Стервятник

      Генрих Лимбург был не из юнцов-пустословов, дающих ложные обещания, и как только подвернулся момент, он разослал приглашение каждому из их дружной компании и пригласил на праздничный ужин, посвященный удачному устному соглашению между ним и Айвэ Саламандрой. Это событие вдохнуло еще большую веру в будущее его фармацевтического производства, и Генриху требовалось полностью узаконить его, чтобы никакая тень не смогла очернить его дело в глазах тех, кому предстояло пользоваться его лекарствами. Его Высочество был готов полностью поддержать его и ускорить оформление всех надлежащих бумаг, а бывший советник как никто лучше мог составить их со знанием всех тонкостей.       На ужин были приглашены все те же знакомые лица: Его Высочество с фаворитом и их некогда бойкий друг, который теперь старался следить за словами, чтобы не сморозить чего-нибудь лишнего, наученный горьким опытом. Каждый готовился наблюдать исторический момент, и Его Высочество невольно держал голову выше обычного, гордясь поступком Айвэ так, будто тот был его собственным: фаворит отказался от налаженного прибыльного дела в пользу всеобщего блага.       После помолвки с Аароном дом Генриха обрел тот особенный уют, какой теперь потерял Свеллендэм: горели свечи, пахло весной и свежим ужином, а сами хозяева дома предстали перед гостями в безупречных одеждах. Элейв и Айвэ, стоявшие в дверях, улыбнулись им и прошли внутрь, теперь дожидаясь лишь прибытия Алвиса. Все это невольно напомнило Элейву, как год назад он так же приезжал в Свеллендэм и находил домашних Саламандры, обласканных любовью Аарона, которому удивительным образом удавалось создать семейную обстановку среди совершенно чужих людей. Теперь же перед ним предстали влюбленные, и Элейв соврал бы, если бы сказал, что Генрих не возмужал. Прежде Лимбургу не о ком было заботиться и отдавать всю ту нежность, которая томилась в нем, но теперь вся его жизнь требовала стараний ради того единственного омеги, которого он готов был назвать своим мужем.       Аарон первым делом поклонился Его Высочеству, а затем обнял Айвэ, как делал это всегда, и когда Айвэ склонился над ним, желая оставить теплый поцелуй на аккуратно собранных волосах, он замер всего в сантиметре от его головы.       Запах Аарона чуть изменился. Это мог почувствовать только тот, кто каждый день на протяжении многих лет встречался с ним. Легкий цветочный аромат теперь смешался с другим, более насыщенным, отдающим чем-то ореховым, и у Айвэ не осталось никаких сомнений в их недавней близости с Генрихом.       Айвэ, впрочем, как и многие, был твердо уверен, что такой человек, как Генрих Лимбруг, ни за что не прикоснется к возлюбленному до свадьбы, и оттого для него стало настоящим открытием, что эти двое решили позаимствовать приятные моменты из будущей семейной жизни.       В Айвэ поднялась волна нечитаемых эмоций, но он подавил ее, припомнив самому себе, что сам лег в постель с Элейвом, напившись до потери разума, и точно не имел никакого права осуждать Аарона и Генриха за близость. В конце концов, они жили в одном доме и были готовы вот-вот стать супругами, поэтому это должно было когда-нибудь случиться. И даже если его отцовское сердце противилось этой новости, он все же нашел в себе силы поцеловать Аарона, а затем поднял красноречивый взгляд на Генриха, молча рассказывая, что он обо всем догадался. Генрих, пристыженный этим взглядом, смутился, побледнел и отвел глаза, вежливым жестом приглашая Элейва войти в столовую, где их ждал накрытый стол. Элейв, не заметивший осечку Айвэ, мягко подал ему локоть и улыбнулся, предлагая проводить внутрь, и Айвэ ответил ему той же любезностью, но когда проходил мимо Генриха, не постеснялся обжечь его изучающим взглядом. Для Айвэ не было тайной, что Генрих слегка побаивался его, и потому такое настойчивое внимание заставило того чуть занервничать. Впрочем, Аарон был весел и легок, и когда Айвэ сложил дважды два, то решил, что помолвленные были согласны со случившимся и свободно вкушали плоды семейной жизни.       Когда к ним присоединился чуть припоздавший Алвис, прислуга принесла горячее, и ужин начался. Все обсуждение крутилось вокруг дела Генриха, аптека которого должна была стать первым заведением подобного типа, где не будут оказывать первую помощь, а станут продавать лекарства и снадобья, назначенные врачом.       — Я считаю, что это очень упростит работу врачей, — сказал Элейв, поднимая за Генриха кубок. — Пора нам вспомнить, что адалонские города растут, и лавок травников и лекарей с самодельными лекарствами уже недостаточно, чтобы удовлетворять потребность народа в лечении. Ты положишь начало широкому развитию медицины.       Генриха приятно смущали такие громкие слова.       — Как вы планируете контролировать, какие лекарства будут покупать пациенты? — поинтересовался Айвэ.       — Я буду выдавать им рецепты с печатью своей клиники, а аптекарь просто продаст им то, что будет написано в рецепте. Эти рецепты будут вкладываться в личное дело пациента, чтобы врач точно знал, что принимал его подопечный, — объяснил Генрих, и Айвэ одобрительно кивнул.       — Вы уже все продумали, — похвалил он Генриха. — Аптека и клиника будут процветать.       Генрих улыбнулся, и Алвис поднял бокал.       — За процветание адалонской медицины!       А адалонская медицина была обречена на процветание, потому что у руля готовился встать Генрих Лимбург, ответственный и добрый молодой человек с филантропическими наклонностями.       После ужина Генрих и Айвэ уединились в кабинете молодого врача, чтобы составить договор о сотрудничестве, который урегулировал бы их отношения. Айвэ не впервые было подписывать договор о найме, однако обычно добрый и мягкий Генрих проявил здесь недюжинную настойчивость и профессионализм, напомнив Айвэ, что первой его целью является сделать медицину общедоступной, а уже после получить прибыль. Поэтому он попросил Айвэ с наибольшей ответственностью подойти к изготовлению и тестированию лекарств.       Договор был составлен к ночи, и когда обе стороны учли все пункты, Айвэ переписал его чистым почерком на новых листах, и оба вышли к гостям, положив на стол стопку бумаг, которые заставили Алвиса удивленно присвистнуть.       — А брачный контракт будет такой же толстый? — поинтересовался он, и Айвэ не постеснялся съязвить в ответ:       — Разумеется. Ты только на пол не упади, когда увидишь его.       Элейв слабо потянул уголок губ в полуулыбке. Видно, каждый из его окружения уже всерьез думал, что он женится на Айвэ, и никто даже не скрывал ожидания этого события. Эти мысли все чаще обретали форму и в его голове, но он не торопил события, терпеливо ожидая, когда Айвэ встанет на ноги и окончательно поправит здоровье, чтобы они в трезвом уме и доброй памяти заключили долгожданный союз.       Генрих и Айвэ сели за стол, оба перечитали договор еще раз и наконец поставили свою подпись: Генрих убористую и аккуратную, Айвэ — размашистую и длинную.       Это событие порядком вдохновило обоих, и Айвэ мысленно уже готовился к освоению нового дела, которое в будущем сможет кого-то вылечить. В целом, готовить лекарства было так же прибыльно, а душа невольно успокоилась, когда поняла, что теперь он будет вести свои дела в законном порядке и помогать людям, которые будут славить королевскую семью.       Комната наполнилась аплодисментами, и Айвэ улыбнулся, собирая листы договора.       — Я пришлю вам копию со своей подписью, — пообещал он.       — Почему бы тебе не достать вино из своих погребов по такому случаю, Генрих? — улыбнулся Алвис, припоминая, что Лимбурги занимаются не только кофе, но и коллекционируют хорошие вина.       — О, нет-нет, это без меня, — покачал головой Айвэ, собираясь присесть рядом с Элейвом. — Я стараюсь завязать со своим пристрастием к алкоголю.       Алвис замялся, вовремя прикусив язык, который вот-вот хотел выдать, что скорее небо упадет на землю, чем он поверит, что этот алкоголик откажется от выпивки.       — Может тогда вы, Ваше Высочество? — спросил он.       Элейв покачал головой.       — Я тоже откажусь из солидарности.       Алвис тяжело вздохнул и картинно плюхнулся в кресло.       — Ты ужасно на них влияешь, Генрих. Через год они будут пить только воду и есть одну траву из-за твоих врачебных рекомендаций. Только не запрещай им играть со мной в кости, это все-таки никак не вредит здоровью!       — Зато вредит кошельку. Не подавай мне идей, — засмеялся Генрих.       После полуночи гости засобирались домой. Алвис, оставшись трезвым, теперь даже не знал, что делать, и лишь уныло пошутил, что ему в самом деле сегодня придется вернуться домой и лечь спать, как будто послушному студенту с накрахмаленным воротничком.       И уехал.       Веселость его быстро исчезла, когда он остался в одиночестве, наблюдая за весенней луной за окном. Экипаж неспешно следовал домой, а молодой альфа лишь время от времени тяжело вздыхал.       Алвис не показывал виду, но в действительности отчаянно хотел быть полезным. Алвис хотел вернуть то расположение Элейва, которое он так и не смог заработать снова: Его Высочество относился к нему с меньшим доверием, чем прежде, хотя и пускал в свой ближайший круг по старой привычке. Наверное, не будь рядом Айвэ, который не позволял Липпе отдалиться, Элейв и вовсе не стал бы нянчиться с ним и возвращать обратно во дворец, потому как теперь его крайне раздражала несдержанность Алвиса и его неумение понять, когда стоит остановиться. Раньше он прощал ему все, но терпение его иссякло.       Алвису казалось, будто он ничего не мог предложить Элейву. Генрих развивал медицину, пойдя после военного училища учиться дальше, в отличие от Алвиса, который как бросил учебу, так больше к ней и не возвращался. Саламандра был его любимым омегой, на котором он собирался жениться, хотя и не говорил этого вслух. И ладно бы, если Айвэ был попросту красивым фаворитом — но это было не так. Айвэ был бывшим советником, имел состояние, ум и определенную хватку, позволившую ему остаться во дворце. Эти двое были полезны Его Высочеству, и он дорожил ими больше всего на свете.       Алвис даже близко не был так важен. Он был веселым и шумным альфой, который определенно оставлял после себя приятное впечатление, но все это не могло принести настоящей пользы — не могло поднять медицину или привести страну к процветанию. Алвис отчаянно хотел быть кем-то настолько же важным и видным, как ближайший круг принца Элейва, но с каждым их собранием, слушая новости об успехах Генриха и Саламандры, закапывался все глубже в тяжелые размышления.       А если он никогда не станет тем, кем Его Высочество будет дорожить? Его участью так и останется быть веселой забавной тенью на фоне друзей?       Спустя много дней Элейв, зайдя в комнату Айвэ, не обнаружил его в постели и бросил взгляд на дверь в ванную, откуда раздавались приглушенные голоса. Он слабо приоткрыл дверь и незаметно заглянул в комнату: в ванной, откинув голову, лежал Айвэ с блаженным выражением на лице, пока слуга мягко массировал его стопу, утомленную дневной беготней. Они лениво болтали о своем, и Элейв почти не вслушивался в их разговор, затронувший совершенно простые житейские вещи, — он-то знал, что Айвэ любил понежиться в ванной в те дни, когда ничего интересного после нее его не ждало. Вообще-то Элейв пришел вовсе не за ночными ласками, а с новостью, которую немедленно хотел сообщить возлюбленному, и, решив чуть смутить его, наконец раскрыл дверь и вошел в ванную комнату.       Слуга тут же подскочил на ноги, чтобы выгнать незваного гостя, но вмиг успокоился, когда увидел, что это всего лишь Его Высочество, пришедший навестить возлюбленного. Айвэ же и так почти задремал, поэтому даже не стал открывать глаза и тихо сказал со слабой блаженной улыбкой:       — Что самый лучший мужчина на земле забыл в моей купальне?       Элейв тихо засмеялся.       — Грех не заглянуть в купальню самого лучшего омеги на свете.       Он подошел ближе и оставил мягкий поцелуй на лбу Айвэ.       — Я пришел к вам с хорошими новостями.       Элейв жестом велел слуге выйти. Тот поклонился, опустил голову и послушно вернулся в комнату, закрывая за собой дверь. Элейв сел на его место, взял чужую намыленную ногу и принялся разминать сильными руками длинную стопу, нисколько не чувствуя себя уязвленным такими домашними ухаживаниями.       — Я через Нинель передал вдовствующему консорту просьбу сделать вас одним из своих наперсников. Я надеялся, что он не откажет мне хотя бы в этой просьбе, — начал Элейв. — У него их немного, он отбирает каждого лично по своим особым критериям. Полагаю, что он делает это, исходя из соображений полезности. Он же принял в свой круг — как же его? — того молодого сына Хранителя Юга. Вечно забываю его имя. Думаю, консорт сделал это для укрепления отношений Танистри и Липпе.       Айвэ даже не стал скрывать, что ему польстило такое равнодушное отношение Элейва к Оливеру, потому что порой его все же точило то неприятное воспоминание о танце, когда сам он сидел в коляске и думал, что это на всю жизнь.       — Вы, может быть, создали большой скандал во дворце, но не потеряли свою полезность и опыт. Вы можете быть кем угодно, но никто никогда не забудет, что вы много лет были королевским советником. Я думаю, что вы полезны для короны в той же степени, в какой и опасны, и консорт понимает это. Альвидис поступил глупо, когда отвернул ваше расположение от себя. Он был душевно ранен, однако его папа не так уж и эмоционален, чтобы совершать такие же ошибки. К тому же он всегда благоволил вам.       Элейв долго топтался на месте, объясняя все то, что Айвэ давно понял, но тот не перебивал его, а только наслаждался его разумными речами. Еще год назад Элейв был слишком чист для подобных политических интрижек — теперь же он был куда опытнее и честнее с самим собой, и одна эта мысль вызвала улыбку на губах некогда могущественного советника.       — Я попросил Нинель все это передать ему. — Элейв взял другую стопу. — У них очень близкие отношения, и я надеялся, что слова брата все же подтолкнут консорта к тому, чтобы поддержать вас. Как только Нинель сообщил мне, что он согласен, я решил сразу навестить вас.       Элейв говорил о консорте без того выражения, с которым говорят о родителях. Может быть, в детстве он и желал его любви, но теперь был равнодушен и ничего ни от кого не требовал, отдавая все внимание возлюбленному и друзьям. Много лет прошло с тех пор, когда он наконец смирился с ролью нелюбимого сына, и в некоторой степени это стало причиной его отстраненности от омег, что были готовы одаривать его вниманием и любовью. Он относился к консорту так, как требовал того этикет, но не более, и оба они были холодны друг к другу так, как если бы старались попросту не замечать существования вынужденного родственника.       Айвэ наконец поднял голову и взглянул на Элейва, и на его губах расцвела благодарная улыбка. Вымазанный в пене и мыле, он переменил положение, и поднялся, усаживаясь на бортик ванной. С волос тут же потекла вода, и, перекинув их за спину, он склонился над Элейвом, ласково целуя его в лоб.       — Я не знаю, что может быть выше такой заботы, — сказал он тихо. — Я бесконечно благодарен вам.       Айвэ раз за разом получал доказательство любви Элейва, которая выражалась теперь не только в подарках, но и поступках, на какие он прежде не пошел бы. Элейв не стал бы ради кого-то другого иметь дело с папой, который не желал его рождения, но если от этого зависело благополучие любимого, он готов был пойти на этот шаг. Айвэ понимал его так хорошо, как не понял бы никто другой, и оттого был безмерно благодарен ему за этот жест.       Теперь оставалось только предстать перед Его Высочеством вдовствующим консортом и наконец окончательно вернуть все те связи, какие были у него прежде: можно не хотеть иметь дел просто с омегой-обманщиком, но невозможно не желать союза с омегой, который стремительно быстро восстанавливал прежнее влияние и теперь находился если и не подле короля, то подле всех других принцев и их родителя.