодичным звоном возвещая о приближении Светлейшего. Черная коса, толстая и тяжелая, змеей падала на плечи и грудь, а из-под веера густых ресниц на Айвэ глядели холодные серо-зеленые глаза.       Айвэ робел перед ним. Так было еще с первого дня, когда они встретились, и, ощущая силу этих глаз, Айвэ боялся просить у него о чем-то, даже если была потребность. В прошлый раз, когда он сцепился с одним из омег, вместо того, чтобы потребовать суда у дедушки, он попросил евнуха рассудить их.       От Светлейшего исходила такая сила, какую Айвэ даже не мечтал взрастить в себе.       — Вы звали меня, Светлейший Таа́, — низко поклонился Айвэ, вставая на колени. Он давно усвоил: признанные внуки могут не опускать головы, но он должен выказывать глубочайшее почтение.       Раздался звон золотых браслетов. Дедушка обратил на него внимание.       В действительности, не каждый мог бы сказать, что Таа недавно исполнилось пятьдесят. Он выглядел значительно моложе своего возраста, и Айвэ мог бы дать ему не больше тридцати, потому как кожа его почти не покрылась морщинами, оставаясь все такой же гладкой. Только глубокие глаза, властные, насмешливые и сильные, говорили о его настоящем возрасте. За спиной его часто называли колдуном, но факт оставался фактом: он выглядел безупречно.       О Таа слагали легенды не только в гареме, но и за его пределами. Пока остальные любимчики главы оставались рабами, привезенными из далеких земель, он был высокородного происхождения и с молоком папы впитывал осанку, походку, глубокий тягучий голос, благородные манеры и силу духа. Он приехал в гарем, чтобы стать одним из наложников покойного главы клана и, зная, что глава предпочитает блондинов, все равно оставался его безоговорочным фаворитом всю жизнь. Он сумел увлечь его невероятным умом, острым языком, изысканностью манер и хитростью, которая всегда веселила не менее хитрого мужа. Главе всегда было интересно наблюдать за кознями Таа против соперников, и изощренность фаворита в делах мести и заговоров поддерживала пламя страсти между ними. Многие омеги пытались подражать Таа, но его невозможно было скопировать: один взмах его ресниц затмевал любые ухищрения даже самых красивых юношей.       — Евнух уже отругал тебя? — бархатным голосом спросил Таа.       — Да, господин, — тихо ответил Айвэ и склонил голову еще ниже, предполагая, что на него сейчас польется еще один поток нравоучений.       Таа тихо вздохнул, затем подозвал к себе слугу и взял с подноса пиалу с ананасовым соком, делая слабый глоток.       — Подойди, сядь, — приказал Таа, и Айвэ, опасливо подняв голову, приблизился к тахте, присаживаясь на пол рядом.       Рука Светлейшего протянула ему пиалу с соком, и Айвэ, сидящий у его ног, с удивлением принял ее. Дедушка кивнул, и Айвэ сделал маленький глоток.       — К сожалению, из всех моих внуков ты единственный, кто больше всех походит на чистокровного Саламандру, — с легким сожалением заговорил Таа, и Айвэ так и не смог понять, был ли это комплимент или издевка. — Такой же дурной характер и вспыльчивый нрав.       Он погладил Айвэ по волосам, и тот почувствовал себя зайцем, которого тигр притащил в свою пещеру и готовился съесть, но чтобы мясо не отдавало гнилым привкусом ужаса, решил потратить несколько минут, чтобы успокоить его лживо-мягкими речами.       — Я не стану ругать тебя за драку с Шимшеком, — продолжал Таа, а затем жестом велел слуге подать печенье и виноград для Айвэ. — Он получил по заслугам. Я запретил ему пробираться в гарем, но он не послушал меня.       Еще несколько месяцев назад Айвэ жадно набросился бы на угощение, желая насладиться им как можно скорее, но воспитание в гареме дало свои плоды, и оттого он ел неспешно, хотя внутри у него все клокотало от слов дедушки. Тот был непривычно ласков с ним, и от этого становилось так тепло, что Айвэ пропускал мимо ушей все колкости.       — Ты талантливый мальчик, Айвэ, — продолжал Таа, — но тебе не хватает воспитания. Твой папа не может научить тебя чему-то путному.       Айвэ замер. Саламандры очень не любили Латифи, и одно его упоминание могло спровоцировать поток нелестных обсуждений. Айвэ отложил печенье, чувствуя, что не желает есть с рук человека, который ни во что не ставит его родителей.       — Не говорите плохо о моей семье, — еле слышно сказал Айвэ и нахмурился.       Во взгляде Таа скользнула насмешка. Его внуки, хорошо воспитанные и имеющие чистую кровь, никогда не решались с ним спорить, а безродный мальчишка с улицы додумался отказаться от его милости!       — Невоспитанный ублюдок, — улыбнулся он нежно, а затем придвинул тарелку поближе к Айвэ, чтобы тот ни в чем себе не отказывал, и погладил юное создание по голове. — Учись изящно спорить, чтобы тебя воспринимали всерьез.       Когда Айвэ покинул комнату Светлейшего, евнух, дожидавшийся возвращения подопечного, тут же схватил его за руку и принялся взволнованно расспрашивать:       — Тебя ругали? Что Светлейший сказал тебе?       Айвэ растерянно взглянул на него, будто проглотив язык, и не знал, как объяснить евнуху, что только что произошло. Следом за ним вышел слуга и сообщил:       — Светлейший Таа приказал выделить Айвэ покои, выдать новую одежду, присвоить ранг наперсника, дать ему в услужение евнуха и нанять личных учителей. Все должно быть готово к середине месяца.       Не имело значения, почему Таа снизошел до «дурной крови». Айвэ знал, что для Саламандр позорно иметь его в своих рядах, но со временем это перестало его трогать. Ему было не до мотивов Светлейшего, который наверняка поимел бы с него свою выгоду — Айвэ решил ухватиться за подвернувшийся под руку шанс, чтобы подняться на ступень выше.       Однако уже через неделю он понял, как ошибался. Прежде он полагал, что жизнь у юбки Таа непременно станет спокойнее и безопаснее, но в первый же день Светлейший влепил Айвэ такую затрещину, что тот едва не рухнул на пол. Связано это было с тем, что Айвэ пренебрег правилами приличия и за обедом приступил к еде раньше дедушки, ослепленный обилием вкусной еды, которую раньше никогда не пробовал.       Жизнь подле Таа быстро превратилась в ад, и, чтобы не сгореть в этом огне, Айвэ пришлось приспособиться. Таа был до того придирчив, что со временем Айвэ научился читать его настроение по взгляду, по взмаху ресниц, по движению руки и повороту головы. Доставалось ему больше всех: остальные внуки если и получали наказание, то могли в худшем случае рассчитывать на выговор. В то же время Айвэ получал по лицу и за годы жизни под крылом Таа так и не сумел смириться и привыкнуть. Всякий раз в нем поднимался праведный гнев, но Таа затыкал его одним взглядом, и Айвэ признавал в нем право сильного.       Впрочем, вспыльчивость Таа была так же сильна, как и его желание чему-то научить Айвэ. Он приставил к нему лучших учителей, справлялся об его успеваемости, прививал манеры, научил его звучно читать вслух без запинок и всегда напоминал, что он должен держать спину ровно, а голову высоко. Он научил Айвэ видеть суть людей, играть словами и держаться с достоинством, которого у полукровки прежде не было. Он рассказывал об успехах подопечного сыну, и дядя Элифа все чаще хвалил его, благодаря папу за оказанную помощь в воспитании.       Теперь Айвэ почти не пересекался с простыми омегами. Прежде он полагал, что непременно будет ссориться с двоюродными братьями, с детства живущими в роскоши, но те никогда его не трогали. Кто-то его демонстративно не замечал, кто-то обходился парой вежливых слов, кто-то изредка бросал колкости, напоминая Айвэ его место, а кто-то был с ним мил, но не настолько, чтобы между ними зародилась дружба. Айвэ впервые за долгое время не приходилось бороться за место под солнцем и он бросил все силы на учебу, воплощая давнюю мечту в жизнь.       Так прошел еще год. Айвэ было уже одиннадцать, когда однажды дядя Элифа вдруг показался на пороге покоев Светлейшего Таа.       Элифа был очень похож на Оздемира и считался вторым воином после старшего брата. Тело его было крепким и сильным, и Таа рядом с сыном казался хрупче и тоньше, чем был.       Айвэ тут же поднялся с места, бросив чистописание, и сделал изящный поклон, получив одобрительный взгляд от дяди. Со временем манеры Айвэ стали чуть более утонченными, чем были прежде, но ему все же недоставало некоего внутреннего стержня, чтобы перестать походить на Таа только внешностью.       — Мой дорогой папа, — поцеловал Элифа руки Таа. Айвэ следом получил от дяди мягкое поглаживание по голове.       С тех пор, как к Элифа стали поступать добрые вести о взятом обратно в клан племяннике, он все чаще начал присматриваться к Айвэ, находя в нем черты, которыми обладали многие чистокровные Саламандры. Это безмерно радовало его, и он проявлял все большую благосклонность в сторону Айвэ, балуя его то вниманием, то добрым словом, то мелкой безделушкой.       — Сынок, — смягчился Таа. — Что случилось? Почему ты пришел?       Элифа улыбнулся папе, а затем взглянул на Айвэ. Тот так и стоял, наблюдая за разговором сына, и не думал, что в этот раз причиной визита станет его скромная персона.       — Айвэ, я обещал найти тебе жениха, — заговорил Элифа с улыбкой, будто слова его не должны были стать для племянника громом среди ясного неба. — Ты уже в том возрасте, когда можно заключить помолвку.       Айвэ застыл, бледный, как полотно. Замуж?       Прежде у него не возникало сомнений в адекватности такого сватовства, когда мужья впервые виделись во время свадьбы. До десяти лет он жил в полной уверенности, что нет ничего дурного в том, чтобы узнать друг друга уже после брачного ложа, и он искренне удивлялся, когда адалонские рабы рассказывали, что прежде следует познакомиться, а уж потом жениться, и никак не наоборот. Но чем старше он становился, тем лучше понимал, что есть что-то неправильное в знакомстве во время свадьбы, когда ничего уже нельзя отменить. Он впервые начал задаваться вопросом: а что, если муж ему не понравится? Вдруг характер у него будет невыносимо дурной?       — Помню, дядя, — ответил Айвэ едва слышно.       Во взгляде Таа мелькнуло сочувствие. Он уже знал, чье имя сейчас назовет Элифа, и готовился пережить событие, когда в давний план наконец посвятят главную жертву. Не сказать, чтобы он особенно жалел Айвэ, однако он не ожидал, что эта новость произведет на него такое впечатление.       — Это хорошо, — улыбнулся ему Элифа, а затем по-отечески обхватил Айвэ за плечи и заставил посмотреть на себя. — Мне докладывали, что вы знакомы.       С Айвэ схлынули все краски. От мелькнувшего в мыслях предположения к горлу подступила тошнота.       — Его зовут Шимшек, он из очень знатного рода Фаха́, — продолжал Элифа. — Прекрасная партия для тебя. Ваше знакомство не задалось, но скоро я устрою праздник в честь вашей помолвки и буду верить, что быстро помиритесь. Он прислал тебе… Айвэ!       Ноги более не держали его, и Айвэ, закрыв глаза, лишился чувств. Если бы Элифа не придержал его, он бы рухнул на пол.       Немногие могли бы понять его в тот момент. Даже если Шимшек и был дурно воспитан, он все равно оставался очень выгодной партией для такого, как Айвэ. Это был хороший способ породнить два рода, что могли бы счесть достаточной заслугой, чтобы подарить Айвэ фамилию.       Но для юного создания это был величайший кошмар. Айвэ жил с мыслью, что вырвется из бесконечного ада, в который его вверг гарем, и выйдет замуж за хорошего человека, но разве сможет Шимшек подарить ему желанное спокойствие? Айвэ уже видел, как жизнь бросает его в пучину ежедневных ссор, криков и, вероятно, кнута, которым Шимшек будет проходиться по телу супруга. Айвэ еще помнил о законе, который разрешал альфе забить мужа до смерти за рождение омеги, и разве Шимшек не воспользуется этим?       Айвэ предпочел бы смерть такому замужеству. Лучше выйти замуж за доброго слугу, чем за жестокого короля!       Когда он очнулся на большой тахте, Таа сидел рядом и неспешно пил ананасовый сок. Дедушка был так спокоен и безмятежен, что у Айвэ навернулись слезы. Никому не было дела до его судьбы и его горя, его страдания не трогали ничье сердце. Он и не надеялся на сочувствие Таа, но не мог представить, что тот окажется настолько подчеркнуто равнодушен.       — Прекрати этот спектакль, — равнодушно заговорил Таа, когда заметил рядом шевеление. — Это всего лишь замужество.       Айвэ и без того едва сдерживал себя. Он был готов смолчать, стерпеть, но жестокость Таа добила его: не побоявшись унижения, готовый целовать чужие туфли, он сполз с тахты и упал перед ним на колени, схватившись за подол платья.       — Светлейший, уговорите своего сына не выдавать меня за Шимшека, — взмолился Айвэ, чувствуя, как крупные слезы катятся по щекам. Его била болезненная дрожь. — Я прошу, я умоляю вас.       Таа должен был смилостивиться, должен был смягчиться, увидев слезы ребенка, однако лицо его выразило вдруг жестокое презрение, которого достойны лишь рабы. Он издал тяжелый вздох и поморщился, будто слезы внука утомляли его, как плохая музыка или скучный спектакль. Айвэ часто видел на его лице такое выражение, но сейчас был готов стоять на коленях перед ненавистным человеком, лишь бы исправить свою судьбу, сломанную одним словом дяди Элифа.       — Как же ты жалок, — раздраженно бросил Таа, делая еще глоток. — Я учил тебя скулить и падать на колени, когда что-то идет не по-твоему? Видно, дурную кровь ничто не исправит. Пошел вон с моих глаз, и возвращайся, когда приведешь себя в порядочный вид.       Таа и представить себе не мог, как ранили Айвэ эти слова. С его губ сорвался настоящий скулеж, жалкий, тихий, настолько отвратительный, что Таа передернуло, но уже не от отвращения, а от страха. На мгновение ему показалось, что он переборщил и впервые за долгие годы усомнился в правильности тактики воспитания этого ребенка. Он тут же отбросил эти мысли.       Айвэ склонился еще ниже, прижимая подол чужого платья ко лбу и выражая одним этим жестом весь страх за свою жизнь.       — Вы так могущественны, Светлейший! — взвыл он. — Я не хочу замуж, я не хочу за Шимшека. Умоляю, дедушка, я буду служить вам до конца своих дней, только не выдавайте меня замуж! Он же убьет меня, если я рожу ему омегу!       Лицо Таа застыло, будто превратившись в восковую маску. Он молчал несколько мгновений, а затем, облизав губы, бархатно произнес:       — Значит, роди ему альфу.       Он взмахнул рукой и выплеснул на Айвэ остатки ананасового сока. Тот застыл, чувствуя, как волосы его тут же слиплись, а губы почувствовали терпкую сладость.       — Вон отсюда. Прочь с глаз моих, — произнес он, а затем оттолкнул Айвэ ногой. Тот упал на пол и, чувствуя, что ему неоткуда искать помощи, быстро удалился прочь, вытирая слезы, смешавшиеся со сладким соком.       Минули три дня, и Таа наконец вызвал Айвэ к себе. Он знал, что за эти дни его маленький воспитанник не имел возможности встретиться с родителями, и потому ему пришлось в одиночку справляться с новостями. Айвэ был бледен, но больше не плакал и даже не поклонился Таа — только стоял, смотря в пол и не желая поднимать взгляд.       — Смирился? — спросил Таа. Айвэ молчал, стоя перед ним, как солдат на службе. — Очень хорошо. Подойди.       Айвэ не подчинился. Он так и остался стоять на месте, глядя в пол. Таа выгнул бровь в удивлении.       — Смеешь ослушаться меня?       Айвэ немного помолчал, а затем поднял красные от недавних слез глаза на дедушку. Он снова не спал всю ночь из-за свалившейся на него новости, но Таа заметил вовсе не опухшие глаза, а колючий взгляд, полный внутреннего протеста.       — Я лучше убью, чем буду убит, — заговорил тихо Айвэ, и из уст ребенка такие слова страшно было слышать. — У Шимшека будет много омег, и если меня не будет в его гареме, он не сильно расстроится. Я не хочу быть одним из многих. При таком разнообразии никто не станет мной дорожить.       Таа широко распахнул глаза, не веря своим ушам.       — А если в мире нет такого альфы, который любил бы меня одного, и которого любил бы я, лучше я никогда не свяжу себя брачными узами, — продолжал Айвэ. — За любовь воюют те, кого не любят.       Таа пораженно смотрел на ребенка, которого несколько дней назад назвал жалким. Он говорил вещи, от которых Таа становилось не по себе, и на мгновение у него даже мелькнула мысль: а не переборщил ли он с жестокостью в сторону Айвэ? Следовало ли его приласкать вместо того, чтобы прогнать?       — И что ты хочешь этим сказать? — спросил Таа, вернув себе спокойный вид, хотя нутро его клокотало. Он сам всю жизнь боролся за любовь и внимание, и слова Айвэ укололи его.       Айвэ вновь немного помолчал, формируя в голове ответ.       — Крепка та семья, где нет страха, — сказал Айвэ тихо. — Мой отец очень любит папу, и я был бы счастлив остаться без фамилии, но жить с ними. Они искренне любят и уважают друг друга. Настоящее уважение не вызвать с помощью страха или силы.       Таа вдруг засмеялся и поднялся на ноги. Золотые браслеты на его ногах звонко бряцнули, и Таа подошел к Айвэ, мягко оглаживая его щеку.       — Мир намного сложнее, чем ты думаешь, — медовым голосом начал Таа, а затем резко схватил Айвэ за волосы, надеясь, что тот вскрикнет. Айвэ стиснул зубы, но не издал ни звука, стойко снося любую блажь дедушки. — Власть — вот, что заставляет уважать, и не важно, какие чувства ты испытываешь. Если я сейчас ударю тебя, что ты сделаешь? Неужели не склонишь голову из страха?       Айвэ действительно готов был ударить Таа в ответ. Этот год под руководством дедушки был очень непростым, и требовательность Светлейшего часто переходила все границы. У Таа можно было не только многому научиться, но и стать неврастеником на всю оставшуюся жизнь. Он казнил и миловал наложников сына, и даже власть главы клана никак не могла на него повлиять. Разве мог быть Айвэ ему противником сейчас?       — Сейчас я замолчу, — твердо сказал Айвэ, чувствуя, как внутри у него все сжимается от первобытного страха. Как бы он ни был дерзок сейчас, этот ужас перед силой Таа был настолько естественен для него, что поднять голову в присутствии дедушки было уже большим достижением. — Но когда-нибудь вы станете старым и немощным, а я буду в расцвете сил. Думаете, я не воспользуюсь возможностью также оттаскать вас за волосы? Ваш сын к тому времени тоже состарится или умрет в одном из походов, и вы уже не будете иметь никакой власти в этом гареме. Тогда мы с вами и поменяемся ролями: вы будете стоять на моем месте, а я буду рассказывать вам, как жить.       Дерзость этого мальчишки не знала границ. Таа понятия не имел, где дремала до сих пор эта непокорность, и он теперь даже не знал, как поступить. Этот мальчишка был готов стерпеть сейчас все лишения, чтобы в будущем отомстить сполна. Нет в этом мире ничего страшнее бастарда, который вознамерился перерезать глотку каждому, кто хоть раз назвал его так. Таа на мгновение показалось, что он все-таки переборщил.       Он отпустил Айвэ, и тот тихо выдохнул. Таа отвернулся от него и сделал глоток сока.       — Ты не можешь идти против воли главы клана, — сказал Светлейший равнодушно. — Через неделю состоится ваше официальное знакомство с Шимшеком. В шестнадцать лет ты должен будешь стать его мужем. За эти годы ты можешь только усердно учиться, чтобы твой муж тебе в подметки не годился. Тогда он и его семья станут считаться с тобой, раз уж тебе так это надо.       Даже если Таа и говорил пренебрежительным тоном, Айвэ услышал то, что хотел услышать.       — Благодарю, дедушка, — покорно поклонился Айвэ.       Знакомство с Шимшеком было назначено на конец сентрября. Дядя Элифа приказал приготовить для Айвэ роскошные одежды, и тот молчаливо облачился в расшитые золотом платья, укрылся плотным платком с меховой оторочкой, а грудь украсил тяжелыми драгоценностями, демонстрируя богатство клана.       В честь помолвки был устроен пышный праздник. Дядя Элифа пригласил множество богатых гостей, и на пиршестве присутствовали члены обеих семей: клана Саламандр и клана Фаха.       — Согласен ли Шимшек в будущем взять моего племянника в мужья? — сахарным голосом поинтересовался Элифа.       — Разумеется! Для нас великая честь породниться с таким могущественным кланом!       Айвэ даже не спросили, будто каждая тумбочка в комнате имела больше прав, чем он.       Шимшек Фаха был там. Как обычно, он был облачен в красные одежды и увешан рубиновыми украшениями — он никак не походил на того грязного мальчишку, с которым Айвэ подрался так давно. Впрочем, это не смягчило отвращение Айвэ, и он лишь раз взглянул на Шимшека, когда дядя объявил, что «две души по достижении зрелого возраста вступят в брак». Айвэ не тешил себя ложными надеждами, когда Шимшек преподнес ему в подарок сундуки с драгоценностями, платьями и туфлями, шестерых редких лошадей, пятьдесят рабов, сорок тысяч золотом и редкого черного попугайчика, качающегося на жердочке в золотой клетке. Айвэ равнодушно поглядел на все эти дары, и дядя Элифа жестом велел прислуге отнести подарки в другую комнату.       Спустя много лет, Айвэ скажет, что помолвка не стала для него важным событием в жизни, потому что к этому времени он утвердился в упрямой мысли, что ни за что не выйдет за Шимшека. Праздник проходил будто на фоне, и ни слова дяди, ни музыка не трогали его сердце, потому как у Айвэ были совершенно другие планы на жизнь: он желал выучиться и навсегда остаться непорочным, не отдавая ни руку, ни сердце ни одному мужчине.       Его самое заветное желание будто обрело материальную форму, когда во время очередной встречи с родителями он принялся жаловаться на судьбу. Он рассказывал, как не хочет замуж, и Латифи жалел его, мягко поглаживая по голове, слушая, как юное создание размышляет на вечную тему супружеских отношений.       С годами их отношения стали более близкими. Айвэ не мог понять, что случилось, но прежде папа был будто просто воспитателем, которому велели присматривать за ребенком, а теперь он превратился в настоящего родителя, на руках которого Айвэ мог смеяться и плакать. Латифи всегда любил его, но теперь эта любовь обрела более явные черты, и его забота и сострадание очень помогали Айвэ справиться с трудностями жизни в гареме.       Латифи уже не мог вынести чужие рассказы и тихо, будто все еще сомневаясь в своей правоте, сказал то, что определило цели Айвэ на десятки лет вперед:       — Я часто разговариваю с твоим дядей, и он говорит, что ты делаешь большие успехи в учебе. Возможно, мне удастся уговорить его отправить тебя учиться в Адалонию. Если ты действительно не хочешь замуж, если тебе так ненавистна Далматия, тебе придется постараться, чтобы обойти его детей во всем.       Шли годы.       Когда Айвэ исполнилось тринадцать, многие невольно начали замечать, как преобразился он за годы проживания в гареме. Таа влиял на него особым образом: какими бы неприятными ни были их отношения, Айвэ впитывал каждый его жест, и со временем в нем стал раскрываться природный магнетизм, которого раньше не наблюдалось. В тринадцать лет уже многие омеги думали о своей привлекательности, и Айвэ лучше остальных осознавал, насколько красив. Невольно евнухи задерживали на нем взгляд, а он использовал все свои силы, если хотел выпросить у них что-то. Таа и Латифи всерьез опасались, что в будущем кокетство Айвэ перерастет в неудержимое сладострастие, и обоим пришлось смириться с тем, что от природы это прелестное создание обладало чрезмерной чувственностью.       Такое поведение было недопустимо. Впрочем, Айвэ даже не нужно было вести себя особым образом: он мог всего лишь заправить прядь волос за ушко, а от него уже было не отвести взгляд.       Как из угловатого мальчишки он превращался в роскошного омегу, так и учеба его обрастала все новыми успехами. Он изумительно танцевал, говорил на нескольких языках, а его познания в арифметике, геометрии, литературе, истории и алхимии были безупречны. Он пел, вышивал, умел вести беседы о высоком и мог развлечь Таа настолько хорошо, что нельзя было найти в нем ни один изъян.       Впрочем, как бы ни восхищались Айвэ его учителя, один он знал, каково это — учиться без отдыху три года каждый день по много часов. Один он помнил стоптанные в кровь ноги по время танцев, мозоли на пальцах от сотен репетиций на цитре, головную боль после четырнадцати часов заучивания исторических дат, молчаливые истерики после многочасовых практик устного счета. Это было невыносимо, но еще невыносимее было видеться с Шимшеком, который будто помешался на нем.       Если говорить о Шимшеке, он имел сильную страсть к покладистым и крайне послушным омегам, и вместе с этим всерьез воспринимал будущий брак, отчего, полагал Айвэ, в его мыслях царил страшный раздрай. Он одновременно хотел и не хотел Айвэ. Оказалось, что с юных лет ему вкладывали мысль, что некий Айвэ будет его мужем, и тогда стало очевидно, по какой милости бастарда вернули в гарем. Это было вовсе не от желания проявить к нему сострадание, а потому что его маленькая жизнь была не такой уж большой жертвой в деле соединения двух могущественных кланов.       Они нечасто встречались, около двух раз в месяц, но если встречались, для Айвэ это превращалось в пытку. Когда он однажды игрался с черным попугаем, подаренным ему Шимшеком, тот снова перелез через забор и попросил — попросил! — Айвэ снять платок с лица. После отказа его словно подменили, завязалась ссора, и в порыве гнева Шимшек переломил шею несчастной птичке. Его жестокость по-настоящему пугала Айвэ.       С годами Айвэ утвердился в мысли, что что-то с головой у Шимшека было не в порядке. Однако к Айвэ он ни разу больше и пальцем не прикоснулся, как бы сильно ни бушевал, и Айвэ объяснил это в будущем особенной к нему привязанностью.       Шимшек был очень одиноким ребенком. Его отец был слаб по мужской части, оттого братьев у него не было, а прислуга опекала его сверх меры, что всякий раз больше раздражало, чем радовало. Его влиятельная семья была настолько могущественна, что у Шимшека изначально не было и шанса узнать, что такое честность и преданность, и уже в юном возрасте он видел, как ему смотрят в зубы, лишь бы что-то от него получить. А Айвэ ненавидел его так искренне и так честно, что он в один миг решил, что их судьбы непременно связаны.       Во всяком случае, так казалось Айвэ.       Это одиночество сводило Шимшека с ума, и он быстро отбился от рук, превратившись из благородного господина в испорченного мальчишку, за которого могли выдать только Айвэ. Айвэ было не жалко, и одна эта догадка подлила масло в огонь ненависти, зародившейся в душе юного омеги, которому навязали нежеланную жизнь.       Позже выяснилось, что если отец его и был слаб в постели, то Шимшека эта беда не коснулась. Айвэ едва исполнилось тринадцать, когда до него донесли весть, что его жених спутался с каким-то омегой, который понес от него первенца. Шимшеку тогда было уже семнадцать лет, и он не считал себя обязанным хранить Айвэ верность ни до свадьбы, ни после. Айвэ отталкивал его как внешне, так и характером, но все равно притягивал его искренностью, что не позволяло Шимшеку навсегда забыть его. Постепенно Айвэ свыкся с мыслью, что у Шимшека родилось сначала двое, потом трое детей, и от этого становилось легче: пока у жениха была согрета постель, Айвэ имел возможность избавиться от его назойливого внимания и бросить все силы на учебу.       В день, когда ему исполнилось четырнадцать, дядя Элифа лично навестил его и сообщил, что брак ненадолго откладывается, потому как он принял решение за особые успехи в обучении отправить Айвэ в Адалонию, где он сможет продолжить учиться в королевском училище.