Стервятник

      Пока Сокол вел корабль, Шимшек стоял на палубе и глядел на горизонт. Там, вдалеке, уже виднелся большой город: над домами кружили чайки, стоял страшный шум, пахло специями, соленой водой и вяленым мясом. Переулки облюбовали ожидающие новых клиентов проститутки, мимо которых незаметно пробегали приличные омеги, не желавшие иметь ничего общего с падшими на глубокое дно. Там же продавали рабов, которые затем разъезжались по всей стране, шкуры, кожу — иногда человеческую, — лошадей, драгоценности, адалонскую пшеницу, ткани и еще превеликое множество самых разных товаров. Де́рвиш показался бы всякому чужестранцу богатым процветающим городом, но Шимшек помнил его истинное величие. Дервиш десятилетней давности нельзя было сравнить с его теперешним подобием. Когда-то сюда съезжались торговцы со всего света, и казна трещала по швам от обилия золота. Шимшек прожил здесь несколько лет, наблюдая за постепенным увяданием портового богатого города: все меньше иностранцев приезжали продавать здесь свои товары, предпочитая богатеющую Адалонию. Далматия, когда-то обгонявшая соседа, теперь не могла похвастаться титулом богатейшей страны на континенте, как это было еще тридцать лет назад — все это время засуха постепенно уничтожала ее земли, и столица континентальной торговли начала увядать. Люди беднели.       Шимшек издал тяжелый вздох.       — Что за мысли в твоей голове, король? — спросил Сокол, и Шимшек отвернулся от горизонта.       — Снова думаю о том же, — безрадостно ответил он. Полуденное солнце ласкало его иссушенные волосы, соленый ветер перебирал непослушные пряди.       Сокол ничего не ответил. Шимшек прошел мимо и направился в каюту. Открыв дверь, он прогнал матроса, который все это время следил за пленником, и тот выскочил прочь, оставив короля наедине с омегой.       На кровати, залитой дневным светом, лежал Айвэ и смотрел на блестящее море. Привычное убранство каюты не было испорчено: Саламандра не скандалил, не трогал чужих вещей и не думал занять себя хоть чем-нибудь. Только думал, думал да смотрел на море. Такой тихий и покорный, он вдруг вызвал в Шимшеке удовлетворение — таким он хотел видеть Айвэ всегда. Гадкий характер Саламандры вызывал в нем досаду: он вовсе не желал тратить время на его усмирение. Проблем и без него хватало.       Айвэ повернул голову и посмотрел на Шимшека. Зеленые глаза не выразили ни страха, ни сожаления — лишь глубокое безразличие, — а затем Айвэ вновь повернулся к виду из окна.       Шимшек заметил, что недавно сломанная рука омеги теперь оказалась перевязана. Конечно же ему помог матрос, этот наивный мальчишка, который не мог не плениться красотой омеги — Шимшек заметил это по правильно наложенной повязке и хорошо зафиксированной руке. В одиночку даже такой ловкий и образованный человек, как Айвэ Саламандра, не сумел бы самостоятельно обслужить себя. Айвэ стоило только попросить — и юнец был готов упасть в ноги и исполнить любое его желание, чем он и воспользовался.       Не встретив сопротивления и былого запала со стороны Айвэ, Шимшек справедливо решил, что больше незачем проявлять к нему излишнюю жестокость. Он жаждал покорности омеги, а вовсе не его страданий, и, не упиваясь чужой болью, он был вполне доволен тем фактом, что хватило одной лишь сломанной руки для того, чтобы укротить чужой нрав. В конце концов, настоящий гнев следовало направить на Адалонию, когда он будет ее завоевывать, а не на омегу, который, кажется, понял ужас ситуации, в которой оказался.       — Скоро сойдем на землю, — предупредил Шимшек. — Поднимайся.       Когда Айвэ под охраной Шимшека вышел на палубу, Сокол окинул пленника недоверчивым взглядом. Он не любил таких омег, и если Шимшеку они не нравились только потому, что он не хотел с ними возиться, то Сокол видел в них предателей традиций. Раз предки завещали омеге быть скромным и подчиняться альфе, кто такой этот Айвэ Саламандра, чтобы нарушать многовековой уклад жизни? Но Сокол не смел перечить своему королю, потому держал мнение об этом омеге при себе, отлично понимая, что Саламандра нужен вовсе не для любви и даже не для политики, а для самого естественного для омеги действа.       Их вдруг окликнул тот самый матрос, который стерег Айвэ эти несколько дней, приносил ему еду и следил за искалеченной рукой. Шимшек обернулся, и совсем молоденький юноша с поклоном протянул ему небольшой бархатный мешочек с вышитым адалонским гербом.       — Я конфисковал это, господин.       Шимшек достал из мешочка пучок золотых волос, и, видимо, обо всем догадавшись, поглядел на Айвэ. Он несколько мгновений наблюдал за неподвижным лицом Саламандры, а затем сунул волосы обратно в мешочек и швырнул его за борт. Айвэ невольно проследил за ним взглядом, и Шимшек понял, что омега надеялся на них, видя в них то ли любовную память, то ли средство спасения.       — И не мечтай, — тихо произнес Шимшек.       Айвэ пришлось сохранить внешнее спокойствие, пока душа лихорадочно металась в поиске спасительной соломинки. Шимшек каждым своим решением обрубал все пути к отступлению, и у Айвэ совсем не осталось козырей, которые могли бы помочь ему сбежать. Ситуация казалась все хуже и хуже.       Они вошли в бухту. Их корабль встретили солдаты из личной гвардии Шимшека. То есть, Светлейшего Шимшека. На этой земле он был королем, и ни у кого бы не повернулся язык опустить титул Светлейшего в присутствии этого альфы.       Спускаясь по деревянной доске на далматскую землю, Айвэ поймал себя на ощущении, будто весь тот путь, что он совершил, был сном, и в действительности вся его жизнь снова сошлась на Далматии, из которой он вовсе никогда и не уезжал. Ему будто придется заново бежать отсюда, заново искать Адалонию и заново прожить ту жизнь, что у него осталась в родной стране. Айвэ и без того был сильно подавлен своим положением, но жаркий воздух Далматии окончательно заставил его утвердиться в мысли, что в этот раз бежать будет куда сложнее.       Ступая подле Шимшека, Айвэ совершенно точно понимал, что король ни во что его не ставит. Он не дал ему никакой ткани, чтобы прикрыться, и таким образом он совершенно четко давал понять, что на далматскую землю вернулся не его будущий наложник, не благородный омега и даже не бастард — но в первую очередь порченный омега, отдавший свою невинность вне брака. Каждый должен был относиться к Айвэ как к шлюхе, называть его полагалось шлюхой и думать о нем как о шлюхе. Этот омега не был достоин сочувствия, и если рядом с ним не было альфы, любой мог сделать с ним, что вздумается. Такое положение для омеги в Далматии было хуже смерти, и дорога таким была в бордель, где они через год умирали от сифилиса, привезенного из других краев торговцами.       — Я буду защищать тебя от других альф, — сказал Шимшек, ступая вдоль ряда солдат. — Считай, делаю тебе одолжение в твоем положении.       «Если бы не ты, я бы не оказался в таком положении», — подумал Айвэ, но вслух ничего не сказал.       Они сели в закрытый экипаж друг напротив друга и всю дорогу глядели в окно. Айвэ нехотя подметил, что на улице стало больше бедняков, меньше и без того прежде скудной зелени, животных и детей. Далматия действительно переживала сложности, и не было ничего удивительного в ее агрессивности — от голода и нищеты люди готовы присоединиться к какой угодно армии, лишь бы откусить кусок от жирного соседа и наконец насытиться сполна. Шимшек давал им надежду, и они были готовы смириться с тем, что он сверг с трона законного правителя.       Они совсем не говорили, и все те несколько дней, что они потратили на дорогу до столицы, прошли в угрюмом молчании. Шимшек разговаривал с кем угодно, кроме Айвэ, и отчасти тот даже испытывал благодарность за то, что никому не было до него дела. Шимшек не проявлял к нему жестокости ни словом, ни делом, и у Айвэ было время подумать о своем положении. Рука опухла и доставляла все больше неудобств — последствия этого перелома могли быть куда более страшными, чем он предполагал. Если кости неправильно срастутся, он на всю жизнь останется калекой, потому что Шимшек не спешил залечивать его раны своими силами. Может быть, он не знал, что способен на это, а может просто не хотел облегчать Айвэ его незавидную участь.       Они въехали в Мегиддо́ через несколько долгих дней пути по душным пыльным дорогам. Столица встретила их отблеском былой роскоши. Рынки уже не ломились от обилия товаров, хотя и нельзя было сказать, чтобы их было слишком уж мало — впрочем, если бы Айвэ посмотрел на взвинченные цены, ему бы сразу стало понятно, почему люди не могли позволить себе столько же, сколько и десять лет назад. Улицы облюбовали попрошайки. Они подбежали к окнам богатой кареты, протягивая руки в немой просьбе, и Шимшек милостиво отдал им все монеты, которые носил с собой. Айвэ проследил за рукой, которая цепко схватила мешочек с деньгами и уволокла его за собой, а затем услышал горячие слова благодарности, молитвы и даже слезы. Взгляды Айвэ и Шимшека встретились, и Айвэ на миг показалось, что только он один здесь связывал поведение Шимшека с личной неприязнью, в то время как этот с виду жестокий мужчина руководствовался исключительно политическими мотивами и не желал ничего большего, кроме процветания своей страны. Ему в действительности было все равно и на Айвэ, и на Элейва, и на Адалонию — если бы они не были нужны для достижения цели, он бы не обратил на них внимания. Вся боль подданных была его болью.       Но это были только догадки. Айвэ не исключал, что разум его помутился из-за боли сломанной руки, и потому пока не делал далеко идущих выводов.       Они въехали во дворец. Айвэ покинул карету, и перед ним предстали высокие белые башни с синими макушками, узорчатые стены, резные двери. Стояла стража, укутанная в тряпки, туда-сюда сновали покрытые слуги, — раскаленный воздух грозился иссушить каждое живое существо. Даже Шимшек достал из кареты два куска ткани и накрыл сначала себя, а затем и Айвэ, чтобы их кожа не обгорела под палящим безжалостным солнцем.       Айвэ стоял на месте. К горлу подкатил ком, но слез не было — их будто высушило солнце. Это был страх. Он всего несколько раз бывал в королевском дворце, но тут же ощутил сходство: дворец дяди Элифа был едва ли меньше, беднее, скромнее. В таких домах Айвэ неизменно ждало несчастье: там к нему относились дурно, с презрением, и если уж в доме Саламандр он был никем, какая же мясорубка ожидает его в королевском дворце, где нравы жестче, характеры острее, а заговоры опаснее?       Теперь же на него смотрел Шимшек: он чуть нахмурился, когда понял, что Айвэ отказывается идти.       — В чем дело? — спросил он, а затем с намеком коснулся ладонью его спины, подталкивая вперед. — Иди.       Если он войдет в этот дворец, выйти из него будет почти невозможно. Айвэ издал судорожный вздох, и Шимшек снова ощутил легкий прилив раздражения. Омега уперся подобно колу, вбитому в землю. По его взгляду нетрудно было догадаться, какие противоречивые эмоции съедали чужое сердце. Шимшеку стоило усилий проявить снисхождение:       — Выбора у тебя нет, — заговорил он обманчиво мягким голосом. — Я не обращался с тобой дурно, пока ты вел себя спокойно. Избавь меня от необходимости применять силу, а себя самого — от последствий.       Элейв никогда такого не говорил. Элейв всегда был с ним нежен, добр и мягок. Айвэ уже давно отвык от дурного обращения, потерял навык с высокого поднятой головой идти на смерть и уже не помнил времен, когда ему надо было прятать весь ужас в себе, ничем не выдавая его на лице. Элейв не позволял ему это. Если у Айвэ и были тяжелые времена, то он переносил их с супругом, который облегчал его участь, а теперь Айвэ снова остался один, и привычка делить горе с мужем сыграла с ним злую шутку. Он забыл, каково многие годы быть в одиночестве, переносить ужасы королевского дворца и оставаться вместе с этим великолепной фигурой, держащей всех в страхе. От мысли, что ему снова придется стать тем самым королевским советником, каким он был много лет назад, его бросало в холодный пот. Познав счастье искренней любви, он понял, как противоестественно оставаться для человека в извечном напряжении и одиночестве, как бесконечная работа лишает душу жизни, как перенесенный ужас корежит ее, и в конце концов после пережитых страданий человек не становится сильнее, а закрывается от всех в надежде спрятать остаток души, которая уже успела потерять всякий человеческий облик. Айвэ едва научился жить, как вдруг судьба ввергла его в пучину былого ужаса, от которого он бежал много лет.       Его добрый мягкий Элейв остался где-то там, в Адалонии, и одно небо знало, как он сходил с ума от беспокойства.       От неожиданно охватившей его боли Айвэ вскрикнул — Шимшек сжал его сломанную руку с такой силой, что Саламандра моментально покрылся холодным потом, ощущая, что задыхается.       — Хватит, — взмолился он и дернулся, сделав себе только хуже. — Хватит, мне больно!       Шимшек отпустил его. Айвэ с тихим стоном накрыл сломанную руку, уже не зная, как унять эту боль. У него уже не было никаких сил сопротивляться, это был сущий кошмар. С тех самых лет, на которые выпало долгое заточение в темнице, он плохо переносил любое насилие над собой, и если в прошлый раз его сумел поддержать Элейв, то сейчас Айвэ не мог даже представить, что его ждет в будущем, раз эта боль, по словам Шимшека, была всего лишь предупреждением. Что будет, когда Айвэ по-настоящему ослушается? Даже смерть не страшила его так, как долгие медленные пытки.       Вяло переступая ногами по раскаленной земле, Айвэ двинулся вперед. Шимшеку даже не пришлось подталкивать его.       Это была личная трагедия. Невыносимо было думать, что его сумели заставить — заставить некогда непобедимого несгибаемого Айвэ Саламандру! — вернуться в этот дворец, который он вспоминал разве что как проклятье. Одно он знал точно: ему потребуется много душевных сил, чтобы выжить здесь, и он должен будет собрать себя в кулак.       Когда Шимшек вошел во дворец с пленником, перед ним расступились в низком поклоне, а он, не заметив этого, двинулся вперед. Айвэ мельком рассматривал стены, ковры и потолки — здесь мало что изменилось, разве что исчезли любые цветы. Шимшек не любил, когда лишний раз тратили воду, и даже на месте некогда роскошного сада теперь раскинулась тренировочная площадка для солдат. Шимшек не любил лишние сантименты и предпочитал всему находить исключительно практическое применение.       Шимшек наблюдал за тем, как Айвэ рассматривал дворец. Ему предстояло здесь жить, и Шимшек был готов позаботиться о нем, если тот не будет мотать ему нервы и привлекать к себе слишком много внимания. Шимшек слабо подтолкнул Айвэ вперед, и тот пошел.       — Я отведу тебя к лекарю, — начал Шимшек. — Тебя осмотрят и, если понадобится, приведут в порядок, чтобы ты мог выносить ребенка. Приготовься: я проведу с тобой следующую течку. Все остальное время ты мне будешь без надобности. Будешь жить в гареме с остальными омегами.       Шимшек с намеком накрыл рукой чужой перелом, и Айвэ стиснул зубы. Ему пришлось проглотить это унижение: пока что он понятия не имел, каким образом у него получится избежать этого аморального соития. Даже мысль о самоубийстве не была настолько устрашающей, как необходимость раздеваться в чужой постели.       Шимшек долго вел Айвэ по дворцу. Бледный измотанный омега мазал взглядом по многочисленным коридорам, встречаясь с незнакомыми чиновниками, слугами, стражниками и понятия не имел, как долго им еще идти до лекаря. Постепенно пестрые стены дворца смазались в одну кучу, и Айвэ потерял счет этим коридорам, поворотам, углам и дверям, через которые им пришлось пройти.       Перед Шимшеком отворили дверь гарема, и он ввел Айвэ внутрь.       В гареме дяди Элифа было обустроено не так роскошно, как здесь. Королевский сераль во многом превосходил остальные в своей численности, богатстве, масштабе. Ступени здесь укрывали не обычные ковры, а расшитые золотом и драгоценными камнями; омеги, прошедшие обучение и получившие статус полноценных наложников, были облачены в муслин; играла музыка, омеги что-то обсуждали. Из окон светило яркое солнце, на обитых бархатом диванах возлежали любимые омеги — фавориты, облаченные в шелк и золото. Слуги держали круглые подносы с виноградом, персиками и инжиром. Евнухи наблюдали за порядком. Гарем казался островком веселья в этом дворце, принадлежавшем альфам, и все здесь было ярко, богато и интересно.       Омеги моментально поднялись на ноги и выстроились в ряд, кланяясь господину, но Шимшек, не обратив на них внимания, повел Айвэ дальше, к лекарю. Больше десятка глаз уперлось в спину нового омеги Шимшека, и Айвэ от усталости даже не успел испугаться — только вздохнул, причисляя гарем к списку тех проблем, что в одночасье свалились на его голову. Бороться против омег порой бывает сложнее, чем против альф: у омег интеллект часто выше, потому что всю жизнь им приходится ухитряться выживать в мире, который благоволит альфам, и они способны на куда более жестокие вещи, чем тупая сила, которую Шимшек применял к Айвэ.       Лекарь осмотрел Айвэ самым унизительным образом: уложил на кушетку и едва ли не с лупой рассматривал каждый сантиметр тела, уделив особое внимание, конечно, промежности и зубам. Шимшек наблюдал за осмотром, ни на мгновение не отводя взгляд от обнаженного тела Айвэ. Глядел он равнодушно, не испытывая никакого влечения к худому шрамированному телу омеги — как воин, он отлично видел, что это шрамы от кнута и пыток, и особенно его внимание привлекло клеймо. Клеймо ставят рабам.       Когда лекарь окончил осмотр, он оставил Айвэ на кушетке. Тот не был в состоянии одеться со сломанной рукой, и потому сидел обнаженным перед двумя альфами, которые переговаривались так, будто его не было в комнате. Он не испытывал неловкости — лишь гадкое чувство омерзения.       — Боюсь, следующие полгода он не сумеет выносить дитя, — выдал вердикт лекарь. Шимшек нахмурился, а Айвэ издал тихий облегченный вздох, который, впрочем, не дошел до чужих ушей. — Он истощен не только физически, но и морально. К тому же вы сломали ему руку, только она одна будет заживать месяцы. Меня беспокоит состояние его внутренних органов и зубов. Очевидно, зелье едва не убило его. Он должен много спать и самое главное — много есть. Ему недостает больше десятка кило. Ему нужно есть много сладостей, мяса и овощей, чтобы укрепить тело, иначе оно отторгнет плод. Он не должен испытывать волнения, поэтому окружите его слугами, которые будут выполнять все его прихоти.       Лекарь снова окинул взглядом нездоровое тело Айвэ.       — Если вы хотите здоровых детей непременно от этого омеги, я сделаю все возможное и прошу того же от вас. Одними лекарствами ему не помочь. Через несколько месяцев вы сможете попробовать зачать.       Они говорили об Айвэ, как о скоте, но тот уже не придавал этому значения. Удача, свалившаяся ему на голову — даже если ее причиной и был истощенный отравленный организм, — вернула ему надежду.       Шимшек не обрадовался этой новости, но не стал злиться. Ему настолько были нужны дети от почти чистокровного белого демона, что он был готов на все, лишь бы Айвэ сумел выносить ребенка. Ему не составило бы труда подождать полгода, если это принесет ему потомство, которое сумеет поставить на колени весь мир. Несмотря на то, что Шимшек сам был в расцвете сил, он уже думал о будущем, которое уготовано Далматии, и ему слишком нужны были дети, которые продолжат его дело. Его нынешние отпрыски ни на что не годились: в них не было той силы, которую он желал видеть. Однако его общее с Айвэ потомство непременно будет куда более жизнеспособным и одаренным.       — Выпиши ему диету и отдай поварам. Они будут готовить ему только то, что ты посчитаешь нужным, — обратился Шимшек к лекарю. Тот поклонился, слушая своего короля. — Ты будешь в ответе за его состояние. Я надеюсь, что твои рекомендации будут полезны.       Лекарь снова поклонился, и Шимшек наконец подошел к Айвэ. Тот поглядел на него исподлобья, напрягшись всем телом. Вместо того, чтобы осудить Айвэ за такой дерзкий взгляд, Шимшек слабо коснулся чужого голого плеча: по телу потекло тепло, пронизывающее до костей, и боль в сломанной руке начала понемногу утихать. Сила Шимшека очень сильно отличалась от той, к которой привык Айвэ: она была почти жгучая, как перец, и горячая, как лава, местами даже удушающая, однако вместе с этим она давала такую силу, такое исцеление и воодушевление, то Айвэ моментально среагировал — он распрямился и тряхнул головой, потерев глаза свободной рукой, как будто они высохли. Он весь оживился, будто и не было многодневного пути до Мегиддо, похищения, сопротивления, морального упадка и отчаяния.       Сила Шимшека в разы превосходила природные навыки Элейва.       Это были совершенно новые ощущения. Внутри Айвэ все горело, пылало, и его переполняла чужая непривычная энергия. Ему страсть как захотелось что-нибудь изобрести такое, чтобы выплеснуть наружу недавние тяжелые эмоции, и это одновременно радовало и пугало — сила Элейва была такая же мягкая и теплая, как и он сам, а Шимшек одним своим прикосновением пробуждал в нем агрессию. Было совершенно очевидно, что тот свет, что исходил от обоих альф, сильно различается также, как отличались их характеры.       — Уже лучше, — подвел итог Шимшек, ничуть не удивившись чужому преображению. Айвэ снял с руки повязку и осмотрел ее: больше не было боли и ничто не намекало на недавнее тяжелое ранение. — Хорошо ешь и много спи. Я не буду давать тебе слишком много сил. Думаю, ты понимаешь, почему.       Айвэ открыл рот, чтобы что-то сказать, но передумал. Шимшека это обрадовало: вместо того, чтобы бросить колкость, омега промолчал, помня недавнюю боль, которая должна была напоминать ему о необходимости думать перед тем, как что-то сказать.