Любовь по буквам

      Утро начиналось слишком хорошо. Прошло достаточно времени, когда в последний раз Эрик и Чарльз просыпались посреди ночи или слишком рано. Дети подросли и теперь если и вставали, то Эрик уже мог на них зарычать спросонья и не чувствовать себя виноватым. А потому близнецы обходили комнату родителей утром на цыпочках, чтобы не тревожить обычно злого с утра альфу.       Чарльз все равно обычно вставал рано, но не из-за детей, а из-за положения директора и профессора, но тоже не трогал альфу, потому как считал, что просто обязан дать ему выспаться за все те годы, когда он, вместо Чарльза, подрывался с постели при каждом крике малышей из детской.       Сегодня был выходной. Чарльз лишь на короткий миг открыл глаза, понял, что вставать не надо, к тому же его тут же обнял спящий Эрик, притянув к себе. Это было идеальное утро. Настолько идеальное, что грешным делом омега подумал, что это сон.       Он снова задремал, убаюканный теплом и спокойствием, продлевая идиллию.       Но тут раздался грохот. — Черт, Эрик, что ты опять сделал? — пробормотал сквозь сон Чарльз. — Почему сразу я? — прохрипел сонно над ухом альфа, тяжело вздыхая. — Старая привычка, — усмехнулся Чарльз, припоминая старые деньки, когда он носился за Эриком с криком «Нет!», потому как тот всегда творил беспредел. — А теперь угадай, кто это? — прорычал Эрик, переворачиваясь на спину, потирая глаза. — Подсказка: ты его любишь почти как меня. — Почему ты сразу решил, что это Питер? — вздохнул Чарльз, посмотрев на сонного и еще ленивого альфу. Тот медленно потягивался, отчего грудные мышцы особенно выделялись под светлой кожей, напрягались красивые сильные руки. Утро было все более идеальным. — Ты согласен со мной, раз так быстро догадался, — прервал наблюдения омеги Эрик, встряхнув головой. — Как только Питер научился ходить, ты стал ругать нас в равной степени. Но кричал все равно только на меня. — На детей нельзя повышать голос, — заметил Чарльз. — А на меня значит можно? — возмутился Эрик, поворачиваясь снова на бок. — А ты уже привык, — рассмеялся омега, обнимая мужчину за шею. Это не было обидно, скорее уже стало поводом для шуток. Да и вряд ли их привычные мирные перепалки могли разрушить идиллию этого утра. Они медленно и лениво целовались. Не для страсти и не в качестве прелюдии, а просто как в необходимости в близости и нежности, проявлении их странной и порой жестокой любви.       Они расслаблялись под прикосновениями друг друга, вновь наводя на себя расслабленность и сонливость.       Но раздался новый грохот с криком. — Питер, беги, папе это не понравится! — очень громко прозвучал девичий визг. — Но все-таки одного надо сдать в детский дом, — прорычал злобный Эрик, а затем набрал воздуха в грудь: — ПИТЕР!       Чарльз тихо рассмеялся, посылая сыну мысленное предупреждение, что отец очень не в духе. Омега очень надеялся, что Питер догадается подластиться к Эрику, потому как тот, несмотря на суровость и строгость, таял, когда дети обнимали его и говорили, как его любят. — Справишься сам? — заботливо спросил Эрик, вставая, натягивая одежду. — Я хочу его поймать, пока он не сбежал очень далеко. — Конечно, я не совсем развалюха, — рассмеялся Чарльз, приподнимаясь на локтях. — Не убей его. — Родим еще одного, — произнес альфа, поцеловав коротко омегу в губы, а затем вырвался из комнаты, как зверь выискивая маленького сынишку. Чарльз наделся, что тот все-таки не убьет свою кровь и плоть.       Когда омега уже собрался и выехал на кухню, счастливые дети, вцепившись в ноги отца, мешали ему исправить тот ужас, что малыши сделали, считая это завтраком. — С добрым утром, — хором воскликнули близнецы, отпуская альфу и подбегая к Чарльзу, обнимая его и целуя. — Доброе утро, — ответил им омега, обнимая детей.       Все-таки идиллия никуда не пропала. Она все равно осталась с ними, внутри их семьи.