Любовь по буквам

      Он смотрит на счастливого Чарльза. На его руках спокойно спит Ванда, уютно спрятав лицо на его груди, а Питер еще ворочается, пытаясь устроиться удобнее, но он не кричит, чувствуя себя спокойно и защищено на руках отца. Чарльз полулежал в постели, прижимая к себе засыпающих детей. На его лице блуждала ленивая блаженная улыбка, хотя трудная жизнь с маленькими детьми все равно отразилась на нем в мешках под глазами от недосыпа и усталых морщинах, но тем не менее омега выглядел абсолютно счастливым.       Эрик не мог это видеть. Он пытался отводить взгляд, чтобы не видеть этой счастливой картины в черной траурной рамке. Он заставлял себя смотреть на дверь, на старую изученную картину, на пейзаж за окном, но только не на идиллию с привкусом боли и отчаяния.       Эрик мог бы уйти, мог бы этого не видеть, но Чарльзу было тяжело самому заниматься детьми, для которых требовалась активность и постоянная бдительность. Да, телепатические способности упрощали понимание желаний младенцев, но все равно возникали сложности, особенно с Питером, у которого в голове был просто водоворот, приносящий головную боль.       Чарльз во многом был беспомощен, он не мог в полной мере наслаждаться временем, проведенном с детьми, и полностью заниматься их воспитанием.       И это вина Эрика.       Эрик виноват в том, что Чарльз не может носить детей на руках, что ему не уложить самому их в постель, что ему не придется играть с сыном в футбол, никогда не станцевать с дочерью вальс. Омега не может встать к ним ночью, когда детям страшно и одиноко. Материнский инстинкт ведет его к детям, но тело не способно на это.       И это вина Эрика.       Он видит боль в глазах любимого мужчины, слышит горечь в словах, когда Чарльз просит альфу встать к детям или принести их ему. Он чувствует горький запах боли и печали, исходящий от него, хотя Чарльз и пытается скрыть это за улыбками и лаской.       Но оба знают, что это невозможно. — Эрик, помоги, пожалуйста, их уложить, — просит тихо Чарльз, целуя поочередно детей в лоб. Альфа молча сдвинулся, будучи напряженным всем телом. Он взял детей на руки, вновь вздрогнув от той боли, что появилась в глазах омеги, хотя нежная улыбка не сходила с его губ. Убаюканные теплом и мягкостью родителя Питер и Ванда не проснулись от смены рук, сладко посапывая. Эрик уложил их в колыбель, укрывая одеяльцем. Он остался у нее, продолжая наблюдать за детьми, хотя на самом деле просто боялся посмотреть на Чарльза.       Вина топила его, не давала покоя как высшая кара. Наказание за его преступление, за предательство и боль любимого человека. — Эрик, — тихо позвал Чарльз. Это не было приказом, лишь мягким зовом, но именно из-за этой мягкости альфа не мог отказать своему омеге. Он повернулся к нему, глядя без эмоций на него.       Чарльз протянул к нему руку, призывая к себе. Эрик медленно двинулся к нему, хотя хотелось напиться вусмерть, чтобы забыться и не видеть болезненное принятие на лице омеги, не слышать шум прибоя и шуршание песка Кубы. Он сел рядом на постель к Чарльзу, стараясь не дышать, потому как сейчас помимо запаха молока, тепла и уюта альфа продолжал чувствовать его кровь. — Эрик, посмотри на меня, — попросил Чарльз, вновь не давая альфе права отказаться. Эрик поднял взгляд, увидев строгий и суровый взгляд омеги. — Ты ничего не изменишь. И вечной виной ты только мешаешь нашей семье. Не надо напоминать об этом каждый раз, напоминать и себе, и мне. — А говорят еще я жестокий, — усмехнулся саркастически Эрик. — Ты прекрасно знаешь, что я могу быть суровым, — произнес Чарльз. — Особенно если это касается моих детей и моего альфы.       Он протянул руку, касаясь напряженного плеча Эрика, слегка сжимая его. Тот судорожно вздохнул, прикрыв глаза, сведя брови у переносицы. — Прекрати хмуриться, друг мой, — произнес Чарльз, потянув на себя альфу, обнимая его. — Я не буду говорить тебе не винить себя. Но не заражай этой виной нас. Попробуй просто быть счастливым вместе с нами.