Стервятник

      — Сегодня вечером состоится коронация. Ты должен присутствовать на ней.       Айвэ не обернулся. Тяжелым серым взглядом он смотрел в стену и изредка вздыхал, не чувствуя в себе сил даже ответить человеку, спасшему его из лап медленной смерти. В одно мгновение еще недавно такая желанная свобода вдруг лишилась всей той ценности, какую имела, когда он заживо гнил в одиночной камере.       Анри полагал, что юный разум еще не оправился от пережитого. Он не спешил давить на пленника, но и не мог позволить себе пустить план на самотек: Айвэ обязан был появиться на большом мероприятии, чтобы слухи о его малодушном отступлении, которые так долго уже гуляли в обществе из-за его неожиданной пропажи, развеялись. Пропусти он это событие — и возвращение в политику для него будет закрыто. Признаться, первым делом Анри двигало одно из последних желаний Его Величества заиметь этого мальчишку в помощники Альвидису, и как бы сильно он ни желал помочь Айвэ, он не мог долго возиться с ним.       — Ты весь горишь, — сказал тихо Анри, отняв руку от пылающего лба.       Айвэ закрыл горящие сухие глаза. Он не посмел жаловаться Анри на дурное самочувствие, и стоило только генералу узнать о его недуге, как тот тут же стащил с Айвэ одеяло и усадил его на подушки. Бинты пропитались кровью, оставив отпечаток на простынях и одеяле, и Анри охватило гнетущее беспокойство: это могло быть заражение крови.       Кнут редко оставлял в живых даже матерых мужиков, и Анри всерьез полагал, что такой сильный жар может быть вызван вовсе не холодной камерой подземных тюрем. Айвэ был тонкотелым мальчишкой, и все его тело с ног до головы было изуродовано настолько, что Анри мог углядеть там и следы удушения, и кнута, и синяки от палки, и въевшуюся в кожу ржавчину цепей. Айвэ должен быть издохнуть, как вшивый пес, замученный до смерти. И если в кровь попала зараза, так и будет.       Анри принялся осторожно снимать бинты, и Айвэ по привычке плотно сжал губы, не смея лишний раз вздохнуть. Генерал омыл его раны травяным настоем, жжение которого если и вызвало у Айвэ острую боль, жаловаться он все же не посмел. Анри был предельно осторожен, однако когда он нанес на раны розмариновую мазь, Айвэ все же не сдержал полузадушенного слабого стона. Несмотря на жар, он был бел как полотно, и Анри в тот же миг понял, что Айвэ сдерживал себя, кусая губы и пугаясь издать хоть малейший звук.       — Очень больно? — спросил он. Айвэ не ответил ему.       Он пригляделся: юный Саламандра не то что не слышал его слов — он вовсе не воспринимал происходящее вокруг. Жар и удушающая боль помутили его разум настолько, что Айвэ не осознал ни слов про коронацию, ни вопроса. Он пребывал в полузабвенном состоянии, когда разум в разладе с телом. Его равнодушные глаза чуть поблескивали от лихорадки, и он безвольной куклой лежал на руках генерала, молча снося любую боль.       Анри закончил с ранами и вновь усадил Айвэ на постели, мягко кормя его с ложки. Суп успел чуть остыть, но Айвэ был послушен и по привычке открывал рот, глотая жирный наваристый бульон. Это было лучше любой плотной пищи, и при таком истощении было бы кощунством кормить его мясом или овощами.       Все утро Айвэ пролежал в постели, не приходя в себя. Анри велел слуге сидеть подле него и следить за его состоянием, изредка давая ему выпить теплой воды, и за час до полудня обеспокоенный юноша позвал господина в спальню.       Айвэ беспокойно метался по постели. Бледный, вспотевший, от что-то тихо бормотал и прерывисто дышал, будто видя во сне бесконечный круг пережитых пыток. У него не было сил даже схватиться за одеяло, и он в полузабытьи стенал и бился, желая избавиться от всепоглощающей агонии. Он сгорал на глазах, и Анри понятия не имел, тому виной простуда, пережитый ужас или заражение крови.       Слуга поднял на Анри испуганный взгляд. Генерал тяжело вздохнул.       — Принеси морфин.       Как бы ни любили врачи это чудо-средство, как бы морфин ни унимал боль пациентов, Анри отлично знал, на что он способен при неправильных дозах. На мгновение его посетили сомнения: сможет ли он взять на себя ответственность за такое решение, если вдруг Айвэ пристрастится к морфину настолько, что падет на еще более глубокое дно? — а потом взглянул на умирающего от жара юношу, который еле перенес боль от простых перевязок.       Морфин успокоил Айвэ настолько, что тот пришел в себя уже через два часа. Он открыл глаза и мутным взглядом уставился на слугу. Айвэ страшно клонило в сон, но он парадоксально больше не мог уснуть, и юноша, подскочивший с места, метнулся за хозяином.       Анри был в спальне через минуту.       — Айвэ? — позвал он Саламандру, и тот поднял на него почти черные от расширенных зрачков глаза.       Разговор у них не получился. Айвэ что-то тихо лепетал и совершенно не замечал перед собой Анри, который пытался достучаться до его замутненного состояния. Он вел себя как неразумное дитя, и Анри не посмел осудить его за это. Он вновь уложил Айвэ спать, и тот послушно провалился в сон, более не тревожа слугу и генерала внезапными приступами.       К вечеру Айвэ стало лучше. Он слабо осознавал происходящее, однако когда он открыл глаза и взглянул на сидящего у постели генерала, с губ его сорвалось тихое:       — Где я?       Анри тут же поднял голову и заметил некоторую разумность во взгляде подопечного. Айвэ все еще был страшно бледен, глаза его опухли, а обескровленные губы едва выговаривали слова, однако он пришел в себя, и Анри был безмерно рад, что сумел ненадолго вернуть юношу к жизни.       — Айвэ, — тихо заговорил Анри, — ты узнаешь меня?       Айвэ поднял неуверенный взгляд на потолок. Он выглядел таким потерянным и слабым, что слуга, попросив немого разрешения у господина, спустился вниз, чтобы принести больному еще бульона.       — Генерал Эр, — тихо прошептали обескровленные губы.       Анри облегченно вздохнул. После того, как ночью Айвэ охватил жар, чудо, что он вообще узнает кого-то из старых знакомых.       — Встать можешь? — спросил Анри, поглядывая на часы. Им следовало поторопиться, а Айвэ еще даже не был умыт.       Айвэ отрицательно покачал головой. Анри не ждал другого ответа: боль во всем теле не позволяла Айвэ даже лишний раз пошевелить рукой. Анри поднялся на ноги и взял с подноса морфин.       Айвэ не спрашивал, что ему дали, однако после нескольких глотков он вдруг ощутил легкое головокружение, а затем боль утихла вместе с возможностью трезво мыслить. Его охватила противоречивая легкость, которая однако почти не позволяла ему контролировать тело. Он смутно помнил, как Анри заставил его подняться на ноги, дал поесть, а затем омыл его тело, остриг до плеч и причесал спутанные волосы и, сменив бинты, надел на него плотный костюм. Зачем все это, куда они идут, о какой коронации идет речь — Айвэ не имел ни малейшего понятия. Он беспрекословно слушал Анри и впервые ощущал, как душевная и телесная боль покинули его, оставив в непривычно расслабленном состоянии. Зрачки его были расширены, губы обескровлены, а глаза блестели легким безумием.       Анри нанес ему на лицо румяна, чтобы скрыть мертвенную бледность, взял под руку и повел к карете, где втайне от всех дал выпить зелье, чтобы скрыть теплый лакричный аромат.       Айвэ не стоял на ногах. Дело было теперь даже не в общей слабости, а в морфине, который дал ему Анри, чтобы заглушить жгучую боль, и даже если бы Айвэ захотел, он не сумел бы трезво оценить обстановку.       Первоначально они добрались до городского поместья Анри. Айвэ не задавал лишних вопросов — только лишь смотрел в окно, не думая, что он скажет Ромео и как будет оправдывать свой вид. Дом Анри встретил его пестрыми красками, огнями и легким ожиданием торжества. Вышел Ромео в расшитом серебром платье. Он был так же моложав и весел, как обычно, и стоило ему только увидеть Айвэ, как он всплеснул руками.       — Айвэ! — воскликнул он с улыбкой. — Как давно я вас не видел, мой юный Саламандра! Где же вы были столько времени, неужели уезжали в Далматию? Теперь вы останетесь с нами навсегда?       Щебетание Ромео разбилось о совершенно неадекватный мутный взгляд Айвэ, который почти ни слова не понял из этого радушного приветствия. Ромео замолчал, сбитый с толку, и Анри мягко заговорил с супругом:       — Он недавно узнал о смерти Его Величества. Ты знаешь, как он любил его.       Ромео побледнел и прикрыл губы ладонью. Он всегда был до крайности чувствителен к чужой боли, и теперь горе Айвэ заставило его поумерить пыл.       — Мне так жаль, мой дорогой, — заговорил он тише. — Так тяжело не застать смерть дорогого человека. Айвэ, не отчаивайтесь.       Айвэ машинально кивнул, а затем поднял взгляд на Анри. В голове его никак не могла сложиться полная картина: смерть короля? Какого короля? Чья смерть? Смерть? Мысли путались, как клубок ниток в лапах кошки, и он никак не мог осознать сказанное. Он не осознавал ни чужие слова, ни цель их поездки. Ромео казался ему лишь смутно знакомым, и воспоминания ускользали от него, исчезая где-то там, далеко в голове. Анри понял это по одному только взгляду и поспешил увести разговор в другое русло.       — Питер был очень огорчен вашей резкой пропажей, вы же никому не сказали, что уезжаете. Еще и пропали перед свадьбой, — заговорил Ромео снова. — Он будет счастлив видеть вас на коронации.       Анри так ловко придумал оправдание для состояния Айвэ, что в это поверили все: прислуга, Ромео и даже стража, когда они приехали во дворец. Блестели огни, сияли огромные люстры, пестрели платья и красные гобелены с золотыми гербами. Айвэ смотрел на этот калейдоскоп красок и не мог понять, что он здесь делает.       Анри помог ему покинуть экипаж, а затем заставил выпрямиться и высоко поднять голову.       — Держись прямо. Будут спрашивать, почему такой — говори, что скорбишь по королю, — наказал он, и Айвэ снова кивнул, смутно понимая его слова. Тело и разум его были настолько угнетены, что морфин оказался для него смертельным ядом, который ослаблял сознание на несколько часов.       Айвэ были рады видеть все. Он пропал так резко, что теперь его появление вызвало бурный восторг, однако уже скоро в головах гостей закралась мысль, что с юным Саламандрой что-то не так. Он был немногословен, даже слишком, чтобы это осталось незамеченным, и глядел так, будто пережил величайшее горе. Анри и Ромео, бывшие с ним рядом в этот трудный момент, сообщали, что он чрезмерно подавлен неожиданной вестью о смерти человека, которого безмерно уважал, однако некоторые заметили его расширенные зрачки, слабые руки и сильную сонливость.       «Он что, под морфином?»       «Поверить не могу, и это Айвэ Саламандра? Заявиться на коронацию в таком состоянии!»       «Кажется, ему дурно. Что с ним случилось? Посмотрите, на нем лица нет!»       Эти вопросы задали общее настроение и у многих тут же отпало желание говорить с Айвэ. По залу пошел неприятный слушок. Айвэ стоял с прямой спиной и бездумно смотрел вперед, а Анри то и дело поглядывал на его одежду, надеясь, что раны не откроются от чрезмерной нагрузки и кровь не окрасит плотный костюм, надетый совершенно не по погоде, чтобы скрыть следы кнута.       Альвидис и Питер заметили его издалека. Питер теперь был женат на принце Лилиуме, который не мог пропустить коронацию, и стоял подле нового короля, которому никто не сообщил, что дорогой друг так неожиданно вернется из Далматии. Альвидис постарел: смерть отца оказала на него сильное влияние, и взгляд его был теперь чуть тверже, чем тот, что Айвэ запомнил в последний раз. Питер был подле него: с высоким званием, одетый с иголочки и готовый служить новому королю, которого защищал с юных лет. Айвэ помнил их, но не узнавал — так сильно переменились они с их последней встречи. А они дивились тому, насколько ослаб Айвэ за эти четыре месяца, но не находили этому внятной причины.       Когда жрецы возложили на голову нового короля золотую корону, зал склонился перед Его Величеством. Айвэ тоже поклонился, понемногу приходя в себя, и вместе с трезвым сознанием к нему постепенно возвращалась и жуткая боль. Все его тело охватила агония, и Айвэ начало мелко потряхивать от озноба. Жар поспешил напомнить о себе вместе с приходом невыносимой боли.       — Зачем мы здесь? Почему там Альвидис? — тихо спросил Айвэ у Анри, ощущая, как разум противится происходящему. Еще вчера он был в холодной камере, а теперь стоит у трона короля, не помня, как попал во дворец. Как бы медленно он ни думал, даже воспаленное сознание понимало всю противоестественность ситуации.       Анри бросил на него тяжелый взгляд. Сознание Айвэ начало проясняться. Генерал хотел бы ответить на все эти вопросы, если бы после церемонии Альвидис не подозвал к себе давнего друга.       — Айвэ!       Анри обернулся и взволнованно поддержал Айвэ за спину, жестом заставляя его идти. Его Величество и Питер Эр стояли на возвышении, окруженные новыми друзьями и соратниками, и Айвэ должен был подняться к ним по трем широким ступеням, чтобы восстановить свой прежний статус хотя бы в глазах короля, который лично подозвал его к себе.       Ноги сами понесли его к Альвидису. Когда он делал усилие, чтобы преодолеть очередную ступень, спину обжигало будто ударом кнута, но он шел, потому что Анри сказал ему сделать это. И когда Айвэ оказался подле короля, Питер с улыбкой крепко обнял его.       Одни только небеса знают, каких усилий тогда стоило Айвэ не закричать. Питер сжал его так сильно, что от боли Айвэ едва не упал замертво, и когда друг отпустил его, Айвэ выглядел так, будто ему переломали кости. Как бы Анри не требовал от него держаться достойно, ни один человек, даже самый сильный на свете, не мог бы сохранить лицо.       — Айвэ Саламандра! Как неожиданно исчез, так неожиданно и возвратился! — с легким осуждением заговорил Альвидис, а затем, заметив, как по вспотевшему от боли лицу Айвэ скатилась тонкая капля, спросил: — Что с тобой? Ты болен?       Айвэ едва держался на ногах, но наказ Анри набатом бил в голове. Он выпрямился, задрал голову и кивнул, хотя все еще не понимал, как, почему и зачем здесь оказался.       — Я тебя не узнаю, — заговорил Альвидис, а затем протянул руку и коснулся лба Саламандры. — Ты весь горишь!       Айвэ понятия не имел, что делать. После блаженного состояния невесомости, которое он испытал после приема морфина, любая боль казалась невыносимой, а воспоминания от тысячи кнутов, сотен тысяч розог и кандалов ввергали его в пучину первобытного страха.       — Я скорблю по королю, — невпопад сказал Айвэ, помня, как Анри велел оправдываться этой фразой. — Мне так жаль. Я виноват. Я скорблю по королю.       Альвидис и Питер переглянулись. Они прежде не видели, чтобы Айвэ вел себя подобно безумцу, и его слова, признаться, напугали их до смерти. Альвидис всерьез опасался, что лихорадка сведет Айвэ с ума, и Питер, решив взять ситуацию в свои руки, насколько мог мягко придержал его, чувствуя, что друг плохо держится на ногах. Их первая встреча после долгой разлуки выглядела совсем не так, как они себе представляли, и неожиданно пропавший Айвэ объявился так же резко, как и пропал, так еще и бьющийся в лихорадке.       — Как бы сильно ты ни хотел выразить свое почтение, ты не должен был появляться здесь, — принялся ругать его Альвидис. — Немедленно возвращайся домой и лечись. Питер, уведи его.       Впрочем, он быстро смягчился, когда Айвэ поднял на него тревожный взгляд.       — Но я рад, что ты приехал. Ты должен был увидеть мою коронацию. Когда тебе станет лучше, я провозглашу тебя советником. Отец бы очень хотел этого.       Айвэ не помнил, что было дальше. Кажется к ним подошел Анри, и Питер передал его отцу, а затем генерал быстро засобирался домой. Ромео, конечно же, не пожелал останавливать мужа, заметив, как дурно стало Айвэ во время коронации. Публика была одновременно довольна и шокирована увиденным зрелищем, и Айвэ стал первым и главным предметом обсуждения на дальнейший месяц. Репутация его была теперь несколько подпорчена — подумать только, заявиться на коронацию с таким жаром! — однако именно это происшествие позволило ему громко вернуться во дворец, что гарантировало ему возвращение самых крепких связей прошлого.       Айвэ потерял сознание в карете, когда они возвращались домой. Тело охватила невыносимая боль, но сознание еще смутно понимало, почему Альвидис назвал себя королем, почему вообще проходит коронация, и почему Анри сказал ему скорбеть о смерти короля.       В доме их ждал слуга. Он накормил подобранного ребенка, которому еще не дали имени, приготовил еды и был готов к быстрому возвращению хозяина, поэтому заранее смочил бинты в травяном настое и заготовил мазь. Когда же Анри уложил Айвэ в постель и снова раздел его, глазам представилось ужасное зрелище: раны начали гнить.       Анри боялся этого больше всего: Айвэ не успел оправиться от недавних ран и теперь плоть гнила на глазах. Саламандра теперь даже не метался на постели, только лежал, тяжело дыша, и сгорал в лихорадке. Анри не думал, что могло поспособствовать ухудшению состояния: зелье ли, зараза крови, или, быть может, ванна.       Анри поднялся и закрыл окна. Думать долго не было времени, нужно было принять решение здесь и сейчас.       — Принеси морфин, свечу, кинжал и кляп, — велел он слуге. — Надо вырезать гной.