Стервятник

      В прошлом году Айвэ не смог поздравить Элейва с днем рождения. Если вспомнить, в тот день он утопал в страшном унынии, и то безрадостное время запомнилось ему ощущением глубокого несчастья. Ни одна душа, кроме Алвиса, ничего не знала о его меланхолии и возвращение во дворец Каледума вызывало в нем смешанные чувства. Впрочем, отчасти он был бы даже рад увидеться со сворой Липпе: эти неугомонные дети за полгода разлуки успели подрасти, и некоторые из них наверняка пришли бы в восторг от визита полюбившегося им Саламандры — и ради этого стоило приехать на праздник.       Элейв же в свою очередь весьма прохладно относился к своему дню рождения. С раннего детства этот праздник ему не принадлежал, и ему было решительно все равно, где и с кем отмечать. Ему было не до подарков и гостей, и он скорее исполнял протокол, чем чувствовал себя причиной праздника. В прошлом году он и вовсе пропустил мимо ушей все поздравления, пребывая глубоко в своих мыслях, и он не чувствовал, будто что-то упустил. В этом же ему было совершенно также все равно, где праздновать, и потому он без промедлений согласился принять приглашение Каледума Липпе.       Дворец Хранителя был по-прежнему великолепен. Он сиял подобно второму солнцу, затмевая голубое ясное небо, и Айвэ восхитился этой красотой. Процветающий Юг сошелся на этом огромном богатом дворце, утопающем в золоте и зелени, и следовало признать, что при всех своих дурных качествах Каледум блестяще вел доверенные ему дела.       Супругов встретили неожиданно тепло. К ним вышли несколько слуг и некоторые из Липпе, еще помнящие историю полугодичной давности и искренне желающие поприветствовать Айвэ. Буревестник радостно затопал ногами, оказавшись в знакомом месте, и Элейв спешился, следом передав поводья конюху. Его Высочество уже свыкся с буйным нравом любимого коня, но вот южане испуганно вскрикнули, когда Буревестник неожиданно вырвался из их рук и убежал на зеленую парковую лужайку, повалившись на нее спиной и громко заржав. Айвэ засмеялся, а Элейв только махнул рукой:       — Оставьте его. Пусть веселится.       Айвэ запомнили очень обособленным омегой. Он не был чужим, но и не стал своим, соблюдая такую дистанцию, чтобы никто не сумел узнать в нем преступника. Теперь же у него отпала всякая необходимость скрываться, и Элейв гордо предложил ему локоть. Айвэ благодарно взял его, и они оба направились во дворец.       Каледум взял на себя все расходы. Элейва удивила такая щедрость, и он смутно предположил, что это лишь попытка усыпить их с Айвэ бдительность. Айвэ думал о том же, и они переглянулись, когда Каледум лично вышел их встретить. С ним была вся его семья: любимый муж и сын.       Если бы не многолетняя дрессировка, поклоны и вежливые слова между ними непременно отдавали бы неловкостью.       — Дворец недавно объявил о вашей свадьбе, — заговорил Каледум, сцепив руки в замок. — Поздравляю вас с этим важным событием.       Стоявший рядом Оливер был бел как мел, однако тоже пытался проявить вежливость, слабо поклонившись супругам. Его сковывала удушающая неловкость при встрече с Элейвом, который уже давно позабыл о неприятной сцене между ними, но юному омеге казалось, что супруги втайне злорадствуют и всячески насмехаются над ним. Отец и так знатно охладел к нему после скандала, и Оливеру было бы невыносимо терпеть унижения еще и от королевской семьи.       — Благодарю, — ответил Элейв с вежливой улыбкой, однако замечая напряжение всего семейства Липпе. Каледум вовсе не был рад их свадьбе, и она будто бы срывала некоторые его планы.       Айвэ опустил взгляд на Оливера. Жизненные трудности заметно сбили его спесь, и в сравнении с собой прошлым он выглядел даже жалко. Такая молчаливость была не в его духе, и Айвэ пожалел его: как, наверное, больно получать первый такой удар судьбы в шестнадцать лет. Осознавая, что Оливер еще слишком юн, Айвэ не имел никакого желания теперь сражаться с ним — отчасти потому, что тот больше не совершал глупых поступков, а отчасти и потому, что объявлять войну ребенку было ниже его достоинства. Лично против Оливера он теперь ничего не имел.       Оливер быстро исчез. Маленькие Липпе сообщили, что его не было на празднике по одной причине: ему было неловко находиться рядом с Элейвом, хотя, казалось бы, прошло уже несколько месяцев. Всю жизнь оберегаемый отцом, он впервые столкнулся с жестокой действительностью, и Айвэ вновь пожалел его: бедный маленький птенчик, выросший в безотказной любви родителей и так и не научившийся летать к своим годам. Айвэ мог лишь сочувствовать ему, видя его униженный раздавленный взгляд. Над ним смеялись даже слуги, и отвернувшийся отец больше не защищал его, и Оливер, никогда, в целом, не имевший реальной силы, сдулся очень быстро. Сила его отца влияла на всех вокруг, и он прежде полагал, что это его собственная харизма, но как только отец отвернулся от него, Оливер вдруг понял, что никто не слушает его, не восхищается и не хочет принимать в свой круг. Над ним потешались, помня о позоре, и ему нечего было противопоставить.       Впрочем, Айвэ это не мешало пребывать в уверенности, что всем заправлял Каледум Липпе, который, распознав бесполезность сына, решил преподать ему урок, который в будущем наверняка станет больной темой для юного создания. Айвэ не одобрял такие методы. Ему совершенно не нравилась эта игра в горячо-холодно.       Впрочем, внимание Айвэ быстро переключилось на небольшой праздник, устроенный в честь Элейва, и было даже лучше, что Оливер отказался танцевать со всеми. С того самого эпизода, когда Элейва нашел его здесь прикованным к коляске, Айвэ возненавидел мазурку, которую Его Высочество ловко отплясывал с Оливером на пару, но все же не отказался танцевать с Элейвом, который и не подозревал, как сильно он тогда разозлил Айвэ своей выходкой.       Каледум, что ожидаемо, за весь праздник не совершил ни одного опрометчивого поступка. Он был гостеприимен, по-своему улыбчив, даже мил, и если бы Айвэ не знал всю его подноготную, он бы даже поверил, что их искренне рады видеть во дворце. Элейв испытывал еще меньше восторга, кожей ощущая на себе внимательный взгляд Каледума, который будто бы изучал его, что-то высматривал, пытался понять. Только дурак поверил бы в неожиданно вспыхнувший интерес к королевской семье, в искренность его намерений и в эту слабую улыбку, которая не сходила с уст хранителя. Элейв старался выцепить любую мелочь, которая могла бы выдать связь Каледума с Далматией, но тот не скомпрометировал себя ни единым жестом, и супруги уехали из дворца ни с чем.       Не получившие и намека на союз с врагом, они не стали отказываться и от дальнейших приглашений. Каледум мог позвать их к себе по любому поводу: от простого обеда до совместной охоты. Айвэ тоже брался за оружие, однако проявлял заметно меньше инициативы, чем Элейв, который с малых лет умел подстрелить кого угодно: они заранее условились, что один — отвлекает, другой — наблюдает. Часто менялись.       И ничего. Они не видели ни одного далматского воина, не видели даже военных кораблей. Далматские торговцы не были вооружены до зубов и продавали самый обычный товар. Каледум не встречался с иностранцами, и маленькие Липпе не видели ничего подозрительного. Айвэ показалось, будто Далматия намеренно затаилась, когда узнала, что принц Элейв приезжает на Юг.       Так закончилось лето, наступила осень, и течку и гон они снова провели вместе. Липпе с пониманием тихо хихикали и обступали бедных королевских слуг в надежде выведать пикантные подробности, но те стойко хранили молчание и даже отказывались от любых денег, храня верность своим хозяевам.       Элейв немного расстроился, когда вновь не ощутил изменений в чужом запахе ни через неделю, ни через две. Генрих предупреждал его, что Айвэ сможет забеременеть не раньше, чем через два года, но Элейв втайне надеялся, что это случится раньше. Они провели вместе уже несколько течек, но беременность никак не наступала, и Элейву оставалось только смириться и ждать, когда здоровье его супруга окончательно восстановится. Порой он питал ложные надежды, но каждый раз их несбыточность возвращала его с небес на землю: Айвэ еще был нездоров.       Блаженные дни тянулись медленно. На юге не наступала та золотая осень, к которой они привыкли в центральном округе, и не было ни прохладного осеннего ветра, ни дождей, ни луж — только голубое небо, море и теплый морской воздух. Айвэ был в восторге: как бы сильно он ни любил зиму, жару он переносил намного проще и часто дремал в тени деревьев в саду, часами глядя на море. Такие дни, полные спокойствия, невольно смягчали его характер, и Элейв тонул в той ласке, которую дарил ему счастливый супруг.       Каледум тоже не оступался, и хотя Айвэ держался весьма отстраненно, он не мог одобрить такое отношение отца к сыну. Чем дольше Айвэ слушал о положении Оливера, тем чаще ловил себя на человеческой жалости, которую испытывал к этому юному созданию. Со стороны Каледума было сущим свинством гнобить собственного сына и всячески демонстрировать ему свою холодность. В детстве, когда Таа проделывал подобное с маленьким Айвэ, это было для него хуже пытки. Отчасти Айвэ мог понять, как земля уходила из под ног Оливера, когда он видел равнодушный взгляд отца. Папа не смел перечить мужу. Айвэ поделился этими мыслями с Элейвом, и тот предложил супругу поддержать Оливера, оказавшегося в настолько плачевной ситуации. Эта доброта была вполне в духе Элейва, который тоже не мог слишком долго сердиться на ребенка.       Следующий визит в дом Каледума состоялся в середине сентября и не отметился бы ничем выдающимся, если бы Айвэ не нашел в толпе Оливера. Он, кажется, был будто бы со всеми Липпе, но говорил очень мало и не особенно инициативно, то и дело бросая взгляд на отца, который вел беседу с мужем, Элейвом и даже другими Липпе, которых прежде не считал за людей. Наверное, он пытался показать Оливеру, что после разочарования теперь всякий человек лучше родного сына, и такое поведение порядком подпортило Айвэ настроение — оно пробуждало старые воспоминания.       Через время Оливер встал и тихо вышел из общего зала.       — Я на минуту, — тихо шепнул Айвэ Элейву. Тот понимающе кивнул, и Айвэ, извинившись перед всеми, осторожно выскользнул следом за юным омегой.       Что-то откликнулось в нем. Может быть, Айвэ почувствовал сострадание к Оливеру, потому что сам когда-то был в такой ситуации, а может спокойная жизнь его расслабила, и поэтому хотел помочь, утешить его — однако он готовился к сильному сопротивлению. Характер Оливера оставлял желать лучшего, и, если говорить честно, был попросту невыносим.       Когда Оливер заметил, что Айвэ следует за ним, он вновь ощетинился:       — Что тебе надо? — И ускорил шаг. Он ловко сбежал по ступеням дворца и побежал в сад, надеясь, что Айвэ не станет донимать его лишними вопросами. Он предполагал, что тот захочет поглумиться над ним, и гордость не позволяла ему даже выслушать бывшего врага.       — Куда ты бежишь-то, стой! — Айвэ ускорил шаг и последовал за ним, скрываясь от глаз прислуги меж деревьев и цветов.       Оливер уходил от него все дальше и скоро Айвэ остановился, оглядываясь по сторонам. Ответа не было. Оливер настолько ненавидел его, что не желал даже говорить.       — Куда ты убежал? Оливер, черт тебя подери! — Его слова так и остались без ответа. Он закатил глаза. Такое поведение Оливера было вполне себе оправдано, и вместо того, чтобы бегать за ним, Айвэ решил попытать счастье в другой раз. Когда-нибудь Оливер пойдет ему навстречу, а пока следовало вернуться к Элейву.       Он развернулся и, неспешно шагая по красивейшему саду, пошел по широкой дорожке, когда кто-то вдруг схватил его со спины и зажал рот.       Сердце подскочило к горлу и гулко забилось, а испуганный крик так и утонул в чужой широкой ладони. Айвэ забился в сильных руках и с силой вогнал каблук в стопу, вызвав у нападавшего тихий стон. Воспользовавшись моментом, Айвэ обнажил когти и впился ими в чужую ногу — только тогда ему удалось вырваться. Волосы засияли серебром, а золотые глаза наконец вперились в лицо нападавшего.       Это был высокий — даже слишком — мужчина со смуглой кожей и выжженными солнцем непослушными волосами, торчащими во все стороны. Он был до того силен, что даже Элейв не сумел бы противостоять ему, и Айвэ выставил когти, готовясь защищаться.       — Ты еще кто? — закономерно рявкнул Саламандра, и мужчина ответил:       — Твой жених.       Редко случалось, чтобы Айвэ немел от ужаса, но теперь тело его замерло, и он мог бы поклясться, что получать плеть было не так страшно, как стоять теперь перед Шимшеком Фаха, его бывшим женихом, его кошмаром наяву. Его бросило в холодный пот, и он на миг потерял ощущение времени. Шимшек же был не из сентиментальных: воспользовавшись секундным промедлением, он схватил Айвэ за горло и притянул к себе.       Всего секунда стоила Айвэ свободы. Может быть, если бы не его страх, он бы рванул к Элейву и сообщил о нападении, и они вместе придумали бы выход, но он потерял драгоценное время — всего мгновение! — и попал в руки человека, которого с раннего детства боялся едва ли не больше, чем Таа.       Шимшек молча мазнул пальцами по окровавленной ноге и засунул их в рот задыхающемуся Саламандре. Айвэ, даже находясь под страхом сломленной шеи, лишь выплюнул слюну с чужой кровью, а затем свободной рукой замахнулся и ударил когтями в чужую грудь, второй пытаясь ослабить сжимающую его шею ладонь.       Шимшек вскрикнул от боли. Когти демона резали даже железо, так отчего бы его тело было устойчивее? Он полагал, что справиться с омегой будет проще, однако он и не подумал бы, что слабый пол способен на такое сопротивление. Он со всей силы впечатал чужое тело в ближайшее дерево, и Айвэ наконец обмяк. От удара в голове все помутилось, и он потерял ориентацию в пространстве. Шимшек повалил его на землю и сел сверху, прижав коленями когтистые руки, которые ему так мешали. Запустив руку в сумку, он достал оттуда бурдюк, насильно выливая все содержимое в Айвэ.       На вкус это была кровь. Айвэ, пребывая в полусознании после сильного сотрясения, рефлекторно проглотил ее, и его охватила такая боль, что он был не в силах даже застонать. Шимшек наконец отпустил его и поднялся, совершенно точно зная, что теперь этот демон в его руках.       — Нет, нет, нет! — в бреду зашептал Айвэ, и ему даже хватило сил сквозь боль развернуться и проползти метр и сторону дворца. — Элейв…       Сознание покинуло его. Шимшек стер со лба пот, восстанавливая дыхание.       Кто же знал, что Айвэ Саламандра окажется настолько сильным демоном? Шимшек предполагал, что он силен, но чтобы настолько! Саламандра использовал когти и моментально переходил в другое состояние, о чем он только читал в книгах, и он бы соврал, если бы не назвал этого Белого Демона сильнейшим из всех, кого он знал.       Из-за деревьев вышел Сокол, его верный друг. В руках он держал обездвиженное тело Оливера, которому также сильно досталось по затылку.       Альфы переглянулись, и Шимшек взял Айвэ на руки, держась подальше от его когтей. Ничего не говоря, оба удалились из дворца.