Стервятник

      Деликатный стук в дверь заставил Айвэ вздрогнуть и немедленно проснуться.       Глаза горели огнем, тело затекло так, что неловкое лишнее движение приносило острую боль. Он так и был завернут в плащ, который вчера служил ему укрытием, а в окно било теплое осеннее солнце, отбрасывая причудливые блики по всему кабинету. Ничто, кроме сломанного стола, не напоминало о вчерашней ссоре. Айвэ несколько раз моргнул.       Снова раздался стук. Айвэ перевел мутный взгляд с окна на дверь. Его снова поторопили, и он неспешно поднялся, опираясь о большой шкаф с ворохом бумаг.       — Айвэ? — раздалось за дверью. — Айвэ, вы здесь?       Так повелось: многие, кто застал его ранние годы в Адалонии, все еще называли его по имени, отдавая дань уважения тому мальчишке, который никогда не был против таких фамильярностей. Айвэ хмуро помассировал виски и затем, пошатываясь, открыл дверь. Перед ним стоял один из помощников главного казначея с бумагами в руках.       — Доброе… — Он осекся, улыбка его померкла. — Что с вами?       Айвэ выглядел неважно. Мятая одежда, взлохмаченные волосы, нездоровая бледность и воспаленные красные глаза у любого здравого человека вызвали бы вопросы. Он неровно стоял на ногах, а за его спиной виднелся разгромленный кабинет. Это было немыслимо!       — Что у вас произошло? — вскинул брови помощник казначея.       Айвэ даже не раздражали эти вопросы — он не принимал их всерьез. Его рука потянулась к бумагам, выхватила их, и Айвэ ответил:       — Не ваше дело. — Он почти закрыл дверь, но затем замер и равнодушно бросил напоследок: — Для вас господин Саламандра.       Хлопнула дверь. Айвэ небрежно бросил бумаги на стул. Затем, поискав взглядом по кабинету, он достал из шкафов книги и подпер ими сломанную ножку. Под ногами хрустело вчерашнее стекло. Ничего, слуги уберут. Он поднял с пола чернила, большая часть которых разбрызгалась по дорогому восточному ковру, перья, печати и свечи, аккуратно положил бумаги и сел работать.       Его попытка лишить себя жизни не увенчалась успехом, но внутри от этой мысли царил полный штиль. Не было ни сожалений, ни боли, ни угрызений совести — вчерашний вечер будто прошел мимо него, и, потеряв все, Айвэ больше не ощущал ни тяги к скандалам, ни нужды в жалости, ни желания распыляться на пустое.       «Наверно, доза была маленькая, — мелькнула мысль на задворках сознания, — попробую завтра».       Он не хотел ничего, кроме как забыться хотя бы в работе, если ни морфин, ни вино не могли облегчить его страдания. Дела, которые скопились у него за эти три месяца, требовали немедленного решения, и Айвэ решил скоротать время до завтра за разбором навалившихся проблем.       Удивительным образом все те дела, что прежде валились у него из рук, показались ему теперь простыми и понятными. Проблемы, которые он откладывал из-за чрезмерной сложности, вдруг открылись ему с совершенно новой стороны, и в мыслях завертелось очевидное элементарное решение. Прежде тяжелая из-за гнетущих мыслей голова теперь была холодна, и уже к обеду Айвэ лично принес стопку бумаг в кабинет Альвидиса и поставил их на стол. Проблемы, откладываемые месяцами, были решены на голодный желудок после сна на залитом вином ковре и убойной дозы морфина.       Альвидис удивленно глядел на Айвэ, когда тот без прежних эмоций сухо докладывал ему о том, что успел наработать. Он совершенно четко излагал свои мысли, пребывая в неописуемой ясности ума, и лишь изредка потирал сухие красные глаза. Это состояние напугало его больше, чем когда Айвэ больной приехал на его коронацию.       — Урожайность в этом году позволяет… — объяснял ему Айвэ, когда Альвидис остановил его, мягко коснувшись плеча:       — Питер уехал вчера.       Взгляд Айвэ не переменился. Он, казалось, никак не желал слышать о Питере, о его делах и намерениях, и потому продолжил говорить про урожай, но Альвидис снова перебил его:       — Он сказал, что вы сильно поссорились.       Айвэ тихо вздохнул, в жестах его скользнуло раздражение. Этот новый Айвэ был таким незнакомым, таким отстраненным, что Альвидис подумал только об одном: это была самая крупная ссора из всех, и в этот раз отделаться простыми извинениями не получится.       — Ваше Величество, — ответил Айвэ, — есть дела поважнее Питера.       Альвидис мог бы надавить на него, мог бы расспросить, однако прохладный взгляд Айвэ заставил его бросить эти попытки — если Саламандра не хочет говорить, он никогда не скажет.       Та разительная перемена, что случилась в нем, не осталась незамеченной. Теперь жизнь его сводилась к двум простым составляющим: работа и морфин. Ничто его не радовало, ничто не интересовало, но всякий раз, когда он видел подрастающего Элейва, невольно опускал взгляд и старался работать больше, чтобы заглушить любые остатки чувств.       К зиме никто, за исключением Альвидиса и Анри, не мог назвать его по имени — за такое самовольство могло последовать наказание, и немногим нравились такие изменения. Уже никто не видел в нем обаятельного красавца, и ни одна душа не сомневалась: Айвэ Саламандра ожесточился до пределов, после выхода за которые следует лишь полное моральное уродство и деградация. Скандальным стал случай, когда Айвэ лично наблюдал за пытками во время допроса, лениво пожевывая яблоко: в лучшем случае, он должен был передать это дело в пыточную, а не заниматься допросом лично, и тогда даже Альвидис понял, что некогда добродушный мягкий друг превратился в чудовище. Впрочем, даже это осознание никак не заставило его отказаться от Айвэ — каким бы он ни стал, он работал за троих, и его любовь к Адалонии и абсолютная преданность королю была видна невооруженным глазом.       С тех пор о нем и пошла дурная молва. Его боялись и уважали, сторонились его нрава и нуждались в его уме. Его расчетливый ум и мысли о материальном пугали, однако он почти никогда не вредил невинным и жестоко наказывал преступников. Взяв всю грязную работу на себя, он не марался о нее, а сухо выполнял, не беря на душу грех, если пытал кого-то или приказывал убить. Образ его мысли ускользнул даже от Альвидиса, но они все равно сохраняли приятные отношения, хоть и перестали до конца понимать друг друга.       В начале января, сразу после дня рождения Его Величества, выяснилась новость, которую все тут же готовы были обсудить: умер Хранитель Востока, когда-то лично отправленный в отставку королем Эрнестом за неподобающее поведение. При нем Восток пришел в упадок, последствия которого теперь пытался исправить Питер, и дворец, давно знающий о похождениях пьянчуги-Хранителя, взорвался бурным потоком сплетен и обсуждений. Альвидис был не слишком доволен, что репутация Хранителей пострадала из-за выходки одного из них, Айвэ задумался, сколько было от этого потеряно в денежном эквиваленте, и только Анри вспомнил: у Хранителя же были дети. Что стало с ними?       Долго искать детей не пришлось: через неделю Анри явился к Айвэ и Альвидису и сообщил, что нашел двух выживших сыновей покойного Хранителя. Пока двор судачил об их незавидной судьбе, Анри сообщил, что двое омег находятся в пансионе. Туда их отправили родственники, которые не получили ни копейки от их отца, и мало кто представлял будущее этих детей: без приданого и крепкой поддержки родни им была прямая дорога в низшие слои общества. Анри просил короля и советника заняться этим вопросом, и само собой так вышло, что Айвэ придумал для этого причину:       — Если мы займемся этим делом, то Хранители будут уверены, что король поддержит их в трудной ситуации и не оставит их детей. Они поддержат Его Величество в ответ. Все получат свою выгоду.       Айвэ не планировал лично заниматься этим. Ему казалось: если он отвяжется от Анри, тот сам будет возиться с чужими детьми, поэтому так и не понял, каким образом оказался в экипаже, следующем до пансиона. Анри сидел рядом, Айвэ держал в руках подписанный приказ короля проследить за жизнью сирот.       Если бы Айвэ попросили описать пансион, он бы отвесил хлесткое: «Жалкая лачуга». Никто из родственников не хотел тратиться на сирот, от которых не было никакого толку, поэтому их упекли в такое жалкое местечко, что умри они от голода — никто не удивился бы. Айвэ хмуро поглядывал на темные окна, пошарпанные стены и убогий садик, разбитый руками воспитанников у входа.       Визит генерала и королевского советника страшно перепугал воспитателей и управляющих. Их пансионат не обладал хорошей репутацией — сюда отдавали сирот с крайне скудным содержанием или чьих-то пасынков, которые стали неугодны новым родителям. Место было крайне дряхлое, скучное и, как потом признался себе Айвэ, даже несколько пугающее своей тишиной и затхлостью. Воздух здесь казался пропитанным плесенью и пылью, ровно как и постели, одежда и даже пища, которую давали воспитанникам два раза в день.       Среди худеньких бледных омег нашлись двое — Аарон и Давид. Они даже не были напуганы: Давид всю жизнь был слугой и жил в похожих условиях, а Аарон впал в меланхолию, когда после родительского дома с мягкой периной ему пришлось спать на холодной постели, набитой соломой. Для юного создания это стало невыносимым испытанием, но Айвэ оставался равнодушным к его мучениям. Его вовсе не интересовал очередной омега, попавшийся ему на жизненном пути, однако он обязан был проявить участие, чтобы получить расположение Хранителей Адалонии.       Аарон был молчалив, Давид еще более скромен. Оба они казались бледными тенями самих себя, и Айвэ велел перевести детей в более пристойные комнаты и дать им наконец человеческой еды. Королевская казна не поскупилась и выделила золото на содержание двух сирот. Через неделю их перевели в отличный пансион, и Альвидис, будто преследуя свои цели, велел Айвэ проведывать их раз в неделю.       Айвэ не был особенно рад еще одной своей обязанности, однако действовал четко по приказу. Поначалу он приезжал просто проведать сирот и не имел никакого желания говорить с ними дольше положенного, но чем чаще он с ними виделся, тем лучше понимал, насколько угнетенное у них положение. В будущем этих детей не ждало ничего, кроме замужества и служения какому-нибудь скандальному дворянчику, которому отказывали женихи из хороших семей, и такая жизнь окончательно сломала бы в них все то хорошее, что осталось после смерти отца.       Спустя полтора месяца Айвэ забрал сирот в Эдельфейд. Дома он почти не бывал, и потому двум детям, привыкшим к небольшим комнаткам, там было настоящее раздолье. Айвэ нанял им учителей и полностью содержал обоих, не скупясь выставить все так, будто он всего лишь покровитель и ни на что не претендует. Пока что.       Очевидно, Аарон идеально подходил на роль молчаливого мужа, который не стал бы болтать лишнего. Ему было еще слишком мало лет, чтобы он имел свое мнение, и Айвэ был готов воспользоваться этим. Совесть никак не говорила ему, что он поступает неправильно, поэтому он не гнушался использовать в своих целях даже ребенка. Альвидис давил на него: он часто говорил о женитьбе и полагал, что хороший супруг сгладит острые углы в характере Айвэ. Айвэ отнекивался, потому что знал, что его характер сможет сгладить только могила. Он не планировал отказываться от морфина и полагал, что новоиспеченный супруг непременно будет мешать его маленькой отдушине, если не окажется покорной овечкой.       Аарон оказался необычайно удобным юношей, и Айвэ начал задумываться о женитьбе на нем уже через месяц после знакомства. Аарон был мягок, нерешителен, крайне набожен и обладал четкими черно-белыми моральными принципами. Он никогда не жаловался, ничего не просил, и встретить такого омегу было великой удачей для человека, который хотел себе в мужья мебель. Его младший брат Давид и вовсе был еще более молчаливым, однако Айвэ видел в нем нечто противоречивое: Давид всегда смотрел недоверчиво, постоянно молчал и насильно гнул хребет в поклоне перед ним, хотя явно понимал, что Айвэ — последняя скотина. Аарон же был старше, и даже если он что-то и понимал, то предпочитал закрывать на это глаза: он должен был позаботиться о них, и замужество с королевским советником стало бы для него спасительным канатом из пучины бесконечной нищеты.       Аарон был совершенно не глуп. Он, может, и не обладал крепким характером, однако его спокойствие и легкая меланхоличность были теми качествами, которые Айвэ желал иметь в будущем своем прикрытии. Особенно заботиться об эмоциональном благополучии братьев он не планировал: они должны были сидеть дома и воспитывать Элмера, не показывая и носа из усадьбы. Айвэ полагал: если такой симпатичный омега, как Аарон, покажется во дворце, это непременно спровоцирует кучу проблем в виде поклонников, ухажеров и сплетников. Аарона придется защищать от дворцовой жизни, и Айвэ не желал тратить на это время. Впрочем, больше всего его заботило то, что юный неопытный омега мог встрять в неприятную скандальную ситуацию, которая могла опорочить честь их семьи, что непременно плохо скажется на его репутации и статусе.       Аарон не задавал лишних вопросов, хотя и все видел: он видел и ребенка своего опекуна, и его зависимость, его скверный характер, вспышки агрессии, привычку пропадать на работе до ночи, нетерпимость к любому громкому шуму и полное безразличие к судьбе тех, кто жил в его доме. Он был тем, кто непременно сделал бы несчастным самого жизнелюбящего омегу, но так как он был единственным способом удержаться на плаву, Аарон стойко принимал все то, что происходило с ним. Ему пришлось повзрослеть слишком рано, и когда на следующий день после окончания минимального обучения Айвэ прохладно сделал ему предложение, он покорно согласился.       На свадьбу были приглашены все, кого можно было пригласить, за исключением Питера и принца Лилиума. Святилище ломилось от потока гостей, а столы — от их подарков. Был там даже принц Элейв, которого Альвидис упросил прийти на коронацию, однако он совершенно не был заинтересован в происходящем и больше перешептывался с недавно обретенными друзьями: молодыми графами Липпе и Лимбругом.       Айвэ держался спокойно, и многие подмечали, что он крайне хорошо владеет собой, раз при виде жениха в подвенечном платье взгляд его остался прежним. Осуждали его только за одно: Аарон был несколько юн для брака с ним, однако пару лет ему все же смогли простить, и свадьба ни у кого не вызвала нареканий. Айвэ целомудренно поцеловал Аарона в лоб, хотя очень многие хотели увидеть их настоящий поцелуй, и тогда начался роскошный праздник, который не оставил равнодушным даже дворцовых щеголей, побывавших на сотне свадеб. Айвэ представил своего избранника королевской семье, и Аарон пришелся по сердцу не только Альвидису, но и его мужу и папе. Нинель мягко поздравил их, однако Айвэ уловил в его взгляде легкое смятение, но не придал этому никакого значения.       Когда молодожены вернулись домой, Аарона мелко потряхивало. Как бы ни был он спокоен на свадьбе, дорога домой, прошедшая в молчании, напомнила ему, какой долг он имеет перед супругом. Он был не готов лечь с ним и больше всего на свете боялся, что Айвэ принудит его силой. Аарон полагал, что супруг имел на это право: он женился на нем без приданого и благословения, к тому же платил за его обучение долгие месяцы. Как бы юный супруг ни пытался успокоить себя этими оправданиями чужой жесткости, ему было всего четырнадцать, и страх неизвестности заставлял руки предательски дрожать.       Айвэ повел его наверх, в спальню. Они молчали, и эта тишина так пугала Аарона, что ноги перестали его слушаться. Он оступился, и, если бы Айвэ не подхватил его за локоть, скатился по ступенькам вниз. Впрочем, даже это не заставило его заговорить: он в молчании поставил Аарона ровно и последовал дальше.       Они вошли в спальню, и Айвэ жестом велел Аарону ждать его, а сам ушел в соседнюю комнату, где ему уже приготовили ванну. Белый от ужаса, перепуганный до смерти, Аарон присел на постель, чувствуя, как холодеют кончики пальцев. Неужели Айвэ не может проявить хоть капельку милости, участия? Неужели не может хоть ободрить добрым словом? Он казался Аарону таким взрослым — девятнадцать лет! — и разница в их характерах и статусах пугала его слишком сильно, чтобы по щекам не покатились крупные слезы. Аарон зажал рот рукой, чтобы нечаянно не всхлипнуть слишком громко, и проплакал так до тех пор, пока не послышались неспешные расслабленные шаги. Он вскинул голову и увидел в дверях мужа: он был одет в один лишь плотный халат, а мокрые волосы казались еще чернее, чем обычно.       — Чего ревешь? — спросил Айвэ равнодушно, и когда сделал шаг в сторону постели, Аарон быстро утер слезы и, вскочив, залепетал:       — Простите. — Он помолчал, и даже если и стоял прямо, слезы все равно градом продолжали катиться по его щекам. — Я понимаю, что должен, но, пожалуйст..       — Не буду я спать с тобой, — перебил его Айвэ, а затем тише добавил, слабо нахмурившись: — Тебе всего четырнадцать.       Разница между ними на самом деле не была такой уж великой, однако в таком возрасте каждый год сродни целой жизни, и пять лет между ними были огромной пропастью. Тем более, Аарон был выращен в богатом доме, куда его особенно не выпускали, и все, что с ним случилось за последние полгода, оказало такое давление, что он едва не сломался. Айвэ же виделся ему крайне опытным человеком, настоящим мужчиной, хоть и с дурным характером, однако знающим свое дело и умеющим защитить, когда нужно.       Аарон распахнул глаза от удивления и даже перестал плакать. Айвэ равнодушно прошел мимо, достал из ящика стеклянную банку с мазью и передал ее заплаканному Аарону. В нос ударил приятный лакричный аромат, уже слабо перекрываемый мятными нотками, и Аарон вздрогнул, не веря своему обонянию. На лице его проступило замешательство.        — Вы…       Он сглотнул. Айвэ даже не взглянул на него, а лишь развернулся к нему спиной и приспустил халат.       Взгляду Аарона предстала чудовищная картина: все тело супруга было иссечено до мяса. Многие шрамы еще имели багровый цвет, который сойдет только спустя несколько лет, и это зрелище заставило Аарона замереть. Все случилось так неожиданно, что он даже не успел понять, что происходит.       — Мажь, — приказал Айвэ. Минули несколько секунд, но он все еще не чувствовал чужих прикосновений. В голосе его проступило легкое раздражение: — Не заставляй меня ждать.       Аарон отмер и, судорожно открыв крышку, зачерпнул немного бурой мази и принялся смазывать чужую спину. Он касался кожи, чувствуя кончиками пальцев каждую едва зажившую рваную рану, и увиденное заставило его позабыть о той мелочи, о которой он думал, когда поднимался по лестнице. Если Айвэ пережил такое, то наверняка его характер обусловлен последствиями… этого. Аарон понятия не имел, где вообще можно получить такие уродливые шрамы: в бою сразу убивали, а наказания, даже самые жестокие, не оставляли таких ран.       — Вы… — нерешительно подал он голос, слабо принюхиваясь. — Не альфа?       Казалось, даже кожа под его пальцами похолодела. Он едва не одернул руку, но вовремя решил, что это просто наваждение.       — За этим я на тебе и женился, — сообщил Айвэ ровным голосом. — Я обеспечу тебе сытное будущее, а ты будешь воспитывать Элмера. Расскажешь кому-то — ты и твой брат поплатитесь жизнью.       Аарон промычал в ответ что-то невразумительное. Все казалось настолько абсурдным, что он едва не засмеялся. Это просто не может быть правдой! Только что он думал о том, настолько Айвэ похож на альфу, и что теперь?       Айвэ выпроводил его из комнаты, когда Аарон закончил мазать спину. Юноша вежливо поклонился ему, оставив Айвэ наедине со своими мыслями, а затем медленно побрел в другую часть дома, где находилась его спальня. В голове было так пусто и шумно одновременно, что перед сном он умывался холодной водой, чтобы привести мысли в порядок. И как его, крайне благочестивого юношу, угораздило выйти замуж за омегу?