Стервятник

      Первые десять минут разлуки не принесли Элейву никакого беспокойства: он вполне разумно полагал, что этого времени будет достаточно для того, чтобы Айвэ уладил личные дела с вздорным мальчишкой, — но когда Айвэ не появился ни через полчаса, ни через час, в его душе зародилась тревога. Они прежде не расставались, опасаясь нападения, и разве могла эта крошечная разлука иметь то значение, какое теперь себе накручивал Элейв, не в силах сохранить даже внешнее спокойствие? Он уже поддерживал разговор между делом, почти не пил и не ел, то и дело бросая напряженный взгляд то на выход, то на пустое место рядом с собой.       Он извинился и, оставив полупустой бокал, вышел из зала. Может он и доверял Айвэ, знал его силу и был уверен, что острые когти демона не пощадят никого, однако вместе с этим он в глубине души всегда понимал, что Айвэ бывал уж слишком самонадеян, и эта самонадеянность порой оборачивалась против него.       Он прошел по длинному коридору и обратился к первым попавшимся стражникам. Те указали к выходу из дворца — именно туда направился Айвэ. Стража у ступеней указала на сад. У Элейва отлегло: наверняка Айвэ загулялся, любуясь природой, и потерял счет времени. Первой его мыслью было отругать драгоценного супруга за такую выходку, и он честно пообещал себе это сделать.       — Айвэ! — позвал Элейв. Голос утонул в кронах деревьев, но никто так и не отозвался. Он с досадой покачал головой и скрылся в саду.       Здесь было тихо, как в чаще леса. Птицы замолкли, ни одна душа не желала променять праздник на скромную прогулку.       — Айвэ! Айвэ! — позвал он снова.       Возможно, Элейв был уж слишком беспокойным человеком, когда дело касалось его близких, но сердце его теперь было не на месте. Он ускорил шаг и свернул на дорожку, ведущую к большой иве. Песок здесь был исполосован длинными когтями, виднелись следы, а прямо посреди дороги засыхали грязные капли крови, испачканные в земле.       Волосы на затылке встали дыбом, и Элейву показалось, будто земля ушла из-под ног. Они расстались всего на десять минут, и если бы он знал, что они будут иметь настолько фатальное последствие, он бы ни за что не отпустил Айвэ!       Он сорвался с места и рванул во дворец, подняв тревогу.       Элейв понятия не имел, насколько долгой и тяжелой окажется эта разлука, и как ему придется измениться, чтобы преодолеть все те испытания, что приготовила ему судьба.       Тишину каюты нарушил тихий стон. Айвэ приходил в себя очень тяжело, и если бы не жар и боль, охватившие его тело, он бы услышал, как кто-то тихо выскользнул за дверь с желанием сообщить, что пленник очнулся. Тело плохо слушалось, а головная боль не позволяла ему даже подняться с узкой неудобной постели. Айвэ вспомнил, как Шимшек со всей силы впечатал его в дерево, сильно ударив затылком, и предположил, что такая грубость не прошла без последствий. Ему уже приходилось переживать сотрясение, и это были не лучшие воспоминания.       Он приоткрыл сухие глаза. В каюте было так душно, как будто ее заперли на сто замков, лишь бы пленник не сбежал. Корабль мерно покачивался на волнах, и когда Айвэ вдруг осознал, что его куда-то везут по морю, он попытался слезть с кровати, но тело отказалось подчиняться, и он рухнул на пол, отбив локти. Кровь Шимшека давила на него, ослабляла, и если в свое время Элейв таким способом даровал ему здоровье, то Шимшек будто бы грозился его отобрать.       В каюту вошел Шимшек, и его лицо выразило вполне закономерное удивление, когда он увидел, что демон, который должен был спать еще несколько дней, очнулся. Он закрыл за собой дверь и взглянул на изможденного уставшего омегу, который был не в силах даже приподняться с пола.       — Ты очнулся слишком рано, — серьезно заговорил Шимшек.       Его голос поднял в сердце Айвэ волну возмущения, и если бы он был в силах, он бы сейчас же обнажил когти, но боль изматывала его с каждой секундой так, что Айвэ не мог даже выразить ненависть к чужому присутствию. Шимшек подошел ближе и, присев на корточки, протянул руку, желая коснуться лба, но Айвэ дернулся, уходя от прикосновения.       В каюте повисло молчание. Шимшек тяжелым взглядом едва не пригвоздил Айвэ к полу, но затем все же коснулся его лба, проверяя жар.       — Тебе будет проще подчиниться, — наконец сказал Шимшек, удостоверившись, что Айвэ сгорает в лихорадке. — Мне от тебя нужно только жизнеспособное потомство. В остальном ты будешь предоставлен сам себе.       Айвэ показалось, что он ослышался. За всю свою жизнь он болел так мало, что состояние жара казалось ему изматывающим, и он мог бы сравнить эту боль только с болью после пыток. Кровь Шимшека будто выжигала его изнутри. Воспаленное сознание выдало:       — Что ты несешь?       Шимшек сделал медленный вдох, как если бы ему требовалось проявить нечеловеческое терпение перед лицом элементарных детских вопросов. Он сел на ближайший стул и, уперев ладони в колени, неспешно разговорил, не проявив никакой заботы в сторону омеги, которого мог бы хотя бы уложить на постель:       — Ты знаешь, кто ты и кто я? Почему я дал тебе кровь и жду от тебя потомства?       Айвэ уже порядком отвык от столь грубого общения, которое было принято только в Далматии и больше нигде. Он прикрыл глаза — в висках нестерпимо давило, как будто на голову надели тугой обруч.       — Мне очень плохо, — не своим голосом сказал Айвэ. Прежде сильный и стойкий, он теперь отдавал умоляющими нотками, и Саламандра ничего не мог с этим поделать. — Дай мне отдохнуть.       Шимшек вдруг тихо рассмеялся.       — Ты, наверное, слишком хочешь обратно, поэтому и проснулся раньше времени. Сопротивление не всегда приводит к желанному результату. Терпи, ты сам виноват.       Шимшек решил проявить снисходительность. Ему было отлично известно, что для демона опасно просыпаться так рано, но вместе с этим его охватило удивление: насколько же у Айвэ Саламандры хватит воли сопротивляться естественному ходу вещей? Он был готов к тому, что Айвэ будет несколько сложнее других омег, но он не думал, что до такой степени, чтобы прервать своим желанием привыкание к крови своего нового хозяина. Это было выше ожиданий Шимшека.       — У меня есть муж, — ощетинился Айвэ.       — Я слышал об этом, — парировал Шимшек. — Мне это безразлично.       Шимшек был способен на что угодно. Дело было вовсе не в том, что он был чистым злом во плоти — напротив, он заботился о чистоте своего рода, который, как он планировал, будет и дальше вести Далматию к процветанию. Ему, как одному из обладателей уникальной силы, нужен был такой же уникальный омега, способный преумножить эту силу в его детях. Шимшек не погнался бы за ним в другую страну под покровом ночи, если бы местные подобия демонов были достаточно сильны, чтобы родить ему детей — но отпрыски их получались не столь впечатляющими, как хотелось бы. Шимшеку было не до любви. В его действиях не было злого умысла — только холодный расчет.       Кожа покрылась холодным потом, но Айвэ не подал виду. Шимшек говорил спокойным голосом, не угрожая, не принуждая, а будто бы буднично сообщая, что Айвэ придется подчиниться. Он не проявлял агрессии, и Айвэ понял, что Шимшек уверен в своих силах настолько, насколько это возможно. Ему не представлялись когти и непокорность омеги преградой на пути к его цели, и это спокойствие пугало. Айвэ помнил Шимшека вспыльчивым человеком, одиноким и жестоким, и попасть в его лапы теперь было хуже смерти.       Айвэ нечего было ему ответить. Он с трудом шевелил губами и не представлял совершенно никакой опасности, и разве воспринял бы всерьез Шимшек все его попытки сопротивляться?       Перед тем, как покинуть каюту, Шимшек все-таки решил уложить его обратно на постель. Он поднял Айвэ с пола, будто тот совсем ничего не весил, и в ту секунду Саламандра ощутил, насколько же Шимшек превосходит в силе Элейва. Однако вместо того, чтоб уложить Айвэ на постель, Шимшек вдруг встал ровно и спросил, держа омегу на руках:       — Тебе неприятно, когда я касаюсь тебя?       Айвэ не разгадал его загадку и ответил в надежде, что его наконец-то уложат на кровать и больше не почтут своим присутствием до конца плавания:       — Отпусти меня.       Шимшек помолчал несколько секунд, и лицо его не выглядело сколько-нибудь озадаченно.       — Что ж, — заговорил он наконец буднично, — будь по-твоему. Больше не буду доставлять тебе неудобств своим присутствием.       И отпустил его. Айвэ рухнул с расстояния полутора метров на деревянный пол, ломая руку, и болезненный крик, раздавшийся в каюте, заставил вздрогнуть даже стражу за дверью.       Шимшек снова присел на корточки. Глаза Айвэ покраснели и наполнились слезами, и Шимшек предположил: ему так больно, что он даже не может говорить. Айвэ и без того сгорал от внутренней агонии, но сломанная в один миг рука усилила ее в тысячи раз, принося ему такие немыслимые страдания, что какой-нибудь не слишком выносливый человек мог бы потерять от этого рассудок. Шимшек наблюдал за этим со спокойными глазами, и его сердце не дрогнуло от мысли, что Айвэ может повредиться умом от той боли, что охватила его тело. Омегу мелко трясло, он смотрел в одну точку и вряд ли услышал бы слова жениха, однако Шимшек все-таки решил сказать:       — Ты слишком осмелел в Адалонии. Омег там балуют, и альфы слабеют у них под каблуком. Тебе стоит вернуться к традициям предков, потому что у каждого из нас есть свое место. Твое — подле меня. Достаточно ты мнил себя непобедимым. Возвращайся в реальный мир.       Он похлопал Айвэ по щеке, как собаку, и вышел, оставив одного.