Стервятник

      Может быть Альвидис и обещал в скором времени заняться вопросом организации чужой свадьбы, в действительности же он раз за разом откладывал этот вопрос. Минул июнь, и к концу месяца Айвэ и Элейв поняли, что до Совета их требование так и не дойдет. У Альвидиса всегда были дела поважнее, а когда Элейв надавил на него, тот ответил:       — Послушай меня, Элейв, и прояви благоразумие: нельзя объявлять о свадьбе, пока родители не дали согласия. Получи дозволение хотя бы от отца Айвэ, я даже не прошу благословения папы. Публичное заявление нельзя будет отменить, поэтому попробуй заранее обезопасить себя: дворец будет недоволен не так сильно, если вы постараетесь соблюсти правила и традиции.       Одно небо ведало, с каким наслаждением Айвэ свернул бы Альвидису шею, и с каким одновременно смирением он должен был принять его приказ. Влюбленные оказались в непростой ситуации: король вполне законно требовал благословения родителей — Айвэ, бывший у руля многие годы, отлично знал это, — но вместе с этим было бы опрометчиво отправлять в Далматию письмо, которое могли бы перехватить по пути и раздуть международный скандал. Из неравного брака всегда можно извлечь выгоду и ударить посильнее по Элейву, который хотел жениться на преступнике и, фактически, далматском политическом беженце. Если вспомнить, Саламандры, его клан, имели законное право насильно увезти Айвэ домой, а Адалония не имела никакой власти и, признаться, желания держать его у себя.       Ожидание нервировало. Будто предчувствуя угрозу, читая ее в пении птиц и шепоте ветра, Айвэ с каждый днем все больше ощущал нарастающее беспокойство. Это чувство клокотало внутри, и Айвэ все больше вспоминал, что когда-то жил без забот и всегда знал, что происходит. Теперь же он плыл по течению, утопая в неизвестности. Даже его любимая тайная канцелярия, в которую он вложил столько сил, времени и любви, теперь работала не на него, а на Альвидиса, который смутно представлял сложность всех ее механизмов.       Элейву тоже было не по себе. Альвидис противоречил своим же обещаниям: в определенных кругах было отлично известно, как Кассель хотел женить Элейва на любом попавшемся омеге, и разве дал бы кто-то из правящей семьи согласие на свадьбу? О таком нельзя было даже помыслить. На словах Альвидис был открыт и искренен, а на деле… Элейв был далеко не так глуп, чтобы рассчитывать на безоговорочную любовь брата, какую получал много лет назад. Альвидис теперь был совсем другой.       Может быть именно тогда не получивший желаемого Элейв задумался об одном из самых сильных бунтов против собственной семьи. Альвидис и Кассель будто не воспринимали его всерьез, и отчасти это было ему на руку — в их умах он бы никогда не решился возражать, бунтовать, идти против их воли. Это Айвэ казался им кавалерией, способной перевернуть ход сражения, и они уделяли своей главной кости в горле все внимание. Элейв же казался им слишком беспроблемным и мягким мужчиной, чтобы ждать от него выпада, но они забыли давнюю поговорку, придуманную еще в начале времен: «С кем поведешься, от того и наберешься».       Пока Элейв обдумывал намерения относительно Айвэ, тот написал письмо Анри с просьбой явиться к нему в свободное время. Он кратко дал понять, что между ними должен случиться крайне важный разговор, и Анри Эр обязан был отнестись к приглашению со всей серьезностью: он мог бесконечно подозревать Айвэ в чем угодно, но он бы никогда не опустился до игнорирования столь неоднозначного персонажа в своей жизни.       Отставной генерал явился к нему на следующий же день. Анри Эр за всю свою длинную жизнь вынес немало откровенных разговоров, и еще один такой не мог его смутить. Несмотря на то, что Айвэ казался ему до крайности проблемным ребенком, обычно бывший советник не делал сильных промашек в умении вести беседу и всегда шел навстречу при должной сговорчивости собеседника.       Айвэ встретил Анри в обеденном зале. Когда старый генерал увидел хорошо одетого, вылизанного и выспавшегося омегу, ему показалось, что, может быть, Айвэ стоило бы принять его новую жизнь, которая забрала у него некоторое влияние, но вернула ему румянец, блеск глаз и какое-никакое здоровье. Айвэ уже не походил на себя из прошлого, измученного и несущего на своих плечах едва посильный груз. У такой жизни, полной любви и наслаждения, были свои достоинства.       Они вежливо приветствовали друг друга. Как в старые времена, они пожали друг другу руки, и Анри вежливо улыбнулся, сев напротив Айвэ, жестом прося слугу покинуть зал. Он был расслаблен и даже будто бы доволен своим положением, однако серьезность предстоящего разговора все же напоминала о себе, и первым делом после вежливых слов Анри решил сразу перейти к сути:       — О чем ты хотел поговорить? — Он приступил к трапезе, наблюдая за тем, как Айвэ осторожно уложил на колени салфетку и взялся за приборы.       Айвэ готовился к этому разговору. Все темы, связанные с королевской семьей, были крайне деликатными, и Анри реагировал на них по-особенному осторожно — он хранил безоговорочную верность Танистри. Старый генерал не был намерен открывать чужие секреты даже Айвэ Саламандре.       — Я давно отошел от дел, — осторожно начал Айвэ голосом, который не предвещал тяжелых вопросов, — и у меня нет былых связей. Как и не было намерений ворошить прошлое: ни свое, ни чужое.       Анри и жестом не показал, как насторожился. Он продолжал спокойно есть суп, пока внутри сами собой возникали вопросы. Айвэ хотел поговорить о покойном короле? О себе? Неужели о Питере?       — Элмер случайно проговорился, что его папа — Нинель, — продолжил Айвэ. — Ты всегда говорил, что не знаешь, от кого родился ребенок, но я думаю, что ты кое-что утаил от меня. Я очень хочу услышать эту историю и понять, почему ты отдал Элмера именно мне? Я тогда был не в лучшем положении.       Цвет лица Анри несколько переменился, генерал заволновался. Айвэ, считай, был членом семьи: его приняли «свои», любил Ромео, да и сам Анри не мог быть равнодушным к человеку, который сначала предал Адалонию, а потом положил лучшие годы на ее жертвенный алтарь. Нелюбовь к нему граничила с отцовской привязанностью, и та сложная гамма чувств, которую вызывал в нем Айвэ, не могла дать ему решить: довериться или отвергнуть?       Айвэ заметил чужую нерешительность и применил последний удар:       — Ты знаешь, Анри, как я предан Его Высочеству, — сказал он мягким голосом, так и призывающим рассказать правду. — И ты знаешь, как бесконечно я люблю Элмера и забочусь о нем.       Анри прочистил горло и покорился воле Элмера: раз уж один из Танистри решил, что Айвэ имеет право знать, значит эта история наконец должна перейти в чужие руки. Даже если эти руки походили на цепкие паучьи лапы. Генерал ощутил приступ облегчения: история его дорогого друга наконец будет рассказана, и Айвэ в очередной раз осознает, насколько же Элейв походит на покойного Эрнеста.       — Больше некому было отдать, — ответил Анри. — Тогда все думали, что Элмер погиб при рождении, и когда ты нашел его в пыточных, я быстро понял, кто он. Слишком много времени я провел среди Танистри, чтобы не суметь отличить их от простых людей. Когда я держал Элейва на руках, он был таким же златокудрым младенцем, как и Элмер, когда ты нашел его.       Он немного помолчал и сделал глоток воды.       — Когда я понял, что он жив, я метался между самыми разными догадками и в каждом видел возможного убийцу. Ты был единственным, кто, как я сам знал, был не причастен к этому заговору, потому что пробыл в пыточных. Я уже плохо помню, каким образом я внушил себе, что ты должен стать ему опекуном, но ты чувствовал сильную вину и Элмер должен был напоминать тебе о твоей ошибке.       Айвэ много раз задавался вопросом, почему Анри решил, что он станет хорошим отцом, однако настолько тривиальный ответ его даже несколько удивил.       — Но почему ты не отдал его обратно Нинель? — не унимался Айвэ. Как человек дотошный и до крайности скрупулезный, он не мог оставить настолько очевидное решение без внимания. — Нинель точно не мог быть убийцей собственного ребенка. А я был предателем, я украл ценные бумаги и пытался сбежать. Ты не мог знать, каким отцом я стану.       — Тогда опасность могла угрожать и Нинель, — ответил Анри. — Полагаю, тогда к Нинель проявили снисхождение, решив, что раз уж он не из Танистри, то может жить. Но сына его не пощадили и собирались убить. Верни я его Нинель — и убийца мог бы уже не смилостивиться снова. Мне был дан приказ: защищать их жизни, и я должен был выполнить его, даже если таким неочевидным жестоким способом. К тому времени Нинель еще оплакивал сына и мог бы наделать глупостей. Я тогда только потерял друга и не мог потерять и их. А тебя сжигала изнутри вина перед всей королевской семьей: ты мог не замечать этого, но я видел, мальчик мой, как ты жалел о своей ошибке. Ты бы не посмел навредить Элмеру. Ты просто этого не хотел.       — Но почему ты не забрал его себе? — спросил Айвэ.       — Потому что я не хотел подставить Ромео под удар. А тебя было не жалко.       В этом был смысл. Дворец жесток, и оба отлично знали это. Айвэ давно научился мириться с этим. Ему приходилось раз за разом пропускать мимо ушей жестокие слова Анри, и оба они знали, что их отношения слишком взаимовыгодные и нейтральные, чтобы бросаться в ярость от такого пренебрежения.       — Я надеялся, что Элмер никогда не захочет рассказать тебе, — продолжил Анри. — Но, кажется, он очень тебя любит. Ты, может быть, думаешь, что омеги Танистри обычные дети, но они понимают все лучше других и взрослеют намного быстрее. Элмеру уже достаточно лет, чтобы он понимал, что происходит.       Повисло молчание. Айвэ не напугался чужими речами, и вместо того, чтобы ощутить холодок от чужих слов, в своей настойчивой манере сказал:       — Тогда ты должен рассказать мне о Нинель и Его Величестве. Элмер так захотел.       Айвэ не мог оробеть перед мощью Танистри. Если Анри она заставляла многие годы пребывать в благоговейном почтении, то Айвэ уже не видел жизни без нее и управлялся так ловко, что Элейв и Элмер ходили у него по струнке. Он давно уяснил нюансы чужой силы и учился контролировать свою методом проб и ошибок, однако Анри об этом не знал и полагал, будто и Айвэ должен испытать благоговейный ужас.       «Какой там благоговейный ужас, когда это дитя бежит на завтрак, уже зная, что будет на десерт?» — мысленно вздохнул он.       Анри понял, что Айвэ не станет отступать. Он тяжело вздохнул и сцепил руки в замок.       — Я не буду вдаваться в детали, — предупредил он. — Дам тебе самую малость. Прошло тридцать лет, и ворошить чужое прошлое сверх меры я не буду. Раз уж хочешь историю, то пожалуйста.       Голос Анри, пропитанный недовольством, принялся за волнующий рассказ.       — Когда Нинель и Кассель приехали в Адалонию, Кассель и Эрнест не слишком тепло отнеслись друг к другу. Кассель был взбалмошный омега, неуправляемый, своенравный. Тогда он был в панике, потому что приехал беременный от альфы, которого любил в своей стране. Пытался скрыть беременность и ждал казни или позорного возвращения на родину. Но Нинель вымолил прощение у Эрнеста. Они тогда очень понравились друг другу, по-настоящему полюбили. Они втроем обманывали весь дворец: в беременность Нинель уезжал из столицы якобы на свежий воздух, а Кассель симулировал беременность. Лекарям в руки не давался, якобы в его стране роды должны быть полностью естественными. Детей и не любил особенно, кроме Альвидиса. Если бы они втроем не продумали свой план невероятно тщательно, то обман бы раскрылся быстро. Слуг у Нинель не было, чтобы потом их не убивали как свидетелей. Рожал он всегда сам, я помогал.       — Ты принимал роды? — удивленно выгнул брови Айвэ. — Ты же военный, а не врач.       — В план были посвящены только мы вчетвером. Я был единственным, кто мог помочь. Тем более я должен был пресекать все слухи, потому что именно в правление Эрнеста королевская семья закрылась от двора, и ее жизнь перестала быть публичным достоянием. — А затем Анри добавил: — Поэтому никто не стоит в твоей спальне и не наблюдает, как ты кувыркаешься с Его Высочеством. Раньше нравы были куда строже.       Айвэ закатил глаза.       — Эрнеста не поддерживали, однако он был очень мудрым королем и сумел сохранить власть даже без излишней публичности, — продолжил Анри. — Все это он делал ради Нинель, который никак не соглашался сделать их отношения публичными. Он же сам был принцем своей страны и понимал, что незаконнорожденные дети стали бы черным пятном на безупречной королевской репутации. Поэтому все мы балансировали между чувствами и долгом, но Нинель даже сумел выпросить у Эрнеста признать Альвидиса законным сыном, хотя почти всем было очевидно, что это не так. Любовь ослепляет.       Айвэ слушал Анри и удивлялся той слаженности, с которой был выстроен этот многолетний план. Как ловко эта троица сумела обвести вокруг пальца весь дворец! Именно простота плана и искренняя нужда каждого исполнителя помогли сохранить все втайне на долгие десятилетия.       — Эрнест был хорошим отцом, Нинель тоже любил своих сыновей, — признался Анри. — Но со временем отношения между ними и Кассель начали сильно портиться. Эрнест запрещал Кассель иметь любовников, в чем я его поддерживал, дети росли, и со временем я начал замечать, что Эрнест стал выделять земли и титулы своим детям, обходя стороной Кассель и его сына. Я никогда не поддерживал его решение оставить Альвидиса в живых — я до сих пор уверен, что его надо было убить при рождении. Кассель тоже заметил это, и, я думаю, его задело это сильнее, чем должно было. Он не предпринимал никаких попыток бунтовать, но сильно закрылся в себе. Может быть, боялся за жизнь сына. Через несколько лет погиб Эрнест, а потом и Элмер родился мертвым. Мы оплакивали его вместе, Кассель тоже пришлось уйти в траур, потому что все до этого думали, что именно он вынашивал сына.       Он немного помолчал.       — Нинель был вне себя от горя, — заговорил он тише. — Потерять мужа и сына за одну неделю… Я бы не пожелал такое даже злейшему врагу. Я не мог ничем помочь, только утешал и ждал, когда сердце перестанет болеть. Но когда я обнаружил Элмера, я не мог вернуть его — боялся уже за жизнь обоих. Как странно, что именно ты нашел его. Будто тянешься к этой светлой силе.       Айвэ опустил взгляд. Нинель не заслужил столько страданий: потерять голос, пережить восстание в детстве, затем уехать в другую страну, прожить счастливые годы, а потом за неделю потерять все. Он помнил ту ночь, когда говорил с Нинель, его встречу с Элмером, слезы и улыбку. Семь лет носить тяжесть смерти сына на сердце, а потом в одну ночь лишиться этого тяжкого груза — Нинель был достоин испытать хотя бы облегчение.       — Ты, может быть, сейчас думаешь, что Кассель мог все это устроить, — серьезным голосом заговорил Анри и положил руку на стол. — Думаешь, что у него был мотив отравить Эрнеста и пытаться убить Элмера. Я тоже так думал, но не существует яда, способного убить потомка небожителя, и не существует способа сначала умертвить ребенка, а потом оживить его. Я долго следил за ним и проверил любую версию, при которой он мог бы быть причастен к случившемуся. Кассель может не внушать доверия, но я много раз проверял свои догадки, и все они оказались неверными. Кассель не виновен, и я прошу тебя не пытаться строить пустые теории.       Анри замолчал. Повисла тишина.       Айвэ знал о преданности Анри короне и нелюбви к Кассель. Генерал Эр любил Танистри больше собственной семьи, и если на кого он и мог подумать, то, конечно же, на Кассель — изменщик, которому позволили жить только по просьбе Нинель. Айвэ на месте Анри тоже первым делом заподозрил бы его в убийстве короля и новорожденного ребенка.       — Не лезь в это, — покачал головой Анри, и Айвэ поднял взгляд на старого генерала. — Хоть раз не суй нос в чужое дело.       Кассель действительно был самой очевидной фигурой в этом деле. У него был мотив и все возможности для убийства, и если уж Анри его досконально проверил и изучил, значит, Кассель был действительно непричастен.       — Лилиум знал об этом? — спросил Айвэ, решив оставить вопрос о Кассель.       — Он всегда знал, — ответил невесело Анри. — Он знает больше нас, его дар очень силен. Поэтому я и прошу тебя не лезть: если бы Лилиум знал, что Кассель виновен в гибели отца, он бы стер его с лица земли.       Айвэ подозревал, что Лилиум куда жестче, чем кажется. Любимец династии, обладающий даром предвидения, по определению не мог быть простым омегой, но был ли он настолько жесток, чтобы оставить без внимания убийство своего отца?       В груди зародилась легкая тревога. Он раньше не задумывался об этом, но настолько силен дар Лилиума? На что он способен? Как он видит будущее? Пятнами или целиком? И чье будущее? И только ли будущее? Так много вопросов! Лилиум всегда создавал впечатление крайне симпатичного, но не особенно инициативного молодого человека, и на миг в мыслях пронеслось предположение, что это вполне сопоставимо с поведением человека, которому известно слишком много. Впрочем, у Айвэ не было желания бороться с омегой, способным предугадать его действия.       «У принца Лилиума своя голова на плечах», — подумал он. — «Если он не отомстил за отца, значит, это его решение».       — Поклянись мне, что Элейв никогда не узнает об этом из твоих уст, — потребовал Анри. — Ты не должен смущать его такими обстоятельствами его рождения.       Если следовать букве закона, все три принца были незаконнорожденными детьми. Больше всех на престол имел право Элейв, потому как был альфой и имел в себе кровь Танистри, но это был выбор лучшего из худших, и если говорить начистоту, то у Адалонии вообще не было законного короля: Альвидис родился от неизвестного альфы, а Элейв и Лилиум — от любовника. Айвэ подумалось, будто он оказался на спектакле — иным образом невозможно было описать весь тот сюрреализм, что вырисовывался на сцене. Что за поколение такое, в котором все дети рождены от любимых, но незаконных?       — Он ничего не узнает от меня, — пообещал Айвэ. — Но я не могу обещать, что Элмер не захочет рассказать ему.       Анри нехотя кивнул. Он был не рад этому, но вместе с этим всегда питал определенное уважение к крови Танистри, поэтому он мог простить Элмеру все то, что не смог бы простить Айвэ. Он действительно был готов прислушаться сначала к семилетнему ребенку, а потом к опытному политику. Такое черно-белое видение было не лучшей чертой Анри Эра, и во всем была виновата его слепая преданность. Он забыл, что именно Айвэ воспитал Элмера, а не наоборот.       Впрочем, Айвэ пришлось проглотить этот намек.       Анри ушел. Айвэ остался наедине с холодным обедом. Вернулся слуга, заметивший уход гостя и решивший, что пора собирать со стола, и заметил задумчивость хозяина: Айвэ сцепил руки в замок и уперся в него подбородком, смотря куда-то перед собой блеклым взглядом.       «Как?» — думал Айвэ. — «Как Альвидис стал королем? Элейва считали законным сыном, а в его происхождении сильно сомневались. Если это был не Кассель, то кто? У Элейва было больше шансов, он был всеми любим во дворце. Как так вышло, что Альвидис получил трон?»       Смутная догадка поселилась в мыслях. Возможно, Альвидис был не только старше, но и куда прозорливее, чем казалось. Он наверняка смекнул, что не слишком одарен от природы, потому решил собрать вокруг себя тех, кто стали бы его фундаментом. Вся талантливая молодежь крутилась вокруг него, и Айвэ с Питером выбили себе самые лучшие места, потому что были самыми яркими представителями своего поколения, самыми талантливыми и влиятельными, умными и преданными. У Элейва же этого не было. Но теперь силы сбалансированы: Альвидис постепенно теряет влияние, а Элейв наоборот приобретает его — расстановка сил менялась ровно так же, как и общественное мнение, и у кого было больше союзников, тот и был прав.       Слуга звякнул ложкой и вывел Айвэ из раздумий.       — Его Высочество принц Элейв желал вас видеть, — бесцветно сказал слуга.       Айвэ пришлось отложить раздумья на потом. Ему становилось все понятнее, в какой момент Альвидис начал получать больше власти, и если он подумает об этом побольше, то непременно найдет ту хрупкую соломинку, которую нужно переломить, чтобы десятилетний фундамент под ногами короля рухнул в один момент. Он обещал себе отомстить за плети и публичное унижение, и если для этого придется посадить Элейва на трон, он непременно это сделает.       Его Высочество обнаружился в комнате за письменным столом. Рядом стояла стопка бумаги и чернильница, а сам он покусывал кончик пера, погрузившись глубоко в себя. Черновик был исписан сотней строк, где-то перечеркнутых, где-то наоборот выделенных, и Айвэ даже подивился, что же такое интересное сумело увлечь Элейва.       — Вы хотели меня видеть? — поинтересовался Айвэ, мягко положив руку на чужое плечо. Ничто в нем не сообщало о недавнем разговоре, и ничто не могло выдать его мыслей о королевской власти. Элейв понятия не имел, насколько глубоко Айвэ погружался в тайны Эрнеста Танистри.       Принц отмер. Он вскинул голову, поглядел на Айвэ и улыбнулся, а затем мягко перехватил его ладонь и оставил на ней нежный поцелуй.       — Присядьте, Айвэ, — попросил он, и когда они наконец оказались рядом, он сложил бумаги в аккуратную стопку и со всей серьезностью начал: — Когда-нибудь мы поженимся. Вы знаете серьезность моих намерений, и я знаю серьезность ваших. Альвидису когда-нибудь придется одобрить наш брак, и когда он это сделает, я хочу, чтобы у нас уже был готов брачный контракт. Вот, взгляните. Я хочу обсудить его с вами.       Намерения Элейва были серьезны. Серьезны настолько, что он был готов объявить Альвидису войну в случае, если тот не одобрит их брак. Сердце Айвэ забилось быстрее, когда он увидел, насколько же сильно Элейв жаждет этого союза — это был альфа, который всегда был верен своему слову.