Стервятник

      Айвэ потребовалось дважды умыться ледяной водой, чтобы привести мечущийся разум в порядок, однако никакая из попыток вернуть привычный вид не могла заставить Айвэ успокоиться.       Как бы он ни желал все исправить, дело уже было сделано — в святилище лежали несколько трупов, которые следовало немедленно закопать, пока они не начали разлагаться и источать заразу и зловоние. Айвэ должен был дождаться ночи, чтобы лишние глаза не стали свидетелями безымянных похорон, но ему казалось, что он сойдёт с ума, если останется в этом проклятом месте наедине с мрачными мыслями.       Цихили ушел только потому, что нашел нужную информацию, и Айвэ только оставалось гадать, какую именно. Неизвестность его нервировала, и он все пытался понять, для кого и зачем он шпионил.       Единственная его надежда была на Элейва. Айвэ никогда не ошибался и не был беспомощен настолько, чтобы в разбитом состоянии прийти к нему за помощью, но теперь вдруг из всех, кто был рядом, Элейв оказался единственным, у кого Айвэ мог найти укрытие. В одно мгновение он ощутил страшную вину: он скрывал от Элейва так много из того, чем занимался в этой новой жизни, но как только назрела существенная опасность, так он первым делом ринулся к возлюбленному в поисках помощи.       Айвэ не страшился убийства — его мысли были не на месте исключительно из-за того, что Цихили мог унести с собой важную информацию. Встреча с кем-то из прошлого его порядком напугала. Обычно спокойный Саламандра боялся, что однажды клан, от которого он бежал, вернется, чтобы забрать его силой, и ему будет нечего противопоставить Элифа, если вдруг тот свяжет его, бросит в трюм и увезет обратно в Далматию. И если Цихили шпионил именно для него, то для Айвэ это сулило большие проблемы.       Элейв поднял удивленный взгляд на Айвэ, когда тот без стука вошел в его покои. Обычно он был достаточно вежлив и никогда бы не проигнорировал этот жест, и Элейв уже открыл рот, чтобы спросить, что случилось, когда Айвэ вдруг сказал:       — Мне нужна ваша помощь.       Элейв поднялся на ноги, и стоило ему только присмотреться к Айвэ, как он удивленно выдохнул:       — Айвэ, с вас пот градом!       И неудивительно. Айвэ распереживался настолько, что едва был в силах сохранить нейтральное лицо. Это было не похоже на него — видно, за эти полгода нервы стали ни к черту. Айвэ ощущал скорейший нервный срыв, и после нескольких лет стабильной жизни от собственного эмоционального падения становилось не по себе.       — Что случилось? — спросил Элейв, и Айвэ повел его в святилище.       По дороге они не обменялись ни словом, и такая молчаливость была вовсе не в духе Айвэ. Элейв не на шутку забеспокоился Айвэ выглядел очень плохо и, будто доведенный до критической точки, вызывал множество вопросов, на которые не хотел отвечать. Они почти бегом добрались до святилища, и когда Айвэ пустил Элейва внутрь, тот оторопело замер.       Он не особенно интересовался жреческой службой Айвэ: тот предпочитал отмалчиваться, увиливая от прямых вопросов, и со временем Элейв смирился с запретностью этой темы в их разговорах. Может быть, Айвэ и не был в восторге от той участи, которая свалилась на него после чудесного воскрешения, но он выглядел недовольным, а не изнуренным, и потому Элейв пустил все на самотек.       Теперь же, увидев перед собой груду бездыханных тел, он пожалел о своем безразличии.       Жрецов убил вовсе не кинжал и даже не когти. Не было крови, и, кажется, жертвы даже не мучились перед смертью, упав без чувств за одно мгновение. Элейва не пугали трупы — его пугало то, что они увидели за миг перед смертью.       — Что здесь произошло? — спросил Элейв, мысленно уже предполагая, каким будет ответ. Айвэ стоял подле него, и впервые за много лет этот человек показался Элейву вовсе не таким всемогущим, как обычно. Он отчаянно нуждался в помощи и так же отчаянно молчал об этом, будто не зная, у кого ее просить.       — Один из жрецов сбежал. Я разозлился настолько, что приказал им умереть, — признался Айвэ. — Я не думал, что мои слова могут убить кого-то крупнее птицы.       Элейв отлично слышал подавленность в чужом голосе. Айвэ вовсе не гордился той силой, что была у него. Элейв и сам был не в восторге от случившегося, однако ему было известно, каково обладать безграничной силой, способной выжечь города, но не уметь ее сдержать: пока Айвэ прятался на Юге, его природная боевая мощь перестала подчиняться ему, и только после воссоединения она угомонилась и больше не доставляла проблем.       Элейв постоял так еще минуту. Он хотел найти слова, чтобы утешить Айвэ, но он не мог сказать: «Вы не виноваты» или «Вы имели право». Это было убийство, убийство предположительно невинных людей, которые не имели никакого отношения к сбежавшему жрецу, однако Элейв должен был принять случившееся и что-то с этим сделать.       Он поднял руку, раскрывая ладонь, и через мгновение тела семьи медленно обратились в черный пепел, осевший на пол.       Айвэ молчал. Когда Элейв закончил, он решил, что если и не найдет нужных слов, то утешит его по-своему: он взял Айвэ за руку и притянул к себе, крепко обнимая.       — Это останется между нами. Что было, то было, — сказал он тихо.       Айвэ был бесконечно благодарен Элейву за то, что он молча решил проблему и не стал осуждать его за излишнюю вспыльчивость. Его Высочество был человеком мягким, со своими устоявшимися принципами, и для него было немыслимо со злости пожелать человеку смерти.       Но Айвэ был другим. Элейв отлично понимал, в кого влюбился и с кем связал жизнь. Он не строил иллюзий по поводу чужого исправления и не верил, что Айвэ вообще на это способен. Все, что он теперь мог сделать — утешить его и никогда никому не рассказывать о случившемся.       — О чем вы думаете? — спросил он осторожно.       Айвэ помолчал, а затем тихо ответил:       — Я боюсь, что однажды клан заявит свои права на меня. Цихили мог шпионить для него, а я этого даже не заметил. Я теряю хватку.       Всегда легко признаться самому себе в собственной беспомощности, но сделать это вслух перед человеком, мнением которого особенно дорожишь — иногда такая честность сродни подвигу. Несмотря на желание казаться сильнее, чем есть, Айвэ все-таки пришлось сделать один-единственный, но очень важный вывод: они с Элейвом вошли в ту стадию отношений, когда следует делиться всем, чтобы потом одна маленькая тайна не породила целый снежный ком.       — Невозможно построить новый корабль из обломков старого. Чтобы корпус не дал трещину, надо купить новые крепкие доски и отстроить его заново, — сказал Элейв и погладил Айвэ по волосам. — У вас новая жизнь, а вы пытаетесь жить по-старому.       Слова Элейва, как это бывало обычно, метили не в бровь, а в глаз. С годами он стал таким же проницательным, как Айвэ, и теперь одно это маленькое сравнение заменило целую тираду, которая могла бы описать те руины, на которых Айвэ пытался построить новую жизнь.       Легко интриговать умы людей, когда жизнь не рушится на глазах. Айвэ тяжело вздохнул.       — Со мной никогда такого не случалось, — признался он. — Я думал, что все узнал о своей силе, но это… Я не думал, что эмоции лишат меня разума.       Элейв давно ждал возможности высказать свое неодобрение происходящего, и теперь наконец представился случай сделать это.       — Почему вы всегда действуете в одиночку? — спросил он мягко. — Вы взялись за сто дел сразу, почти не отдыхаете, а теперь еще и ваша сила вышла из-под контроля. Зачем вы так себя изводите? Айвэ, вы можете ничего не понимать, но для меня все предельно ясно: вы слишком много на себя берете. Вы пытаетесь справиться со всем в одиночку, забывая, что я не просто ваш принц, я ваша пара, защита и помощь. Вы все еще пытаетесь быть советником, решая проблемы королевской семьи и всей страны, но вы больше не советник, и вам пора перестать жить той жизнью, которой у вас уже нет.       Элейв умел без ругани высказать претензии, и Айвэ отчетливо услышал, как между строк принц упрекал его в недоверии и закрытости. В начале их отношений недоверчивость Айвэ не была препятствием, потому как их свидания не имели той глубины, какую приобрели сейчас, и если Айвэ поначалу чувствовал себя хорошо, принявшись восстанавливать утраченный статус, то Элейв не мог смириться с тем, что в таком важном деле его оставили на обочине. Он не давил на Айвэ, слишком влюбленный в него, чтобы обсуждать это, и теперь это обоим вышло боком.       — Я привык, что моя жизнь только в моих руках, — сказал Айвэ. Слова Элейва может и били по больному, но были настолько правдивы, что спорить с этим было бесполезно. Айвэ и сам все понимал. — В девятнадцать лет мне пришлось одному подниматься после удара. Я думал, что сейчас получится так же.       Он помолчал, а затем добавил:       — Я потерял былую сноровку.       Элейв плохо понимал, что случилось в девятнадцать лет. В те годы Айвэ предал его отца и получил по заслугам, но Элейв так и не узнал подробности: Айвэ говорил мутно, не выдавая конкретных событий и фактов о случившемся до и после. Он хотел наконец спросить, что же тогда случилось, как вдруг Айвэ, будто почувствовав это желание, отстранился из его объятий и достал из рукава сложенную записку, протягивая ее Элейву.       — «Ты так ненавидел Таа, но стал таким же, как он», — прочел он вслух, а затем поднял глаза на Айвэ. — Кто такой Таа?       Айвэ всеми силами оттягивал этот момент и много лет молчал, надеясь, что никогда и никому не придется услышать полную историю его жизни, однако теперь скрываться было нельзя. Элейв должен был узнать всю историю возлюбленного, начиная от дел в родительском доме и заканчивая морфином, который едва не сломал ему жизнь. Это пугало его так сильно, что он ощутил, как кончики пальцем похолодели.       — Это мой дедушка по отцовской линии, — ответил он. — Я ненавидел его настолько, что еще в детстве обещал отомстить.       Он взял Элейва за руку и повел прочь из святилища.       — Идемте, — сказал он. — Я расскажу вам все с самого начала.       Разумеется, Элейв вовсе не надеялся, что в один момент узнает об Айвэ все. О жизни Элейва знал каждый во дворце, и у молодого принца было не слишком много тайн, которые Айвэ к тому же узнал еще в первый год их знакомства. Жизнь же Саламандры была скрыта за семью печатями и даже Аарон, казалось бы, один из самых близких ему людей, знал лишь крупицы, которые иногда дозволялось ему узнать.       Они вернулись во дворец, не вызывая ни у кого подозрений, и заперлись в комнате. Сердце Элейва гулко билось в груди в ожидании: он мог только предполагать, что услышит, потому что отлично понимал, что Айвэ стал таким не от хорошей жизни.       Они в молчании поели, вымылись, велели прислуге не приходить в комнату, пока не позовут, и когда Айвэ наконец сел у камина, оставляя сушиться мокрые волосы, Элейв приготовился услышать историю жизни человека, любовь к которому помогла ему понять, кто он есть.       Айвэ сильно нервничал. Он поправлял волосы, пытался удобнее усесться в кресле и накрыл ноги пледом, будто пытаясь защититься. Все это было неочевидно даже для самого Айвэ, однако Элейв хорошо подмечал такие детали.       Наконец после долгого молчания Айвэ заговорил:       — Я очень любил своих родителей. Они были хорошими людьми и заботились обо мне так, как должны были…       Айвэ говорил долго, но Элейв слышал, как тяжело ему давалось каждое слово. Айвэ предстал перед ним голый, без амуниций из лжи и вертких уходов от темы, и Элейв даже не мог объяснить, что чувствовал. Слова возлюбленного, его описания жизни в другой стране со своими законами, так отличающимися от адалонских, казались будто чем-то ненастоящим, чем-то, что написано в книгах, но не бывает в действительности. Гарем для Элейва всегда был элементом мистики: он сам никогда не бывал в Далматии и не знал, как там все устроено внутри, но ему вдруг открылось, что его любимый омега четверть жизни прожил в этом таинственном месте со своей иерархией и законами.       Айвэ говорил о своем детстве так, как будто оно не было особенно жестоким, но в его голосе порой проскальзывали грустные нотки. Элейв слушал про учебу, про его отношения с Таа, про некоего Шимшека, про дядю Элифа, про Оздемира и Латифи, и все это наконец начало складываться в цельную картину. На самом деле даже Элейв в детстве не учился так много, как Айвэ, и если сам Элейв не особо тяготел к учебе, то у Айвэ попросту не было выбора. Наверное, тяжело принимать решение о побеге из страны в столь юные годы, однако это было вовсе не худшей частью его истории.       Новость о помолвке с Шимшеком ударила по Элейву так сильно, что он попросил Айвэ остановиться и ушел к открытому окну, чтобы подышать свежим воздухом. О небо, небо, он помолвлен! Самый его дорогой человек, которому он безраздельно доверял, помолвлен с мужчиной, который теперь является далматским королем! Его трясло от ярости, и он не понимал, на кого злится, на Айвэ за его молчание или на Саламандр, которые заставили его это сделать. Он едва соображал от нахлынувших эмоций и пришел в себя только тогда, когда заметил, что нечаянно расплавил каменный подоконник, в который упирался руками. Он закрыл лицо руками и чувствовал, что дышит, но ему все равно будто не хватает воздуха.       Когда он наконец повернулся, обратив на Айвэ взор, он увидел, как омегу мелко потряхивало от страха. Он весь замер, будто обратившись в камень, и его напряжение распознал бы даже ребенок. Удивительно, но этот голый страх возлюбленного отрезвил Элейва настолько, что он решил выслушать его дальше.       Элейв сел в кресло и стиснул зубы так, что аж желваки заходили.       — И что было дальше? — спросил Элейв, не сумев скрыть в голосе нотки едва сдерживаемой агрессии.       Айвэ на миг пожалел, что затеял этот разговор. Не было бы лучше, если бы Элейв вообще никогда ни о чем не узнал?       Но дело было сделано, и остановить его рассказ на полпути могла бы только неожиданная смерть. Он отвернул голову, чтобы незаметно смахнуть подступившие слезы, и продолжил.       Признаться, Элейва несколько успокоила новость, что Айвэ бежал из Далматии вовсе не потому, что Адалония так манила его райской жизнью, а потому что ему устроили помолвку против воли. Айвэ настолько не хотел иметь с Шимшеком ничего общего, что готов был остричь волосы, притворяться альфой и сократить жизнь в пять раз, принимая зелье, лишь бы не выходить замуж. Что же, это было вполне в духе Айвэ, своевольного и неприрученного. Элейв смягчился, и даже если в душе остался неприятный осадок, ярость его несколько поутихла.       Затем Айвэ рассказал об учебе в Адалонии, о Питере и Альвидисе. Они всегда были втроем и никогда не разлучались до тех пор, пока не пришло время выбирать свой жизненный путь, и тогда Элейв начал замечать, что Айвэ ударился в ненужные подробности, будто надеясь оттянуть момент предательства. Он терпеливо ждал, зная, что когда-нибудь у Айвэ закончатся слова для описания студенческих будней и устройства отношений Питера и Лилиума, и когда этот момент настал, Айвэ пришлось приступить к неприятной теме:       — В тот момент я был так одинок, что готов был на все, лишь бы быть кому-то нужным.       Несмотря на то, что Элейв уже простил Айвэ за то, что когда-то тот предал его отца, он понятия не имел, какие ужасающие подробности скрывал за собой этот темный период жизни Саламандры. Айвэ рассказал ему о письмах от дяди, о своих метаниях в тот момент и о том, как решил вернуться в Далматию, но просчитался и попал в темницы. Элейв слушал его молча, не перебивая, а когда речь зашла о словах короля, которые были последними в его жизни, голос Айвэ дрогнул и выдал подступающие слезы. Эта исповедь давалась ему с трудом, и когда он рассказал, как умолял короля пощадить его, как тот поступил по справедливости и оставил преступника в темнице, он все же нашел в себе силы не заплакать, хотя это многого ему стоило.       Когда же он рассказал про пытки, у Элейва волосы встали дыбом. Айвэ говорил о клейме, об ударах кнутом и о том, как его топили головой в воде с таким безразличием, что Элейв не мог понять: то ли Айвэ не испытывает по этому поводу никаких чувств, то ли его чувства были настолько сильны, что опустошали его. Айвэ никогда не скрывал своих шрамов от Элейва и прежде только отшучивался, но теперь, когда раскрылись страшные подробности, Элейв не смог объяснить, почему Айвэ с такой легкостью относился к напоминаниям о бесчеловечных пытках, когда обнажался перед зеркалом. Непостижимый разум Айвэ Саламандры.       Он рассказал про Анри, про Элмера, и про то, как его выхаживали. Когда Элейв слушал его, его вдруг охватила страшная тоска: Айвэ, опустившийся до состояния животного во мраке темницы, не получил от Анри даже крошечного утешения, и рядом с ним не было никого, кто мог бы проявить участие или хотя бы быть просто осторожным с ним. Анри не особенно нежничал с предателем родины, выполняя последнюю волю друга, и Айвэ остался один на всем белом свете. На помощь не пришли ни его далматские родственники, ни друзья-адалонцы. Он был один, и в этом одиночестве только он сам мог позаботиться о себе. Разве такой человек сможет легко довериться кому-то? Элейву с каждой минутой становилось все понятнее, откуда появился тот Айвэ Саламандра, которого он знал.       Волосы Айвэ уже высохли, а сам он был белее снега с раскрасневшимися от слез глазами, когда речь зашла о морфине.       — Только не это… — вдруг сорвалось с губ Элейва, и когда Айвэ нечитаемо взглянул на него, тот извинился и сказал продолжить.       Но это было «то самое», о чем он подумал. После пыточных боль была настолько невыносимой, что Анри вколол ему морфин, который перерос в большую зависимость. Айвэ рассказал о коронации, на которую приехал через день после освобождения, и Элейв закрыл лицо руками, упираясь локтями в колени. О небо, как этот омега выжил? Разумеется, зависимость подчинила Айвэ себе, но он продолжал службу во дворце, хотя бы внешне налаживая жизнь. Шрамы заживали медленно, и он много месяцев был слаб, однако в прошлом Элейв принял это за вечно дурное настроение. В те годы ему думалось, что молодой советник просто не вышел характером, а оказалось, что он едва выжил в этой преисподней, и ему было не до вежливых улыбок.       Вскоре Айвэ заговорил о Питере, о ссоре с ним и попытке лишить себя жизни. Он надеялся, что убойная доза морфина поможет ему безболезненно покинуть этот мир и больше не чувствовать той боли, что сжигала его подобно пламени, но эта попытка не принесла ожидаемого результата: он выжил, но, в целом, потерял смысл существования, и его жизнь превратилась в череду работы и сна. Элейв наконец вспомнил, в какой момент пошли дурные слухи об Айвэ, и увидеть картину с другой стороны оказалось тяжелее, чем он предполагал.       Неприятным открытием стали и отношения Айвэ с Аароном в начале их брака. Элейв полагал, что между ними изначально была та гармония, какую он увидел при первом знакомстве, и он подумать не мог, что когда-то Айвэ доводил супруга до слез, изводил бесконечными требованиями и даже морально давил, заставляя молчать и бояться. Айвэ и сам лучше остальных понимал, как ужасно поступал в те годы с омегой, которого насильно женил на себе, и Элейву становилось не по себе от мысли, что его спокойный разумный Айвэ когда-то был способен на угнетение собственной семьи. Это были поистине темные времена, которые закончились ровно в тот момент, когда Меволь решил прекратить весь этот домашний ужас весьма радикальным способом. Элейв ожидал, что это еще сильнее подкосит его, но покушение неожиданно вернуло Айвэ крупицу разума, и когда он вернулся домой, все стало налаживаться.       Однако, несмотря на спокойную жизнь, Айвэ предстояло отказаться от морфина, и Элейв был первым человеком на всей земле, кому Айвэ рассказал о тех восьми днях, когда его ломало без дозы. Даже Аарон не знал, что в те дни чувствовал Айвэ.       — Я считал секунды, чтобы не потерять ощущение времени, — рассказал Айвэ. — Постоянный счет помогал мне не сойти с ума, но я мог сосчитать только до десяти, потому что забыл остальные числа. Я раз за разом считал до десяти, и мне не надоедало. Я часто впадал в полусон, в котором спал и не спал одновременно. Если бы у меня были силы, я бы убил себя, потому что эта боль была… Я молился, чтобы боги убили меня. Мне хотелось плакать, но слез не было, но и закончить все это я тоже не мог. Я должен был просто ждать.       Так же он решил не скрывать свои нынешние дела. Элейв очень плохо принял новость, что Кассель пытался свести его с Оливером и нагрузил Айвэ работой. Он мысленно пообещал себе поговорить с родителем, даже если встречаться с ним он вовсе не горел желанием.       Когда голос Айвэ затих, за окном светало. На часах пробило пять, и на обоих не было лица.       Айвэ не знал, на что надеялся, когда рассказывал Элейву о своем прошлом. Возможно, он хотел удовлетворить все вопросы, к которым теперь можно было бы никогда не возвращаться. Айвэ взглянул на Элейва: тот был бледен, словно покойник, и взгляд его выражал полный раздрай.       Они помолчали еще немного, и Элейв наконец тихо сказал:       — Вот и ответ на мой вопрос «кто такой Айвэ Саламандра».       Айвэ попытался отшутиться:       — Неприятная биография, согласен.       — «Неприятная»? Я думал, такую жизнь можно охарактеризовать только словом «ад».       Айвэ неопределенно пожал плечами, не зная, что ответить. Элейв был слишком впечатлен рассказом о чужой жизни, и ему следовало пожить с этим знанием хотя бы пару дней, чтобы прийти в себя.       Когда Элейв просил о доверии, он понятия не имел, что ждет его, но даже если он и был теперь под сильным впечатлением, он не жалел о том, что узнал всю правду. Это было кульминацией их отношений, кульминацией всего, что между ними было, но принять это сейчас было невозможно.       — Нам надо немного поспать, — сказал он, и Айвэ покорно согласился.       Что ожидаемо, оба не могли уснуть. Несмотря на то, что у них была пара часов до пробуждения дворца, Элейв лежал с закрытыми глазами, пытаясь привести мысли в порядок, а Айвэ даже не пытался сделать вид, что хочет спать. Он осторожно вылез из объятий Элейва, думая, что тот уже уснул, и бесшумно подошел к окну, наблюдая за светлеющим небом.       Жизнь подкидывала ему такие сложные разговоры раз за разом, однако теперь вместе со страхом Айвэ ощутил опустошение, какое бывает после исповеди. Он множество раз видел в мыслях сценарий, в котором Элейв узнает о нем всю правду и вышвыривает из своей жизни, предпочитая быть одному, чем в обществе такого омеги. Однажды Элейв уже сделал так, когда узнал о предательстве, и, разумеется, Айвэ осознавал, что такой исход событий тоже вполне может быть.       «Небо, ну почему у меня такая жизнь? Почему у меня, а не у кого-то другого?» — взмолился Айвэ, а затем в одной сорочке присел на подоконник, склонив голову на колени и наблюдая за снующими по улице слугами.       Элейв видел все его душевные метания. Он мог сколько угодно пытаться расслабиться, но он не мог так просто закрыть для себя этот вопрос и смириться с тем, как жил Айвэ в прошлом. Он не осуждал его хотя бы потому, что сейчас Айвэ Саламандра имел отличные отношения с Аароном, заботился об Элмере, любил Элейва и много лет не притрагивался к морфину. Да что там, он даже пару месяцев уже не пил вино. Он наделал кучу ошибок, но сумел их исправить, а это было куда важнее, чем те провалы, которые были у него на пути. Он падал на дно и поднимался, не прося помощи, и в этом была одновременно сила и слабость этого омеги: он обладал нечеловеческой волей, однако плохо работал в команде, чему, впрочем, теперь легко было найти объяснение.       Элейв встал с кровати и подошел к Айвэ, мягко обнимая его и позволяя прильнуть к себе ближе. Сердце Айвэ гулко билось в груди, а Элейв только мягко гладил его плечо.       — Вы обычный мужчина с живым сердцем, — сказал он тихо. — Когда-то вы поступаете правильно, когда-то ошибаетесь. Этот Шимшек, эти ваши далматские родственники — все они остались там, за морем, и больше никогда не вторгнутся в вашу жизнь. Вы искупили свою вину перед Адалонией и всеми Танистри, и ваша совесть чиста. Мой отец простил вас, и я простил. Не живите прошлым. Я хочу быть вашим настоящим.       Слова Элейва тронули его. Айвэ сполз с подоконника и встал напротив, укладывая руки на чужие плечи. От него не укрылась ревность, с которой Элейв произносил имя Шимшека, и Айвэ решил еще раз успокоить его на этот счет.       — Не ревнуйте меня к человеку, от которого я сбежал в другую страну. Эта помолвка… Вы же понимаете, что я не хотел этого. У вас нет ни единой причины сомневаться в моей любви к вам, — тихо сказал Айвэ. — Потому что я выбрал вас, и никто не принуждал меня к этому.       Одни только небеса знают, как он был счастлив увидеть такое понимание со стороны любимого человека. Элейв может и был зол, был недоволен, однако он вовсе не отделял прошлое Айвэ от его самого, понимания, что именно такое прошлое породило человека, которого он так любил. Если бы не пытки, не предательство, не морфин и не помолвка против воли, был бы Айвэ тем, кем стал?       Элейв мягко коснулся его скулы сухой ладонью.       — Если вы выбрали меня, то докажите это: станьте моим супругом и разделите со мной эту жизнь, — сказал Элейв. — И у меня не останется никаких сомнений, что вы любите меня.