Стервятник

      Айвэ терпеть не мог, когда его планы рушились. Уже смирившись с полной потерей старого уклада жизни, он начал возводить новый, — и теперь консорт Кассель решил смешать ему карты, напомнив, что его место подле королевской семьи, даже если король не желает видеть его рядом с собой.       Теперь Айвэ был снова занят делами Адалонии. Жречество он забросил — ему и без того раньше не было дела до этой нудной работы, а теперь на нее попросту не хотелось выделять время. Одно только воспоминание о нем вызывало приступ раздражения. Его мало волновало, что об этом подумает Лилиум — во всяком случае, к нему у Айвэ тоже были вопросы, которые он пока сдерживался задавать.       Неожиданно для себя он обнаружил, что возвращение к делам страны не принесло ему удовольствия. Кассель строго запретил ему распротраняться о ситуации с Шимшеком — как будто Айвэ и сам этого не знал, — и вместе с этим требовал от него выяснить, что тот замышляет.       «Вот это я попал», — подумал про себя Айвэ. Он сидел напротив Кассель и выслушивал подробности политической обстановки, от которой так долго был оторван. Осознание, что лишь внешне у Альвидиса все хорошо, быстро укоренилось в нем — в действительности королевская семья крайне туманно представляла, что на самом деле происходило в Далматии.       Шимшек не просто силой захватил власть — он вырезал всю семью покойного короля, его предков и потомков, даже слуг, скот, друзей и советников. Он вычистил дворец до блеска, не оставив ни одной души, которая была причастна к прошлым несчастьям страны, и сел править сам, встав во главе преданных ему людей. Он правил жестко, но разумно, и простые люди, до мнения которых никому никогда не было дела, во многом его поддерживали, надеясь, что Шимшек станет спасительным лучом, что выведет их из бесконечной тьмы голода, засухи и нищеты.       Возможно, Шимшек решил уделить внимание внутренним проблемам Далматии, а Айвэ оставить разбираться самому. В целом, он жертвовал одним человеком ради благополучия многих, и так поступил бы любой хороший король. Он вел железную, жесткую, но разумную политику, которая могла бы в кратчайшие сроки вернуть стране благополучие. Однако Айвэ помнил песни, пустыни и сильную засуху еще с ранней юности и не был уверен, что с тех пор далматские земли стали плодороднее.       «Если Далматия не наладила вопрос посевов, то люди там голодают. И если люди голодают уже много лет, единственный для них выход — захват соседних территорий», — подумалось Айвэ.       У Далматии был выход к морю и даже имелся собственный флот, но плодородной земли около моря не хватало, чтобы прокормить всех жителей страны, и наверняка этот дефицит уже спровоцировал некоторое недовольство народа. Шимшек может и готовился с раннего детства править, но он не был богом, способным щелчком пальца заставить мертвые земли цвести и плодоносить.       — Свяжись, с кем нужно: я хочу знать все его планы. Напиши своему клану, родителям... Не мне объяснять тебе суть работы, — потребовал от него Кассель, и Айвэ мысленно проклял тот день, когда понадеялся, что дружба с Кассель будет ему полезна.       Никаких проблем — Айвэ всего лишь обвели вокруг пальца и дали ему работу, которую он выполнял и раньше, но теперь отняли у него все ресурсы. Обязав заниматься его шпионажем, Кассель не дал ему никакой помощи, не выделил кабинет, даже не предоставил ему стопку бумаги и чернила.       Условия Кассель порядком его нервировали. Тот требовал от него едва осуществимого — как он, в конце концов, себе это представлял?       «Он действительно думает, что я буду работать без прежнего жалованья, помощи и...» — подумал про себя Айвэ, но вдруг осекся. Несмотря на неоправдавшиеся ожидания, Айвэ вдруг подумал, что если уж вместо принеси-подай ему дали работу посложнее, он может на вполне честных основаниях поинтересоваться, отчего же новости из Далматии идут так неохотно?       Как бы Адалония и Далматия ни грызлись, какие бы культурные особенности ни отличали их друг от друга, как бы ни враждовали эти два народа, похожие на кошку с собакой, Южный округ всегда был негласной мирной территорией. Среди торговых лавок купцов зарождалась дружба, изучались язык и традиции, и южане получали все сплетни из первых уст. Каледум был единственным из Хранителей, кто быстрее всех получал вести из-за моря, и его прямой обязанностью было отчитываться перед Лицией обо всем, что он посчитал бы подозрительным.       Неужели Каледум Липпе не счел подозрительными резню в Далматии, захват власти и полную смену чиновничьего аппарата? Очевидно, Альвидис знал слишком мало не только потому, что кто-то перерезал шпионов, но еще и потому, что Каледум тактично умалчивал о подробностях, которые наверняка были у него на руках. Айвэ отлично знал, как плохо Каледум относился к Танистри, как ненавидел их, как жаждал отколоться от Центрального округа — он даже нанял Айвэ, государственного преступника, лишь бы решить свои дела.       Если уж Айвэ попал в такую западню, он не упустит шанса утянуть за собой на дно и Каледума.       Пока Генрих неспешно раздумывал над организацией фармацевтического производства, пока Элейв стабильно тренировался, пока Алвис неторопливо обдумывал свое будущее, Айвэ демонстрировал лишь задумчивость и неожиданную молчаливость. Все трое — и не только они — заметили перемены в настроении Саламандры, но тот вечно отшучивался и не говорил напрямую, что же его заставило уйти так глубоко в себя.       Кто был Айвэ, и кто Каледум? Оба они теперь никак не пересекались, не работали вместе и даже не писали друг другу редких писем, как прежде. Каледум демонстративно игнорировал любые новости, связанные с Саламандрой, а Саламандра подыскивал любой способ вцепиться в Каледума мертвой хваткой.       И очень кстати здесь пришелся Оливер. По мнению Айвэ, вспыльчивый мальчишка был слегка глуповат, и если бы случилось так, чтобы все королевство охватила страшная болезнь, он помер бы первым, назло всем не соблюдая меры предосторожности. Эта молодая кровь, которой было свойственно непослушание, как будто до конца не понимала, где оказалась: Оливер беззаботно строил дружбу с молодыми омегами во дворце и часто болтал лишнее по собственной наивности. Айвэ наблюдал за ним: Оливер еще не понял, что первые связи во дворце строятся ради выгоды, что язык лучше держать за зубами и первее всего стоит быть милым и приятным омегой, не показывая острых черт характера. Острые черты прощались таким, как Айвэ, но точно не Оливеру, недавно прибывшему во дворец. Именно такой юноша, неопытный и наивный, должен был сыграть против собственного отца. Если прежде Каледум хотел избавиться от Айвэ, то теперь пришло и его время вкусить тот горький плод поражения, какой он хотел заставить съесть Саламандру.       Айвэ обратился за помощью к Алвису и попросил его написать дяде письмо.       — Напиши ему, что во дворце стоит тяжелая атмосфера, — принялся перечислять Айвэ. — Что ходят неоднозначные слухи, и тебе кажется, будто политическая обстановка теперь не так стабильна, как раньше. Вырази свою обеспокоенность ситуацией. Между делом спроси, есть ли какие-то тревожные новости с границы.       Алвис никогда не был лжецом, и сначала он даже не понял, зачем вдруг Айвэ захотел распространить такой дурной слух. По его скромным ощущениям, во дворце царила вполне приятная атмосфера. Алвис не был так хорош во всем, что казалось распознавания тончайших оттенков политических настроений, и оттого ему подумалось, что Айвэ требует от него написать на бумаге чистейшую ложь.       Но это был Айвэ. Алвис мог сколько угодно считать себя правым, но негласно он был в моральном подчинении у своего приятеля: более опытного, старшего. Алвис слушал Айвэ ровно также, как должен был слушать Элейва.       Айвэ справедливо полагал, что Алвис может и не был наделен выдающимся лидерскими качествами, но оказался отличным исполнителем. Ему нужен был кто-то, кто скажет, что делать — Айвэ убедился в этом ещё много месяцев назад, когда случайно бросил фразу о волосах Элейва, и вместо малодушия Алвис проявил необычайную исполнительность. Сам Алвис никогда бы не проявил инициативу, чтобы решить проблему, но стоило ему приказать — и он сделал. Вот и теперь Айвэ знал, что Алвис обязательно исполнит его просьбу, будь он хоть тысячу раз с ней не согласен.       Айвэ полагал: если Каледум умолчит в ответе о политической ситуации в Далматии или вовсе проигнорирует письмо, то можно будет смело идти с этим к Кассель и жаловаться на измену. Никакие твердые доказательства были не нужны: требовалось лишь посадить семя сомнения в умах власти, а причина для ссылки нашлась бы сама собой.       Дело оставалось за малым: требовалось ослабить бдительность Оливера и любым способом заставить его проговориться. Мальчишка не думал, какую чепуху нес, а Айвэ был уверен, что какие-то южные новости он точно привез с собой. Его язык был не только даром, но и проклятьем: как ловко Оливер сыпал остротами и шутками, так мог и говорить без умолку, и Айвэ надеялся выловить из этой болтовни то, что могло бы похоронить Каледума заживо.       Алвис может и не любил Оливера, но вести откровенную вражду против Каледума ему было по-настоящему страшно. Каледум имел над Алвисом особую власть — племянник до смерти боялся увидеть своего дядю в гневе. Хранитель Юга был человеком крайне неприятным, когда дело касалось семейных отношений и мог в самом прямом смысле не оставить от Алвиса и мокрого места, узнай он, против кого тот зателя игру. Но Алвис ощущал, что вынужден подчиниться — Айвэ давил на него, поручив такое ответственное дело.       В конце концов, Липпе написал письмо дяде.       Однако сам Айвэ не спешил писать своей семье.       Меньше всего он теперь желал высовывать голову из норы. Скандал, учиненный им, чудом не нашел реакции со стороны клана, и Саламандра больше не желал провоцировать Элифа. Какие бы у него ни были причины молчать, Айвэ был только рад его непричастности и даже не думал строчить письма. Даже если Кассель и требовал того от Айвэ, тот не был настроен выполнять его приказ до конца, и вместо этого надеялся поскорее устранить препятствие, которое задерживало все новости с Юга.       А пока Алвис ждал ответа с Юга, Оливер перешел в наступление.       Айвэ никогда не преуменьшал его красоты. Оливер был омегой такого типажа, который любил каждый адалонец: белая кожа, светлые волосы, почти пшеничного цвета, мягкие округлые черты лица, тонкий нос, голубые яркие глаза и стройная фигура. Он был красив, как роза, и даже если его манеры отдавали легкой провинциальностью, его безупречное лицо смягчало это впечатление. Ему недоставало собственного стиля и полезных связей, но он как будто бы успел это понять, поэтому начал неожиданно появляться в обновках, продиктованных последней модой.       Оливер не слишком много понимал в дворцовой жизни. Дома, на юге, он был сродни местному божку и сам задавал моду, но здесь ему пришлось подстраиваться под чужие вкусы. Он никогда не смыслил в деталях, в которых стоило бы смыслить, и когда Айвэ заметил, что он начал исправлять эти огрехи, ему подумалось, что кто-то начал ненавязчиво указывать Оливеру на ошибки. И внутреннее чутье подсказывало ему, что это был Кассель. Никому другому не было дела до молодого омеги, даже такого красивого — таким красавцем во дворце был каждый первый.       Поначалу такие перемены не вызывали беспокойства, но когда Оливер начал выказывать особое расположение Элейву, Айвэ все понял.       Оливер не оставил своих надежд и даже не думал прекращать попытки пленить чужое сердце. Ему было невдомек, что Его Высочество уже много лет влюблен, и чувства его глубоки достаточно, чтобы не плениться чужой красотой. К тому же с таким своеобразным пониманием красоты.       Оливер использовал любую возможность встретиться с Элейвом: то сталкивался с ним в коридорах, то в саду, то набредал на тренировочрую площадку, даже если её оцепляли солдаты. Все эти уловки были стары как мир и совершенно не действовали на принца — тот за двадцать лет успел выработать иммунитет к подобного рода тривиальным заигрываниям.       Неожиданной для ближайшего круга стала реакция Айвэ. Едва выносящий Оливера, он вдруг продемонстрировал не свойственное ему отчужденное равнодушие, и даже Элейв подивился такому спокойствию. Айвэ будто не замечал этих ужимистых намеков, неловкого флирта, манерных движений и попыток стрелять глазками.       Уверенность Оливера в своих силах поражала. Айвэ неожиданно для себя понял, что таким бараньим упрямством можно было брать города: Оливеру было решительно наплевать, что Элейв даже не помнил его имени — он был готов ждать до тех пор, пока Его Высочество не обратит на него внимание. Эта настойчивость могла бы показаться Айвэ вполне хорошим качеством, не будь она направлена на попытки увести у него альфу, и ему подумалось, что если бы Оливер пустил эту энергию в другое русло, его бы ждал грандиозный успех. Если бы он так же настойчиво учился, он бы мог занять теплое место во дворце, если бы так же усердно служил Кассель, тот подобрал бы ему отличную партию — но он предпочитал метить сразу в цель. И хотя Элейв никак не поддавался его чарам, к этой игре неожиданно подключился Кассель.       Айвэ всегда предполагал, что мало кто в столице считает его и Элейва хорошей парой, но обычно об этом не говорили вслух: то ли из неловкости перед Айвэ, то ли из уважения к Элейву. Эти двое прогнули под себя всю страну, и только единицы могли проявить свое недовольство — например, Кассель.       Однажды он пригласил на завтрак Айвэ, Элейва и... Оливера. Встреча сына с фаворитом и родителя предполагала семейную обстановку, и юный Липпе был здесь фигурой неуместной. Это был вполне конкретный намек: таким образом Кассель приближал его к себе, демонстрируя к нему особое расположение. Айвэ и Элейв с неловкостью уловили этот намек: Оливер был не к месту, но и его можно было оправдать — даже если бы он не хотел этой встречи, все равно не сумел бы отказать самому консорту.       Оливер выгодно выделялся на фоне соперника: он был юн, весел, и Айвэ рядом с ним выглядел не просто зрелым — а старым. «Золотая пора» Саламандры давно отцвела, и двор полагал, что в его возрасте зазорно не только цепляться за принца помоложе, но и пытаться выиграть эту партию у Оливера. Элейв знал об этом, потому что его собственные вкусы тоже осуждались, но даже он не мог не заметить, как взгляд Оливера будто говорил: «У нас одна должность, но я моложе — а значит лучше». Такая озабоченность собственной красотой и молодостью несколько смущала Элейва и Айвэ, которые отлично понимали, что Кассель был бы рад видеть рядом с Элейвом кого-нибудь более приятного, чем Саламандра. Это был неприкрытый намек, но сам Оливер, наверное, его даже не понял, в отличие от пары, которой пришлось проглотить это мнение вдовствующего консорта, от воли которого они в некоторой степени оба зависели.       Когда Кассель и Оливер покинули их, возлюбленные несколько минут просидели в молчании. Они то переглядывались, то отводили взгляды, погруженные в свои мысли, когда Элейв наконец подал голос:       — Это было ужасно.       Айвэ молча с ним согласился. Элейву всю жизнь пытались подобрать подходящую партию, но ему никогда не тыкали в лицо очередным претендентом настолько грубо.       В глубине души Айвэ душила досада. Признаться, Кассель всегда казался ему надежным и верным союзником — Кассель любил всех, кто любил его сына. Он одобрил Айвэ как нового советника, всегда помогал, если в том была необходимость, никак не препятствовал всем тем зверствам, что Айвэ сотворил ради безопасности Адалонии или собственных амбиций. Кассель ужинал с ним, танцевал, разговаривал, проводил досуг — может они и не были душевно близки, но деловые отношения имели слишком прочные, чтобы теперь Кассель так грубо поставил Айвэ на место. Это был настоящий удар под дых. Может быть, Кассель ценил его как советника, но совершенно не стеснялся показать теперь, что Элейву он не пара.       Оливер же во всех смыслах подходил Элейву больше — и так считал не только он сам, но и даже Айвэ. В смысле выгоды именно Оливер был лучшей партией: он имел богатую родословную, хорошую репутацию, подходил Элейву по возрасту, а также, что важно, был адалонцем с богатым приданым. Мало кто придавал значения, сойдутся ли они характерами, будут ли любить друг друга, понимать с полуслова — репутация и выгодная партия были важнее.       Немного времени прошло с их последней встречи, а Оливер уже и не скрывал своего победного настроения. Теперь даже если он и Айвэ стояли перед Кассель, Оливер делал маленький шаг вперед, чтобы даже такой мелочью дать понять Айвэ, насколько высоко он ценит самого себя и насколько сильно хочет втоптать в грязь достоинство соперника. Это заметил и Элейв: Оливер стал необъяснимым образом часто сталкиваться с ним то тут, то там — еще чаще, чем раньше. Элейву начало казаться, будто еще немного — и его начнут домогаться. Ситуация порядком его раздражала.       Но сколько бы Айвэ ни выжидал, ни терпел, в конце концов он был вознагражден за свое терпение — пришел ответ от Каледума.       Когда Алвис принес ему письмо, Айвэ с предвкушением достал тонкий ножичек, разрезал конверт и развернул письмо. Его глаза забегали по строчкам, и Айвэ вдруг тихо засмеялся. Смех этот был таким мягким и бархатным, что показался искусственным — настоящий смех Саламандры был совсем другим. Так смеялся победитель, который наконец нашел удочку, на которую клюнул враг.       Их положение странным образом изменилось: Айвэ сидел в кресле, позволяя себе роскошь молчания, а Алвис стоял рядом, как будто был ему слугой. И если прежде такое положение рядом с Элейвом тяготило ему душу, то отчего-то рядом с Айвэ он ощущал естественный порядок вещей — почему-то он позволял этому омеге приказывать. Выполнять поручения Саламандры оказалось для Алвиса Липпе чем-то неожиданно естественным. Алвис смутился собственных мыслей: не предает ли он принца Элейва, когда смущается так открыто служить ему, но вместе с этим не ощущает противоречий в послушании его фавориту?       — А печать не поставил... — тихо сказал Айвэ, а затем привлек к себе внимание Алвиса, прерывая его мысли: — Для тебя будет два задания. Первое: ты напишешь письмо Оливеру. Второе: завтра ты встретишься с королем.       — С королем? — В голосе Алвиса скользнуло малодушное выражение. — Зачем?       Алвис был, конечно же, знаком с Альвидисом, но ему никогда не поручали настолько важных дел, чтобы говорить о них с королем. Айвэ уловил смятение Алвиса, но вместо комментария только бросил на него прямой взгляд, а затем снова вернулся к письму.       — Обо всем по порядку, — сказал Айвэ, а затем все же добавил: — Присядь.       Айвэ был достаточно опытен, чтобы не бояться обратиться даже к самому Альвиссу Мудрому, если понадобится, но Алвис был куда более скромной персоной и никогда не представлял, что станет говорить с королем и плести интриги. Айвэ решил, что Алвиса следует немного успокоить.       — Сначала Оливер: напиши ему письмо и скажи, что Его Высочество будет ждать его в своих покоях.       — Что?! — воскликнул Алвис с изумлении. — Айвэ, думай, что говоришь! Это испортит вашу репутацию!       — Не испортит, — ответил Айвэ. — Элейв выгонит его, стоит ему только переступить порог нашей спальни. Репутация будет испорчена только у Оливера.       Алвис не был в этом умерен, но решил промолчать и дослушать.       — Может у вас с Оливером и не лучшие отношения, но ты единственный его родственник во дворце, — продолжил Айвэ. — Если он поверит тебе...       Айвэ осекся, решив не продолжать, и на его губах проступила та самая холодная улыбка. Что ж, Оливер его порядком достал. Еще никогда и никто так сильно не раздражал Айвэ своим мельтешением, одним своим присутствием. Айвэ пытался делать скидку на юный возраст соперника, но его непроходимая наглость довела до ситуации, когда Айвэ впервые в жизни был готов избавиться от ребенка. Саламандра, беспощадный советник Саламандра, в жизни не опускался до такой низости, как война с существом более слабым и менее опытным, но Оливер Липпе стал исключением.       В глубине души Айвэ было несколько паршиво от мысли, что он выбрал противника себе не по зубам, однако вместе с этим он был твердо намерен избавиться от этой мелкой шелухи у себя на пути. Его изводил напор Оливера, с которым тот флиртовал с Элейвом, и он был готов устранить Липпе до тех пор, пока дворец не осознает: вот он, вот тот самый юноша, который отлично подойдет Его Высочеству, он, молодой и красивый с хорошей репутацией, должен заменить белого преступника! Дворец и так был недоволен выбором принца, но если Оливер перетянет все внимание на себя и покажет себя более выгодным, то ситуация выйдет из-под контроля.       «Я не допущу этого», — мрачно подумал Айвэ.       — Если он поверит тебе, мы все избавимся от этой головной боли, — закончил наконец Айвэ, и Алвису подумалось, что Оливер слишком уж переусердствовал в своем желании обратить на себя внимание принца, потому что в конце концов попался на глаза его гончей.       — А что Его Величество? — спросил Алвис, и Айвэ снова опустил глаза на письмо.       — Я бы и сам пошел к нему, да только он видеть меня не желает. — Айвэ невольно вспомнил ту боль от плетей, но не подал виду. — У меня много вопросов к твоему дяде. Например, почему такие весомые новости, как государственный переворот и смена власти, не дошли до столицы. Прямая обязанность Каледума Липпе — оперативно сообщать обо всех новостях из Далматии. Отношения за последние десять лет испортились, не говоря уже о том, что новый король нисколько не горит желанием продолжать с нами сотрудничество. Не сообщая о таких важных новостях, твой дядя, фактически, предает страну. Это государственная измена. Что он тебе ответил?       Айвэ принялся зачитывать чужие строки:       — «Жизнь наша во многом осталась такой же, как раньше. Возвращение во дворец перевернуло твою жизнь, поэтому тебе во всем видится опасность. Больше не испытывай терпение Его Высочества». Одно из двух: либо тебя ни во что не ставят, поэтому и не сообщают никаких подробностей, либо он планирует сообщить об этом позже. Впрочем, уже не важно: он ни о чем не сообщил, когда это было нужно, и наврал тебе. Этого будет достаточно, чтобы подточить уверенность Его Величества в верности своего Хранителя. Если ты доложишь об этом королю завтра, будет уже не важно, когда Каледум собирался сообщить обо всем столице.       Алвис, наверное, никогда бы не додумался до таких деталей. Он видел картину в общем, со стороны, но он не умел так глубоко закопаться в детали и придумать, как и кого подставить. Он смотрел на детали в чужом костюме или макияже, но точно не в отношениях между людьми или странами — для него это было слишком сложно, он не всегда мог уловить детали и нюансы, которые замечал Айвэ. Он не мог так манипулировать: если вспомнить былые времена, он был не в силах убедить Элейва, что дружба с Айвэ не лучшее решение — только ходил за ним и гундел, пока Саламандра необъяснимым образом сделал себя фаворитом принца. Прямолинейному Алвису было не понять всех этих хитростей.       — Что будет со мной, если вдруг дядя узнает, что я его подставил? — спросил Алвис опасливо, хотя и понимал, что в случае, когда Адалонии грозит опасность предательства, не стоит думать о себе.       Айвэ понимающе отнесся к его вопросу.       — Его Высочество оценит твою преданность, а Его Величество защитит тебя. У Каледума немного сторонников здесь, поэтому ты будешь под защитой.       Алвис хотел бы в это верить. Он был рад уцепиться за эту возможность продемонстрировать преданность Адалонии, потому что Элейв точно не остался бы равнодушен к этому поступку. Алвис все еще ощущал легкую отстраненность в отношении себя, когда он оставался наедине с принцем, и теперь был намерен доказать ему, что он достоин доверия. Ему было все равно, лишит ли его Каледум обеспечения, оставит ли ни с чем — все эти деньги стоили того, чтобы вернуть полное и безоговорочное доверие Элейва. Алвис был готов подставиться под удар.       — Что написать Оливеру? — спросил Алвис, и Айвэ кивнул ему.       — Я продиктую. Возьми перо.       В тот же день Оливеру принесли конверт без подписи. За окном давно стемнело, даже прислуга почти не бегала по коридорам — стояла тишина, изредка разбиваемая ржанием лошадей или сменой караула. Бальный сезон еще не начался, и этим вечером не случилось бы ничего не интересного, если бы не тонкий конверт, в котором обнаружилось письмо от Алвиса.       У них всегда были ужасные отношения с самого детства, но любопытство взяло верх: он достал письмо, развалился на постели, ничего особенного не ожидая, и принялся читать. И чем дольше он читал, тем ближе к горлу подкатывал ком. Когда Оливер закончил, он одним прыжком вскочил с постели и ринулся отпирать сундук вспотевшими ладонями, перебирая лучшие платья, которые у него были. Голубое? Розовое? Лавандовое? Он приложил сиреневое платье к груди и посмотрел на себя в зеркало.       Лицо его приобрело пунцовый оттенок — он так волновался, что даже уши его теперь горели от одной только мысли, что у него появился вполне ощутимый шанс укрепить свои позиции во дворце. Алвис прямым текстом сказал ему, что Его Высочество и фаворит переживают трудные времена, и если Оливер замолвит за Алвиса словечко перед Каледумом в вопросе наследства, то он может сегодня же вечером тайком пробраться в покои ожидающего его Элейва — и тогда расположение принца ему гарантировано.       Оливер всегда был уверен, что отношения с Айвэ Саламандрой — не более чем недоразумение. Никому не мог понравиться этот грубый, жестокий и такой некрасивый омега с слишком широкими плечами и острым лицом. По мнению Оливера, Саламандра был симпатичным, но точно не красавцем — будь он действительно альфой, он действительно считался бы пусть хоть и недостаточно сильным, но умным и красивым человеком, но когда открылась его тайна, красота эта показалась слишком мужественной и грубой для омеги. Оливер полагал, будто Его Высочеству всего лишь захотелось экзотики, но, как и любая экзотика, она способна надоесть — Алвис теперь подтвердил это, и Оливер тут же принялся переодеваться, чтобы напомнить принцу, что классическая общепринятая красота стоит выше чудаковатых фетишей.       Он причесался, надушился и тихо улизнул из комнаты, держась стены и стараясь не выходить на свет. Сердце гулко билось в груди.       Несмотря на полную вседозволенность, Оливер никогда не был близок с альфой. Ему хватало поцелуев украдкой в саду после бала, легких касаний руки, ухаживаний, стихов — но большего он не позволял ни себе, ни кому-то другому, всегда пресекая любые попытки со стороны даже самых пылких поклонников. Оливер не был особенно святым — он попросту терял интерес раньше, чем в нем просыпалось желание, а угодить кому-то, дать кому-то что-то бесплатно и просто так он не желал. Альфы не могли увлечь его настолько, чтобы он рисковал своей честью, и только самый достойный, такой как Его Высочество, мог зажечь в нем этот огонь — и теперь юноша, который всегда выбирал сам, по первому зову крался в темноте.       К своему удивлению, он не обнаружил стражи у покоев принца.       «Он ждал меня». — Сердце гулко забилось в груди.       Он бесшумно вошел в покои. Лишь одинокая свеча на столе освещала богатейшее убранство, которое Оливеру никогда и не снилось, и на миг приемная отвлекла его от смешанных чувств. Обстановка была до того элегантна и создана с таким утонченным вкусом, что ему показалось, как будто он даже не может до конца осмыслить ее, осознать — это были покои высшей аристократии, к которой он формально был причислен, но из-за того, что не выезжал из южного округа, не мог в полной мере почувствовать себя здесь как дома. Он ожидал, что вкус Его Высочества будет именно таким. Ощущения робости и одновременно решимости вспыхнули с новой силой, когда взгляд его метнулся к двери в личную спальню.       «Сейчас», — подумал Оливер, а затем сделал глубокий вдох и распахнут двери.       И застыл на месте, одеревеневший.       Когда он читал письмо Алвиса, ему казалось, что Саламандра уже не мог вызвать у Его Высочества хоть сколько-нибудь яркие чувства, и что отношения их крепки лишь на публике, потому что стыдно после столь бурной истории так скоро разойтись. Но он совершенно не ожидал увидеть то, что увидел — ему хватило мгновения, чтобы ощутить, как кровь застыла в жилах.       Элейв крепко обнимал Айвэ и, прижав его к стене, раздевал его и целовал так жадно, так ненасытно, как будто они не виделись много дней, и Айвэ отвечал ему. Чужое вторжение заставило Элейва ненадолго оставить Айвэ и обернуться — и когда он увидел, что их потревожила не стража, не министр, не сам король, а наглый мальчишка, который уже до того ему надоел, до того он был навязчивым и путался под ногами, мешая ему жить, что Элейву показалось, будто он впервые в жизни был готов прихлопнуть несчастного.       — Что вы тут забыли? — разозлился Элейв, а затем снял с себя мундир, чтобы прикрыть голые плечи Саламандры. Он направился к Оливеру, который весь тут же будто сжался, уменьшился в размере, и навис над ним, демонстрируя неприкрытое раздражение. — Я не знаю, что вы себе напридумывали, Оливер, но заявляться ко мне в спальню ночью? Вы вкрай охамели. Я долго терпел ваш неуместный похабный флирт, но вы, кажется, забыли, что вы всего лишь наперсник моего родителя, а не мой личный фаворит, чтобы иметь право без позволения входить в мою спальню.       Оливер готовился к смерти.       — Еще раз вы попадетесь мне на глаза — и вы покинете этот дворец, — пообещал Элейв, а когда заметил, что Оливер не может двинуться с места от осознания ужаса своей ошибки, прикрикнул: — Вон!       Оливер как ошпаренный сорвался с места, по пути врезался в кресло, едва его не опрокинув, и затем наконец вихрем умчался из покоев.       Элейв заметил, что двери в приемную остались открыты, и когда он подошел, чтобы закрыть их, то понял, что стража куда-то запропастилась. Нет, это было уже слишком.       — Что за безответственность! — воскликнул он зло. — Где охрана?       Сзади его обняли тонкие белые руки, и Элейв ощутил, как Айвэ прильнул к его спине и тихо замурлыкал:       — Идемте обратно. Утром разберемся со всеми делами.       Настроения продолжать вечер не было, но Айвэ никак не мог дать Элейву узнать, что это он отпустил стражу и оставил их покои без охраны, чтобы Оливеру никто не препятствовал.       «Хотя я ждал его раньше. Он увидел лишнее», — подумал про себя Айвэ.       Теперь Алвис сможет нажаловаться Альвидису не только на Каледума, но и на скандальную выходку Оливера, который своим поведением уже бросил тень на репутацию семьи.