Стервятник

      Сказать — легко. Сделать — не подобрать слов, что надо пережить, чтобы воплотить громкие слова в жизнь.       Он страстно желал вернуть былое здоровье. Единожды упав в эту яму, он едва нашел в себе силы поднять голову, и теперь ничто не должно было разрушить его и без того шаткий план. Все, что у него было — сила воли. Айвэ казалось, что Аарона не должно касаться его восстановление, и что он обязан пережить это без чужих глаз. Он не мог предположить, что кто-то из домашних захочет пройти с ним этот путь, поэтому никого ни о чем не просил и не винил в отстраненности. Он вполне осознавал, как его поведение выглядело со стороны, но никому не говорил, что ступил на эту кривую дорожку не по своей воле.       Аарону теперь было позволено свободно обращаться к нему в любое время по любому вопросу без дурацких церемоний. Их отношения, пока шаткие и непрочные, нельзя было назвать даже хоть сколько-нибудь дружескими, но теперь если у Айвэ случалась очередная вспышка гнева, он ни за что не позволял себе ни единого грубого слова в сторону супруга. Он стискивал зубы, сжимал кулаки и уходил прочь, давая понять, что стоит оставить его одного. Он запретил себе даже думать о том, что гнев должен выплескиваться на домочадцев, и это возымело восхитительный результат: Аарон наконец-то перестал бояться. Они все еще не были близки, но это юное создание своими глазами увидело, как может измениться человек, если действительно захочет этого. Аарон подозревал, что переживает сейчас вместе с Айвэ худшие моменты его жизни, и невольно это смягчило его категоричность. Он решил дать Айвэ шанс и всячески поддерживал его на пути исправления. Спустя несколько лет он увидит, что Айвэ в некоторой степени удалось перенять его мягкость и крупицы спокойствия.       Когда их отношения чуть наладились, и Элмеру исполнился ровно год, Айвэ сообщил, что Аарону следует на людях начать симулировать беременность. План был, в общем-то, неплох: якобы Аарон скрывал свое положение, не выходя из дома, и спустя пару месяцев на свет вот-вот появится долгожданный наследник. После оглашения этой новости Айвэ поздравлял весь дворец, и Альвидис в шутку пожурил его: как это, лучший друг, а о такой новости сообщил в последний момент! Айвэ только слабо отговаривался, хотя никто его и не слушал.       Аарона все это несколько смущало. Принять в столь юном возрасте почетную родительскую роль в глазах других он был еще не готов, однако в этот раз Айвэ пытался поддержать его. Так как омеге было неприлично показываться в обществе, находясь в положении, Аарон пробыл в доме до шестого октября — дня, который они все вместе выбрали официальным днем рождения Элмера. Айвэ заявил, что ребенок родился слабым, а потому не следует до крепкого возраста увозить его из дома. Альвидис тогда не поскупился и подарил Айвэ десяток отличных первоклассных лошадей, сообщив о своей радости в этот долгожданный день. Этот жест вселил в Айвэ ощущение, будто Альвидис отлично понимал: раз у него и Жизель за столько лет не появилось своих детей, то, возможно, небеса никогда не даруют им счастье быть родителями. Разумеется, стране нужен был наследник, а вокруг его супруга вилось множество лекарей, однако сам он начал терять надежду и оттого так был рад за друга, который уже через несколько месяцев после свадьбы обзавелся ребенком.       В тот же год Айвэ начал задумываться о более спокойной жизни. Он всем сердцем любил столицу, однако Эдельфейд таил в себе слишком много дурного, и все в нем напоминало Айвэ о жизни, с которой он больше не желал иметь ничего общего. Он хотел отстроить свой дом, где он непременно чувствовал бы себя спокойнее, чем в столичной усадьбе. Его тянуло поближе к природе, тишине и полному спокойствию, где ему не нужно будет слышать за окном шум улиц.       Но стоило все это бешеных денег. Айвэ долго подсчитывал, прикидывал, оценивал, и каждый раз он приходил к одному и тому же выводу: его увлечение морфином стоит так дорого, что он не в состоянии построить тот дом, который хочет. Да что там, он не мог выкупить даже простую маленькую усадьбу.       Когда он подсчитал, сколько денег потратил почти за восемь месяцев своего бешеного морфинизма, он устало присел в кресло и закрыл лицо руками. Сто тысяч. Сто тысяч — это деньги, которые мог заработать только он, советник короля, и потратить на удовольствие. Он бы мог оплатить этими деньгами четверть постройки дома или купить десять тысяч рабов или пять тысяч лучших лошадей. Он вдумался в эту сумму и тяжело вздохнул.       На пути к новой жизни у него встало пристрастие, от которого было невообразимо сложно отказаться. Все естество Айвэ противилось этому, не желая лишать себя удовольствия, которое словно на волнах уносило его на несколько часов в бескрайнее блаженство, где не надо думать, решать, жить. Но он помнил о своей клятве. Здоровье его оставляло желать лучшего, отношения в семье были шаткими и крайне непрочными, а дальнейшее будущее из-за этой пагубной зависимости казалось туманным. Какое будущее может быть у человека, который, имея и без того короткую жизнь из-за зелья, решил добить себя и опиумом?       Он скомкал бумажку с расчетами и бросил в камин. Он больше не притронется к игле, а если не сумеет устоять, то проиграет самую важную битву в жизни.       На следующий день он поговорил с Аароном о своем решении.       — Я решил… — заговорил он. — Я решил завязать.       Аарон был вне себя от счастья. Наверняка это то, что хочет услышать каждый омега, имеющий мужа с такими пагубными пристрастиями. Он горячо благодарил Айвэ, поддерживал и обещал помочь, однако, заметив общее угнетенное настроение супруга, сбавил обороты. Ему казалось, что Айвэ тоже должен был обрадоваться, что нашел в себе силы отказаться от морфина, однако тяжелый взгляд зеленых глаз, похожие на глаза осужденного на смерть, заставили его успокоиться.       — Разве ты не рад? — спросил тихо Аарон.       Айвэ потер переносицу и мягко взял Аарона за руку.       — Вам всем лучше уехать, — сказал он. — Я буду не в себе.       Айвэ был бы рад отправить Аарона на юг, к морю, к солнцу, и это казалось ему единственным верным решением, чтобы сохранить между ними устоявшийся мир. Айвэ отлично знал, что случается, с такими, как он, и знал, что следующая неделя покажется ему худшей в жизни. Но Аарон не согласился. И как бы Айвэ ни уговаривал его, как бы ни приказывал — Аарон смотрел в пол и отказывался уезжать. Айвэ пришлось смириться. Он взял отпуск на месяц, поставил вместо себя заместителя и велел не наломать дров, пока его не будет в столице. Альвидис пожелал ему удачно отдохнуть на Юге, Айвэ улыбнулся ему мраморной неживой улыбкой.       Жизнь Айвэ была полна моментов, которые ломали его, выворачивали наизнанку и заставляли подняться, но то, что случилось с ним после отказа от морфина, нельзя было сравнить ни с чем, кроме адского пекла.       Первые сутки после отказа не случалось ничего, но уже к обеду голова закружилась, его затошнило. Подскочила температура, появился сильный кашель и убивающая головная боль. Он поднялся из-за стола, бросив последний взгляд на аккуратно подписанное новое завещание, затем заплел волосы и, неровно ступая к постели, лег под одеяло, в чем был.       Он ждал этого, готовился. Айвэ не строил иллюзий и отлично знал, что ждет его. Он чувствовал, как дыхание его сбивается, как тело начинает потряхивать от озноба, и считал секунды, чувствуя, как мышцы охватывает медленная настойчивая боль. Она все нарастала и нарастала, и ее пределам не было конца: она ломала кости, скручивала мышцы, рвала плоть, на живую рубила его на куски. Он горел в этом пламени, и каждое мгновение казалось ему невыносимо долгим.       Аарон почти не спал — вой супруга, доносящийся из соседней спальни, не позволял ему расслабиться ни на миг. Он одними губами читал молитвы, умолял небеса поскорее все это закончить. Невыносимо было слышать, как некогда, казалось бы, вполне обычный мужчина теперь корчится в муках, никого к себе не подпуская, как раненое животное.       Часто Айвэ впадал в состояние, когда тело хочет спать, но воспаленное сознание не позволяет сделать это. В такие моменты Аарон мог сполна напоить его чистой водой и открыть окно, чтобы проветрить комнату. Он не желал оставаться в стороне, но переживал все это так глубоко, что даже брат в будущем заметит, как повлияли на Аарона эти две недели: он станет сильнее настолько, что вывести его из себя не сможет никто и ничто.       Айвэ не открывал глаз, будто свет приносил ему невообразимую боль. Иногда он что-то лепетал, иногда выл, часто рычал и плакал, однако как бы тело ни требовало, как бы ни желало, он не позволял даже думать о том, чтобы обзавестись новой дозой. Нет. Нельзя.       Это длилось восемь дней. Из домашних почти никто не спал, за исключением Элмера, которому строго запретили выходить из комнаты без позволения папы. Он ни о чем не догадывался и целыми днями игрался с деревянными лошадками. Давид и Ману были так же взволнованы и не могли найти себе места, и, казалось, весь дом погрузился в томительное ожидание.       Аарон понял, что все закончилось, когда зашел в комнату и увидел, как Айвэ лежит в постели и смотрит в окно. С тех пор было все решено.       Айвэ никогда не распространялся, что чувствовал во время тех ужасающих восьми дней. В этом не было ни надобности, ни желания. Однако Аарон отчетливо видел одно: теперь, когда из жизни ушел морфин, Айвэ потерял определенную долю эмоций. Его вспышки агрессии пропали, будто их и не было, и ему было сложно удивиться или разозлиться. Все это он подмечал так же отчетливо, как и царапины на предплечьях, которые Айвэ оставлял себе, чтобы отвлечься одной болью от другой.       Так должно было быть — морфин отбивает желание жить на целый год после отказа. Айвэ снова вернулся в те времена, когда только покинул пыточные, и это старое-новое состояние нисколько не стало для него проблемой.       Айвэ много ел, хорошо спал и принимал лекарства. Состояние его улучшалось с каждым днем, ровно как и отношения с семьей, и связи во дворце, и финансовое состояние. Это было прекрасное время, когда Айвэ просыпался по утрам и чувствовал себя лучше, чем вчера.       Полгода спустя его чувства зашевелились, начали просыпаться, и тело само подсказывало, что готово вот-вот восстановиться полностью. Айвэ увлекался морфином не слишком долго — даже не целый год — и оттого встать на ноги было проще, чем тем, кто упал в это с головой на долгие годы. Жизнь наконец-то заиграла красками, и Айвэ заметил, как не хватает ему в жизни простой красоты.       Он все же решил затеять строительство. Теперь, когда он стал тщательно следить за своими финансами, накопленных денег было предостаточно, еще крупную сумму он получил с продажи нескольких особенно редких лошадей, и тогда он решил непременно выкупить тот участок с памятным озером, в котором его однажды чуть не утопили. Типовой проект не требовал особенных усилий, и через полтора года активной работы днем и ночью поместье должно было быть готово. Оставалось только ждать.       Это была жизнь, о которой все они долго мечтали. Пока они жили в столице, в их доме было спокойно, и самым громким голосом был смех Элмера, который не знал о тех несчастьях, что им пришлось пережить. Айвэ наконец решил прикупить конюха, который забрал бы обязанности Давида по уходу за лошадьми, а сам забрал себе мальчишку в личные слуги.       — Теперь тебя будут звать Меволь, — сообщил Айвэ следом за новостью о его новой службе. — Слуги всегда меняют имя, когда приходят к новому хозяину.       Давид полагал, что ему следует радоваться сохраненной после попытки убийства жизни и не претендовать на большее, однако Айвэ огорошил его этой новостью так неожиданно, что он даже не нашел слов, чтобы поинтересоваться, как заслужил такое доверие. Ответа он так никогда и не получит и только удостоверится в мысли, что самые верные друзья — бывшие враги. Он уже не питал такой сильной неприязни к Айвэ и бесконечно ценил совершенный им подвиг.       С тех пор его звали Меволь, и он не противился этому имени. Оно, признаться, нравилось ему больше настоящего, и этот своеобразный обряд посвящения в личные слуги заставил его пересмотреть свою роль в доме. Ману никогда не претендовал на первое место, Аарон всегда был с ним нежен и часто просил совета, Фалко — новый купленный раб — ухаживал за лошадьми и даже порой ночевал с ними в конюшне, отдавая им всю свою любовь и время. Кто же станет управлять домом, пока Айвэ будет во дворце?       Так роли и были поделены. Аарон всегда был занят Элмером, Фалко занимался тяжелой работой, которая была по силам единственному альфе в их маленьком собрании, Ману предпочитал готовить и прислуживать Аарону время от времени, а Меволь по утрам и вечерам служил Айвэ и в остальное время убирал и занимался стиркой, присматривая за тем, чтобы каждый в этом доме занимался строго своим делом и не брал на себя обязанности другого. Весь дом держался в строгом порядке.       Всполошился Аарон лишь однажды. Тогда Айвэ зимним вечером покинул комнату и, одевшись потеплее, свистнул Фалко, чтобы тот готовил экипаж. Аарон, услышав шум, спустился вниз, и сердце его пронзил тревожный удар: куда Айвэ собирается на ночь глядя?       — Что случилось? — спросил Аарон, чувствуя слабую тревогу. — Куда ты?       Айвэ не заметил его волнения и потому, натягивая рукавицы, обыденно ответил:       — По делам. Скоро вернусь.       Он сказал это так естественно, не подумав, что Аарон вздрогнул: так он говорил всегда, если уходил под ночь покупать у знающего человека морфин. Его мелко заколотило. Он замер, не в силах ответить.       От Айвэ не укрылся этот заячий испуг, и он бросил взгляд на супруга. Поначалу ему показалось, что Аарон ведет себя совершенно непонятно, и нет ни единой вещи, что могла привести его в такой ужас, однако всего лишь через мгновение осознал: Аарон был испуган совершенно обоснованно, и, предполагая, что испытала эта нежная душа за несколько мгновений, поскорее обхватил чужие плечи, чтобы не довести супруга до нервного срыва.       — Я иду не за этим, понял? — заглянул Айвэ ему в глаза. Он сбросил с себя шубу и задрал рукава, показывая вены. — Смотри, видишь? Я не продолжаю. — Затем он сильнее распахнул глаза. — Зрачки не расширены и не сужены. Кожа не желтеет. — Он постучал по зубам, кончиком пальца. — Зубы крепкие. Все хорошо. Я иду по другому делу.       — По какому «другому»? — спросил Аарон не своим голосом. — Еще и в ночь.       Айвэ вздохнул. Он мягко поцеловал Аарона в макушку и прижал к себе, не позволяя ему даже думать о том, что морфин снова может постучаться в их мирный дом.       — Я хочу, чтобы мы могли позволить себе больше. Элмеру нужны лучшие учителя, тебе — хорошие платья для выхода в свет, самые модные, от лучших швей. Еще я хочу ускорить постройку дома. К тому же я подумал…       Он тихо кашлянул, подбирая слова, и Аарон поднял голову.       — О чем? — спросил он наивно.       — Хочу купить себе золота, — заговорил Айвэ, чуть помявшись. — В Адалонии делают хорошие драгоценности.       Аарон вскинул брови и засмеялся, крепче обнимая Айвэ.       — Наконец-то в тебе просыпается омега! — ляпнул он, не подумав. Айвэ хотел возразить, что быть омегой не значит любить красивые платья и драгоценности, но решил промолчать. Он только слабо улыбнулся.       — Может быть, — неопределенно ответил он. — Хочешь себе чего-нибудь?       Аарон, не медля, ответил:       — Янтарные серьги.       Разумеется, Айвэ не сообщил своему «спонсору», что ушел в завязку, и потому его неожиданное появление спустя почти восемь месяцев молчания наделало шуму в определенных кругах. Он никогда не называл своего имени и всегда закрывал лицо тканью, чтобы не порочить свою репутацию, и когда он спустился в одну из подворотен, где точно ожидал найти нужного человека, тот едва не подскочил на месте, не ожидая увидеть неизвестного Господина Горностая, как называл себя Айвэ, чтобы не раскрывать имени.       — Поверить не могу, — засмеялся альфа, имени которого Айвэ так и не узнал, — Горностай, куда вы пропали? Извините уж, с собой есть немного, но не для вас. Почему заранее не предупредили, что придете?       Айвэ прочистил горло и свободным шагом сократил расстояние между ними.       — Я в завязке, — ответил он, убирая руки в карманы и нащупывая там кинжал на всякий случай. — Мне не морфин нужен.       «Спонсор» нахмурился. Айвэ приходил к нему только потому, что не желал обращаться к врачам, а теперь говорит, что в завязке?       — Тогда чего пришел? — Голос его сразу погрубел.       Айвэ тихо засмеялся.       — Я знал, что ты давно крутишься в таких местах и наверняка знаешь кого-то, кому понадобятся мои услуги, — искусственно улыбнулся Айвэ. — Мне нужен продавец ядов. Я бы хотел делать для него кое-что особенное.       К сожалению, добыть нужное имя у Айвэ получилось только после пары ударов кинжалом. Ничего личного — в таких кругах дружелюбие часть рабочих отношений, и как только ты покидаешь эти отношения, то становишься чужим. Айвэ ждал такого поворота, и когда запрыгнул в экипаж, Меволь, бывший с ним, поинтересовался:       — Все хорошо?       Он явно намекал на те чувства, которые Айвэ должен был испытать, оказавшись в настолько знакомом месте, однако Айвэ только вытер кровь с лезвия носовым платком и спрятал его в карман:       — Разумеется. Фалко, едем.       Изготовление ядов принесло ему в свое время такие деньги, какие он не мог заработать даже во дворце. Один флакон из его рук мог стоить десять тысяч, и если поначалу он все так же скрывался под именем Господин Горностай, то через несколько месяцев ему надоело самому возиться с заказчиками, и он отправлял Фалко в качестве посыльного, заставляя и его скрывать лицо.       Элейв ни о чем не знал. На самом деле Айвэ боялся, что такое прошлое только отпугнет его. Он бы хотел прожить жизнь обычного юноши с богатыми родителями-адалонцами, или действительно быть альфой, или в свое время принять правильное решение и не сойти на кривую дорожку. Он много думал о том, что натворил, много анализировал, много вспоминал. Жизнь его не была простой, но в нем будто дремала неисчерпаемая сила, которая заставляла его подниматься раз за разом.       За морфин он себя не винил. Дело было вовсе не в том, что он не умел признавать ошибки — он помнил, что не по своей воле начал принимать его, и не по его допущению у него возникла эта зависимость. Он знал, что в этом полностью повинен только Анри Эр, однако если и не винил его, то прощать до конца все равно не был намерен. Анри поначалу относился к нему, как к преступнику, и не было ничего удивительного в том, что он нисколько не берег его: Айвэ, спустя годы, отлично понимал его действия и в некоторой степени оправдывал его тогдашнее равнодушие, что едва не сломало ему жизнь.       Тем не менее, его отношения с Анри пошли в гору. Генерал видел, как преданно Айвэ служит Адалонии и как чиста его вера в силу новой родины. Королевский советник и сам был не без греха, и, несмотря на репутацию жестокого человека, он все еще оставался самым заинтересованным в процветании Адалонии персонажем. Он, быть может, и был дурного характера, однако вместе с этим и стал для Альвидиса незаменимой поддержкой, которой он полностью доверял.       Дальнейшую свою жизнь «после» Айвэ честно мог бы назвать лучшими годами, которые он запомнит навсегда. Элейв придавал ему сил и стал человеком, в котором Айвэ нашел дом, а Генрих и Алвис дополняли этот дом, как дополняет чистое золото не менее чистый изумруд. Работа и любовь сплелись в один большой клубок, и чем больше Айвэ любил Элейва, тем сильнее хотел жить. Это удивительно, но они, такие разные, влияли друг на друга лучшим образом: Элейв возмужал, Айвэ — чуть смягчился. Хотел ли Айвэ, чтобы это никогда не кончалось? Разумеется. Хотел бы увидеть детей Аарона, о которых тот так мечтал? Конечно. Хотел бы иметь своих детей? Что ж…       Он, быть может, и не хотел бы пройти все, что ему пришлось преодолеть, однако вместе с этим отлично понимал, что без этого не стал бы тем Айвэ Саламандрой, который не сломался ни под гнетом Юга, ни под осуждением дворца, ни даже под кнутом Альвидиса. Вокруг него всегда были те, кто поддерживал его, не оставлял одного, и даже Алвис из заклятого врага превратился в верного друга, пусть пока и не лучшего.       Все, чего Айвэ желал — это любить и быть любимым. За столько лет он обрел свой особенный фундамент под ногами: его семья, которая помогла ему встать на путь истинный, любимый человек, который гонялся за ним по всей стране после новости о предательстве, и друзья, один из которых был весьма воспитанным человеком, а второй шатался от одного красавца к другому. Анри тоже был с ним и по-своему поддерживал, а с ним и Ромео, Кассель. Был среди них и Альвидис, которому чудом удавалось сдерживать войну между Жизель и Айвэ, хотя отношения с ним теперь оставляли желать лучшего. В свое время Айвэ боялся потерять его, как потерял и Питера, но если тогда, в восемнадцать лет, он был готов долго драматизировать, то теперь наверняка перенес бы потерю более стойко.       — Айвэ!       Голос Элейва заставил его вздрогнуть и открыть глаза. Святилище встретило его сгоревшими свечами и темнотой в высоких окнах. Он сидел в полном мраке, окутанный запахом благовоний, и не смел шелохнуться. Сердце гулко стучало в груди.       — Айвэ!       Элейв искал его по всему святилищу, и Айвэ сложил в голове: уже наступила ночь, а он так и не вернулся во дворец. Наверняка волнение за возлюбленного и заставило Элейва покинуть теплую комнату и ринуться на его поиски.       Айвэ медленно поднялся на ноги, оставляя на столе старые свитки. Тело затекло и плохо слушалось, и когда он повернул голову, шея тихо хрустнула. Похрустев всем телом, Айвэ наконец решил выйти к Элейву.       Тихий стук каблуков заставил принца обернуться. В руках его был факел, оказавшийся единственным лучом света в этой тьме, и Айвэ, стоявший в проеме, прищурился и прикрыл глаза ладонью.       — Айвэ, — облегченно выдохнул Элейв, ступая к нему, — почему вы еще здесь? Я не обнаружил вас в комнате, боялся, что что-то случилось.       Айвэ пошел ему навстречу. Элейв, отодвинув факел подальше, обнял его одной рукой, ощущая, как Айвэ прижался к нему, как уложил голову на плечо, и так они стояли почти минуту. Айвэ отказывался объясняться, и, казалось, что-то обдумывал про себя. Элейв не торопил, хотя у него было множество вопросов. Айвэ поднял голову, чтобы поцеловать его в колючую щеку, и тихо сказал:       — Идем домой, Свет Мой.