(Bullet For My Valentine – My Fist, Your Mouth, Her Scars (1:10), без слов)
Воплем вскрываются мысли, Где судья объявляет: "Довольно!" Но ты, увы, не единственный, Кому здесь заведомо больно. Секундное замешательство сменяется мгновенным осознанием того, что это край. Тот самый, обрывистый и скальный. Смотришь вниз – а ноги дрожат, там не видно точек приземления. Уён понимал, что его было не избежать рано или поздно. Лишь обстоятельства загнали их не в самые приятные рамки. И сейчас можно уже не падать, ты – падший по умолчанию и приговору. В низах волочишься и ждёшь своей участи. Она стоит над тобой. Ты смотришь на неё. У вас одинаково равные пункты итога. Обоим в оплату достанется сожаление. Юнхо минутно стынет, грудь вздымается, шаги направляются в сторону Сана. Тот уже встаёт с колен, пока младший Чон торопливо и как-то стыдно начинает заправляться. Никто не успевает среагировать. Старший уже замахивается на Чхве. Первый удар. Ровно с правой, по скуле, мажет уверенно и с отдачей, со злостью и отчаянной манерой. В глазах – немое осуждение. Уён не успевает выкрикнуть, как хватается за брата машинально сам. – Хён, не надо! Хён! – цепляться со всем дрожанием голоса и рук, криво мять рукав футболки, оттаскивать недвижимую стену. Кажется, секунда готова разбиться надвое, рассекая пространственную дилемму. Успевать не выходит. Юнхо уже хватает Сана по новой за ворот майки, рвёт ту на себя. Расстояние сокращается до ничтожного молекула, где песчиной в море утонет Чхве, его накроет этой пучиной тёмно-кровавого шторма, что блестит на радужке старшего Чона. Терпимо. Левая сторона ноет нещадно, с уголка губ копится кровь, багровым окрашивая зубы. Сану плевать. Запала не активируется. Он давно ожидал получить по лицу разок-другой от брата Уёна. Внесённый в график неожиданности текущий момент вышел спонтанным. Юнхо звереет всё больше. Рядом Уён, у которого гримаса истерики преображается за доли секунд в немой вой. У альфы Чона блок-режим внешнего реагирования. До него не докричаться, не вытравить наружу слышимость просьб и извинений. Последнее летит от Уёна, который в этом захлёбывается от беспомощности. Сан всё также смотрит в упор на Юнхо. Держит взгляд, леденящий нутро. У него багровым на периферии горят зрачки, но концентрация воли не утеряна. Этим сцеплением глаз можно убивать в пределах одного метра, им можно загнобить всё живое и молящее, им можно опустить в пучину, из которой не выпутаться никому в целости. Очередной замах произойти не успевает лишь по одной причине. Причине необдуманных стечений реалий. Имя ей – Хонджун. Ким появляется в дверях спонтанно и не совсем вовремя. Теряется на доли секунд и анализирует всю ситуацию мгновенно. Он реагирует по своему зову изнутри. Там спит его зверь, пробуждённый двумя рассвирепевшими хищниками по ту сторону ограды. И ему есть, что предъявить. Ему есть, что показать самому, если бы не та самая опора внутренней сдержанности. – Юнхо... Что ты творишь? – голос рвётся нитью, а хотелось бы канатом натянутого узла чеканить слова, слетающие сейчас с его губ. Но Хонджун не знает, что эта самая нить прорывается через старшего Чона насквозь и зацепляется тонким крючком. Тот замирает. Уён оборачивается на это вторжение извне в их личную вакуумную истерию и накал гнева. Пелена слёз смаргивается в два приёма, проясняется фокусировка. Перед ним стоит неизвестный, чей голос смог достучаться до его родного брата с первого раза. У младшего теряется понимание ситуации, он плывёт резко и разом куда-то в сторону. Первым соображает Хонджун, молниеносно хватая того, создавая собой слабую опору. Юнхо оборачивается как-то заторможенно, но в глазах не пляшут черти, что разводили демонический костёр полминуты назад. Там проявилась какая-то запоздалая затравленность, которая начала отрезвлять постепенно его мозг. – Хонджун?.. – интонацией надрыва, осознанием потери. Что он только что сейчас из себя представлял? – Я отведу этого парнишку успокоиться в комнату, – пауза на переваривание. Юнхо даёт кивок. Он слушает и воспринимает сейчас в этой ванной комнате, кажется, только Кима. – Отпусти его, Юнхо, – движением головы в сторону Чхве. А у старшего Чона руки парализованно держат свою мёртвую хватку на горловине тонкой ткани сановской майки. Тот смотрит внимательно на Хонджуна. Оценивает шансы на иной исход, нежели уготованный и предписанный для него ещё с пары минут назад. Выходит высокий процент. Чхве не понимает своей фееричной везучести. Ему теперь ровно похуй, что случится с ним в ближайшие пару часов. Ему не по себе вдруг оказалось увидеть уродливо зарёванного Уёна, который мялся рядом с этим розововолосым в этот момент как-то по-забитому. Из-за него. Из-за ебучего него Уён такой сейчас. И это уже не обернуть назад, не проиграть фальшивую ноту дважды мимо. Она не срастётся. Она искажённо ляжет вновь по кривой. – Юнхо, оставь его, слышишь? – нажимом тяги вперёд и на откликающийся слух взъерепененного альфы, что сейчас весь является чутким откликом на сигналы Кима. Юнхо хватку ослабляет понемногу, рука отрывается от Сана. Тот, в свою очередь, стоит все также, не шевелясь, более уже не бунтуясь внешне по глазам. Они устремлены на Уёна, который искал соприкосновения взглядом с Чхве всё это время, с начала этого хаоса. – Уён, уйди сейчас, – холодом по поверхности, какими-то чужими словами, но Сан, смотря прямо на младшего, произносил всё это чётко и уверенно. Фраза, заложенная двусмысленно изначально, так и задумывалась. Для Чхве это отправная точка, что должна, наконец, показать, кто он есть. Уёну это ожидаемо не понять сразу. Нужно будет время. Им двоим оно будет нужно. Но уже порознь. – Сан... – глаза отречением, эмоции шоком. Омега не понимает происходящего намёка на финал. – Хонджун, уведи его, пожалуйста, – твёрдой мольбой-приказом, что на грани расположились в этой фразе. Ким кивает. Чхве запомнил обращение Юнхо к нему и теперь вёл полунемой диалог с единственно спокойным субъектом в этой комнате. На ватных ногах, переставляя свою обретённую тяжесть, омега шоркал по правую сторону от Хонджуна прочь из ванной. Ему нечего было больше здесь делать...***
В закрытости наедине. Температурой по высоте стремительно и вверх. Напор слова должен произвести мощный амплитудный замах на громкость. Этого не следует. В помещении тишина стоит мёртвой петлёй, её вешай на себя и прыгай. Но некуда прицеплять узел. Узлов не навязаться. Они все уже разрезаны, находятся порознь. Они разбросаны по этой комнате фразами-плевками, что не стоили этих самых сил. Голос подаёт Юнхо. Он уже более не пытался смести с ног Чхве лишь за то, что тот дышал от него в паре сантиметров. Его кипящая ярость понемногу ослабла. Пришло время к леденящему разбору истинных первопричин из следствий его горячих поступков. – Ты знал, что он мой брат, Сан, ты знал... – глубокий вздох, Юнхо опирается на бортик умывальной, скрещивая ноги между собой. В плечах напряжение всё ещё пульсирует дрожью. – Переебав пол-университета, решил теперь перейти на Уёна? – с последним сказанным воздух из груди начал вырываться рьянее, гнев снова нарастал. Не выходило говорить без эмоций. «Давно перешёл, Юнхо...» – Не успел, Юнхо. Не переживай, – взглядом прямо, словами в ложь, интонацией в негнущуюся стойкость. Старший Чон, кажется, ещё более начал закипать. – И не посмеешь. С этого момента чтобы я больше тебя в своём поле зрения не видел, в сторону моего брата даже не смей смотреть. Ты знаешь, я не шучу, – отточенной сталью, что выбивает каждый стук с искрами, Чон произносит эти слова, глядя на Чхве в упор, показывая, что его решение последнее, оно неоспоримое. Хотелось просто уйти, не нарушая эту мнимую ауру разрешения конфликта. Но здесь борьба граничила с началом долговременной войны, если бы у Сана хватило на неё духу. У него не хватило ничего. Там не за что хвататься, там загребать придётся мизерной плошкой, которой не исчерпать и половины грязи, натасканной самим Саном в эти глубины его личного потаённого под названием сердце. Там глухо. Нет обратной связи. Её не успели наладить. А сейчас уже нет смысла. Добавить масла в огонь Чхве догадался на интуитивном уровне своего блядского поведения: – А ты знаешь, Юнхо, что я бы выебал твоего драгоценного Уёна прямо перед твоим носом сейчас, и он бы бегал потом за мной ещё с месяц, м? Он вырос у тебя ещё той похотливой шлюхой... – фраза спущена, ей не было предупреждения выговариваться, но Сан знал, что так надёжнее, так эффективнее будет закрепить тотальный провал на дно. Спустить диких псов старшего Чона, означало освободить себя от привязи клетки домашнего крова. Для Чхве это нужно было сделать намного раньше и без внешней тяги, а теперь – ускоренным падением без торможения вниз. Он будет полностью свободен. Он этого хотел. Он этого хотел?.. Бомба выпущена. Осталось дождаться взрыва. Он происходит мгновенно. Секунда, и выходящий из дверей ванной Сан в этот момент летит в проём коридора на пол. Юнхо резко оказывается рядом, чтобы среагировать так, как и ожидал сам Чхве: отчаянно и со всей выплеснувшейся злостью. Чон валит его на спину, разворачивая лицом к себе перед этим, надавливает своим весом сверху. Удар приходится аккурат по лицу, с той же левой стороны, несколько раз. Кровь сочится уже из открывшейся раны, губа разбита, пол-лица полыхает раскалённым железом. Сан не сопротивляется. Улыбка алых губ, цвет которых обдало этой самой кровью, выходит издевательски довольной. Чон не понимает в эту минуту, что им руководит больше: желание стереть это лицо в месиво или содрать живьём эту сучью ухмылку по кускам. Крик доносится с периферии, откуда-то сверху, звенящей в барабанных перепонках сиреной. Там уже столпилась небольшая группа студентов, что ошарашенно глядела на Юнхо и лежащего под ним Сана во все глаза своих пьяных фокусировок зрения, многие из которых уже успели протрезветь за эти пары кровавых секунд зрелища. Картина увиденного заставила их оцепенеть, не выдвигая попыток остановить разъярённого альфу. Неожиданно эту образовавшуюся толпу расталкивают где-то посредине. Минки первым прорывается вперёд, успевая предпринять попытку остановить друга, не снизойти тому до полного фатала. Оттаскивать приходится вдвоём с Паком, который появляется чуть позже Сона, вслед за ним. Рывками-выпадами, гортанным воплем, попытками назад. У старшего Чона в глазах багряным заревом сметается вся правда, он не хочет её воспроизводить вновь. Слова застревают в непреодолимом желании их вышвырнуть оттуда. «...Он вырос у тебя ещё той похотливой шлюхой...» – прессом надавливая, ломая кости, выворачивается изнанка боли. Для Юнхо его Уён никогда не сможет стать таким. Его непоколебимая любовь к брату не принизит того до уровня кроваво-грязного пола, на котором валяется сейчас Чхве. Старший Чон желает втоптать Сана в этот самый горизонт ещё больше, до щепок и рваного стона, до хруста конечностей и дикого наслаждения этим. – Юнхо! Успокойся! Да ты его так прибьёшь! – Минки рычащими окликами пытается утихомирить зверя Чона. Сонхва не вступает в эту перепалку, его сейчас не станут слушать. Борьба инстинктов порождает стену, до которой его природе не добраться. Омегу слушать не станут. Но у Пака эта причина не является преобладающей. Его тоже есть, за что размазать по краям этого паркета вместе с Саном, составить должную компанию отвратительных уродов жизни. Но Сонхва промолчит. Ему стоит промолчать. Юнхо ведёт головой, в груди глыбами выбивается воздух наружу. Перевод своего гневного состояния удаётся выпускать вместе с отдышкой. Хватка Сона всё также сильна и упорно давит в захвате чоновских рук. Минки пока всё ещё не уверен, что последний успокоился. Розовые блики на уровне глаз появляются снова, как впервые, неожиданно и не к месту. Ким визуализируется из неоткуда, оказывается в центре не по своей воле. Юнхо обращает на него внимание впервые со всей благодарностью того, что он присутствует здесь. Хонджун смотрит пару мгновений на альфу напротив себя, – в его взгляде не прочесть сейчас ничего, там пеленой покрыто множество агрессивной подоплёки. Затем фокус переводится вниз, а туда лучше бы было не смотреть. «Не успел...» Ким думал, что пару минут его отлучения не всколыхнут волну драки вновь. Но в данном случае, это ею и не являлось. Чистое избиение. Его результат распластался на полу перед сотнями глаз, едва подаваясь грудной клеткой вверх-вниз. Главное, что дышал. Это уже не фатально. Хонджун не хотел предполагать худшее, но он видел всё своими собственными глазами. Он видел такого Юнхо. «Джун, ведь в тебе то же самое. Не хочешь выпустить поиграться?..» Кима дёргает из трясины этого маньячного шёпота, он резко поднимает свою голову, а Юнхо всё ещё ждёт его взгляда. Он им насыщается, кажется, до глубины своей истинной радужки, он возвращается из своего транса бешенства. Вокруг немая сцена. Игра пяти героев. Один из которых подаёт признаки на то, чтобы подняться с горизонтальной поверхности, отскребать себя по частям. Ким предпринимает попытки помочь, но Сонхва вовремя вступает в этот порывистый акт добродетели. – Хонджун, оставь его. Уведи сейчас же отсюда Юнхо в спальню Сона, – Ким смотрит прямо на Пака и кивает. Эта фраза прозвучала приказом, который альфа выполнит беспрекословно, как и второй из них. Чон делает шаг в сторону, стряхивая с себя руки Минки, обходя Чхве, сидящего полусогнутым на полу, не кидает на него ни одного взгляда – все мимо. Хонджун, держа старшего Чона за плечо, пытается обойти всех собравшихся студентов. Музыка давно стихла. В третьей комнате пока раздаётся её монотонный отголосок. Вторая – деликатно-мёртвой тишиной окутала пространственную кромку этих границ распада. Ночь испорчена. Кто-то уже собирается уходить. В длинной прихожей становится тесно. Минки помогает Сану встать и зовёт того на кухню для разговора. Последний даже не противится. Сонхва за ними не идёт. Этот приватный диалог для его ушей не предназначен.***
(Hollywood Undead – Believe)
Я правду сжимаю, давлю на виски, Скребя по кровавому слою. Доверием в стену, захвачен в тиски. Тебе ли тягаться со мною? Тихое журчание воды из-под крана сменяется монотонной игрой последних капель. Кровь смыта, но лицо саднит. Кожа ещё свежа на воспоминания тяжёлой отдачи. Сана морщит при каждом прикосновении ладони к лицу. Сон стоит ближе к окну, оттуда открывается вид на ночной город: множество огней, по сути безликих, мнимую суету жизни, привычный шум, который неслышно. Чхве вытирается с характерным звуком шипящих нот. Минки напрягается от этого сильнее. В голове уже успел проскочить весь диапазон ругани. В первую очередь, на самого себя. Проглядеть так по-дурацки, застряв с Паком. Моменты пересеклись. Неудача выскочила на повороте. Тормоз не сработал. У Сана часто так. И Сон об этом знал прекрасно. Юный альфа, пришедший на первый курс и приглянувшийся тут же Минки, был тогда не тем, что стоит сейчас перед ним с изувеченным этапом жизни. Про лицо можно не упоминать. Оно по умолчанию прилагается к этому. – Врача не нужно? – Нахуй врача. И не такое проходили, – Чхве оборачивается к нему и садится на ближайший стул около высокой полустойки. Выходит замедленно и аккуратно тормозяще, вид боли он не скрывает. Перед Соном незачем. Он понимает. – Ещё пару минут, Сан, и проходить было бы уже нечего, – строгостью на препирания, давлением на слабое, переходом на промах того. – Блять, Сан... – вздох. Пальцами перетирая переносицу, Минки как-то сжато стоял перед стеклянной панорамой и не понимал, с чего стоит сейчас начать. Поучения младшего выдавались не из лёгких. Пережевать и выплюнуть – это выходило у Чхве ответом. Обратного понимания не следовало. Сон поначалу дико бесился. Его, по статусу первого студента и альфы, по умолчанию не могли так осаждать в его стремлениях на "лучшее". А Сану просто этого было не нужно. Принимай, как есть. Должным и неизменным. Необузданным и честным. Обозлённым и нейтральным. Параллели идут врозь, а затем их сводит воедино, составляя мысли. Это мысли Сона о Чхве. Минки понял его спустя долгое время, более менять не пытался. В его компании Сана недолюбливали совершенно открыто. А последний об этом слишком уверенно заявлял, что ради авторитетов не станет водить дружбу. И в абсолютно аморальное пешее гнал и самого Сона. Тот в начале полагал, что это ребяческое вытравить ещё можно. Но одна стычка на повышенной температуре доказала обратное. С тех самых пор их странное стечение взаимодействий претерпело стадию сближения равнозначную по статусу дружбе. Сан мог сколько угодно отпираться, но Минки это охарактеризовал именно так. С того этапа времени почти каждая их встреча оказывалась наполненной нормальными диалогами, без существенных пререканий. Статус соперничества выпнут из этого списка их общих тем, которых оказалось немало. А также негласное отношение, как к старшему, от Чхве проскальзывало не единожды в его словах. Минки оценил, не пытаясь поддеть ни разу с момента их полной и бесповоротной совместимости общения. У Сона никогда не было младшего брата. Чхве стирал пометку "никогда". – Ну давай же, начинай. Я не думаю, что на этом ты остановишься, – Сан опирается спиной на спинку стула, руки сцеплены в замок. Голова висит вниз. Тому безразличием прописывать поверх всего этого, но маска безупречности тоже может трещать. – Что ты сказал Юнхо? – глазами прямо на Сана, отсчёт по команде на три. Минки не привык ждать ответов дольше. Чхве осведомлён. Между ними их приватные беседы начинались ровно также. Ситуации менялись одна за другой, а оболочка наполненного образца ни разу. – Ничего лишнего. – За "ничего лишнего" он бы тебя так не отпиздил. Ты на себя лучше пару дней не смотри, – во взгляде преднамеренной вытяжкой. В Соне есть эта личина, которая умеет вытаскивать. Сану заведомо знакомо, какого рода ложь не просочится через этот фильтр. – Я приукрасил, хён. Добавил пару горячих. Не стоило... – ...вообще открывать рот в сторону Уёна! Это же Юнхо блять! Так какого же хуя?! – повышенной интонацией, а диапазон ровный. Твёрдым тембром, с присущей низкой передачей. У Сона голос характерно отличался своей частотой, пляшущей в однотонной глубокой манере. Такие голоса, как правило, завораживают, в них поглотительной способностью затаскивает с собой, в этот льющийся поток звуков. Сан давно это усвоил. На него этот эффект соновской манеры также действовал. Спорить с этим было бесполезно. – Тебе, правда, объяснить? – радужка блестит в свете оконного освещения желтизной, в которой можно считать красные блики по круговому спектру. Лицо открыто, смотри и читай. В нём есть то самое, что можно опознать сразу и не ломать свою голову над выстройкой миллионных псевдопричин его действий. Там полоскает этим возвратно-поступательным, водными брызгами плескаясь во все стороны. Там сожаление... А вот личная боязнь Сана едва пробивает брешь. Но её разглядеть сложнее, у неё корни глубже, а рвать из засасывающего песка, что утопает в глубине, не выйдет. Минки не поймёт. Именно этого и не поймёт. – А есть другие варианты, Сан? – суть не улавливается, смена точек поворота обходных путей летит со скоростью не вписаться в него. – Есть. Они всегда есть, хён. Зачем сейчас мусолить и раздувать это, когда мы спокойно можем разбежаться, и никому здесь неловко не будет, – под "неловко" можно ставить знак равно с "мне". Чхве будет отрицать, Сон не настаивать. – Ты не хочешь, чтобы я что-то узнал? – односторонний кивок самому себе. – Хорошо. Постараюсь понять. Но, Сан... – пауза на выжидательную, ключевой момент в итоговом разборе, – почему Уён? Портить такие вопросы своим ядом Сан научен на самый высокий балл. Его натаскала сама сфера его выстроенного барьера, в котором он – прирождённый похуист с отвлечёнными взглядами на мораль. С последней ему не по пути. Разошлись изначально на условиях не пересекаться. Чхве выпаливает раньше, чем встаёт со стула. Резче, чем планировалось, слетает отточенно: – Я переебал весь универ, Минки, не знал?! Смазливый брат Чона отлично подвернулся. Присмотрись сам, сегодня к тебе пришло много первокурсников. Пробуй! – выпрыскивается наружу капельными брызгами. Больше мимо, чем в цель. Сон не меняется в лице. Сан на эмоциях с жаром выдавал и похлеще. Хотя здесь ситуация не менее губительна. «Как же давно Сан общается с Уёном?» Этот вопрос останется на периферии съедать мозг, пока должное доверие не передастся от виновника этого кровавого инцидента. Чхве уходит ветром, слетает со стула так же быстро, как его слова. Сон более не держит. Тому стоит сейчас уйти, чтобы не портить остальным остатки этой отступавшей ночи.***
Our Last Night – Sunrise (Acoustic)
Добивай меня морскими пенами, Уноси с собой вдаль на полголоса. Замученным отпрыском бренного* Я отдам всё до последнего волоса. *бренного – подразумевается "бренного моря", опущено для сочетания рифмы. Вата ощутима. В ней расползаются мысли, их так много, что отрыв матерчатых нитей невозможно отследить. Рядом с Уёном, придерживая того под руку, материализуется Ёсан, который выходил из туалета как раз в тот самый момент, когда Ким уводил младшего Чона в полуобморочном состоянии. У Кана на лице не было жизни. И, кажется, его глаза были покрасневшими и высохшими от избыточной влаги. Но этого Уён утвердить не сможет. Может глаза самого Чона заволокло этим морем настолько, что он не видит ничего ясного перед собой? Шагами мимо проплывающей толпы, потухшим взглядом смотря только себе под ноги. Уёну сейчас не хочется внимания. Ему хочется, чтобы Сан был с ним. Тогда. Сейчас. Завтра. Кажется, что отправная точка их невозвратной топи уже поглотила с головой их обоих. Уён видел это. Уён почувствовал это. Сану незачем было врать. Но перед братом Чона тому захотелось уйти на попятную. Омеге от этого не по себе. Он опустошён, периферия его сознания маячит действиями, а в нём ни капли её ответной реакции. Они с Каном заходят в пустую комнату Минки. Дверь напротив кровати заперта. Там находится кабинет Сона. Уён об этом не осведомлён. Зато отдалённые голоса, слышимые с той стороны, дают понять им вдвоём о том, что там происходит диалог на повышенных. Ким всё ещё сопровождает их, словно заботливая мать. Ёсану неприятно. У него пульсацией в голове издаётся опрометчивое: «Скажи ему! Скажи ему правду!» Кан узнал этого парня с ярко-розовыми волосами, невзирая на приглушённый свет коридора, тут же. В пустоте рёбер кольнуло так молниеносно, что Кан изначально попятился обратно за дверь уборной. Но, если бы не взгляд на Уёна в тот момент, брошенный случайно, Ёсан так и поступил бы. Сбежал. Не оглядываясь. Хонджун говорит им пару слов о том, чтобы они оставались здесь, пока он решит, кого позвать на помощь разобраться. Решение находится за той самой дверью, что распахивается в эту секунду с диким треском. Оттуда вылетает Пак. Следом Минки. Взгляд непонятно мечется по троим новоприбывшим абсолютно люто. Сон приходит в совершенно невозмутимый вид за пол-акта. – Юнхо устроил разборку... с Саном, кажется... Там в ванной, они... – Юнхо? Чёрт! Нельзя было его оставлять! – Минки последние реплики кидает уже в проёме выхода из спальни. А Хонджун не осознаёт, что оплошал, заведомо не понимая, что эту ситуацию под контролем ему удалось бы сдержать, просто находясь там. Теперь три взгляда направлены на него. Двое из них теряются во внимании к полу через секунду. Один всё также сверлит абсолютно без стеснения. Глаза Пака стеклом отсвечивают в его собственных. У Кима мурашки бегут по спине. Сонхва... Словами хотелось выразить больше, чем могла позволить эта обстановка. Но здесь уже тесно для совращения секретов на поверхность. Тишина осязанием поглощает их минутный диалог взглядов. Ухмылка рикошетит от губ Сонхва, Киму она попадает аккурат по груди, в районе того самого места скопления крови. Там уже лёгкой аритмией отдаёт пульсация этого куска предательского органа. Хонджуну он резко становится ненужным. Вырежьте и отнимите. Ким не станет сопротивляться. Он его отдаст по своей на то воле. Первым это соединение волновых скачков прерывает сам Пак. Уходит по-английски, быстрым шагом скрываясь в открытой нараспах двери. Ким глубоко переводит дыхание. Его переводит и Кан, который на нужном моменте поднял свою голову в их с Паком сторону. Хонджун только сейчас понимает, за доли секунд, что Сон рванул из комнаты не просто так. «Боже, Джун... Беги!» – Ты присмотришь за ним, хорошо? Кивок Ёсана на обеспокоенный разом взгляд твёрдо заверяет на согласие. – Я – его лучший друг. Переживать не о чем, – за холодной высотой плотины плещут брызгами слова-волны, обдавая мнимым тоном спокойствия. Ёсан сдерживает себя, как может. – Я – Хонджун. Хорошо, я тогда оставлю вас, – Ким испаряется быстро, только успевая договорить. Ответного приветствия он не дожидается. Он не знает, что Ёсан его не готовил. – Хонджун... – тонко различимым шёпотом срывается наружу. Если бы не рядом сидящий Уён, то, возможно, Кан смог бы прокричать это ненавистное в односекунду имя, выталкивая его противным комом из глотки, что першила сейчас гнилью скверной ревности. Той самой первородной эмоцией. – Ёсан~и... – голова поворачивается на этот хилый выдох звука. У Чона лицо всё покрасневшее, и усталость выдаётся как-то особенно чётко в уголках губ. Уён таким не был со времён их первого знакомства. В глазах читается столько различных эмоций, одна накрывает другую. Полосы черноты ясно дают понять, что глубокое осознание пришло слишком болезненной откровенностью, к которой не оказался готов младший. И ни одна из них не сулит ничего доброго. – Кажется, Сан отказался от меня... – всхлип прерывает дальнейшие высказывания, которые Уён хотел бы выплеснуть наружу, но он не настолько стойкий, чтобы это всё произносить с ровностью льда по кромке его нервов. Кан понимает. Он прекрасно это понимает. – Теперь твоя очередь, Уён, – в ответ на него вперивается очень тяжёлый блеск холодного омута. Вся гнетущая подавленность скапливается обидой за только что вырвавшуюся правду. – Прости... И Чон расслабиться не успевает, как его хватают в объятия. Тёплые, как утро в измятой ото сна постели, как тот подостывший чай, заваренный тобою пять минут назад наспех... Ёсан всегда дарит лучшие объятия, на которые он только способен. Но не сегодня... Холодом пронизано каждое притирание кожи о кожу. Кан не замечает, как вся его болотная вязь облепляет Уёна, а тому некомфортно об этом сообщить в эту минуту. Разрыв на выдохе. Облегчённом выдохе обоих. Уён почувствовал этот надрыв. Их обоих заволокло этой пропастью, появившейся из неоткуда и отделившей их сейчас на километры. Впервые младший Чон произносит фразу, от которой по телу пускается противная язвенная дрожь: – Ёсан~и, оставь меня, пожалуйста, я хочу побыть один... Шаги отмерят ход. Они прожгут каждый участок пола, на котором оставят свой след. А затем скроются за дверью, захлопнув её с тугим щелчком. Слёзы прорвутся спустя секунду, теряясь в складках ровного покрывала соновской кровати. Уён это переживёт. Ему бы выплеснуть всю ту чернь, что затравила его грудную клетку, ломая изнутри рёбра от распираемой вяжущей боли, успев отбелиться до наступления рассвета...***
Попадай переменно заточенным лезвием, Вырезая на теле моём сотни заноз. До души не добраться – утоплена бездною, Обличи моё сердце – в нём борьба на износ. Юнхо не чувствует рук. Ему неосязаемо прикоснуться сейчас до Кима. А тот старается, как можно быстрее, увести его подальше от изумления глаз, направленных в их сторону. Третья комната заметно пустеет вокруг. Но основной массе неведомо событие первой крови этой вечеринки, расплескавшейся на полу прихожей Минки. Старший Чон чувствует эту натянутость швов, за которые его удерживал Хонджун. Она не прошла. Дверь открывается перед его носом, пропускает вовнутрь. А там, свернувшись калачиком, забитой собакой лежал Уён. – Юнхо... Не сейчас, – Ким поднимает свои глаза на того и старается внести всю суть в этот ментальный приказ к действию. Юнхо смотрит в ответ доли секунд, затем понимающе проходит мимо брата в сторону дверей кабинета Сона. Шорохи и перешёпот неслышны в этой истерически наполненной тишине мерному дыханию младшего Чона. Тот, кажется, уснул не так давно. Ким ещё пару минут назад находился здесь. Время истекает быстрее, чем ты того полагаешь. Оно рывками проматывается вперёд, не даёт тебе наполнить ртом воздуха, чтобы успевать за ним хотя бы ползти. Момент нервного перебирания слов в голове Кима также пришёл незаметно. С отсчётом переступания ног за порог дубовой двери, вслед за альфой. Кабинет Сона. Ничего необычного наблюдать не пришлось. Стандарт, вкус, манеры. Что ещё стоило ожидать от этой пространственной площади тёмного дерева и стекла? Юнхо стоял у протяжённого узкого окна, а затем резко обернулся. Он не ожидал, что за ним последует Хонджун. Либо не смог подготовиться ещё раз напоследок, чтобы увидеть эти ореховые глаза в таком скором отрезке времени. – Я... Я думал, ты останешься там... – Юнхо, зачем мне это делать? Ким серьёзно смотрит в растерянность Чона, переводит взгляд вниз, на руки вдоль тела, с них алеют пятна крови и содранной кожи. Хонджун задаёт следующий вопрос, не ожидая ответа на первый: – Тут есть какая-нибудь аптечка?***
Ни одного мускула на лице не трогается через точечные прикосновения ваты к рукам. Ким сосредоточен, а Юнхо убит. Внутренне. Но это не одно и то же. Взгляд ухватами старается наложиться на эмоции перед ним, там розовые пряди легко свисают вниз на глаза. Кажется, ничто не имеет такого священного значения сейчас, как пальцами забраться в них и, волнами путаясь, проезжать по мягкости в кожу. Тёплое и приятное ощущение покалывает эти мысли. За них не больно, за них не стыдно, за них уже никак... Так поступить окажется невозможным. Детским порывом сметать всю хрупкость надежды на дальнейшее прощение. Юнхо есть, за что его просить, и, если понадобится, за что его даже вымаливать. Хочется прийти к этому пониманию без неловкостей, а такое представляется едва осуществимым. Чон не умеет говорить то, что необходимо озвучивать, а Ким не умеет лгать. Им двоим не суждено избежать этого откровения мыслей. Но заведомо им также неизвестно, сколько его выльется для того, чтобы быть важным именно в этот момент. Капли, струи или волны?.. Никто не сумеет предвидеть, когда стоит давить на стоп, а когда гнать вперёд, подворачивая ноги. Ким никогда этого не умел. А Чон, кажется, разучился эти аспекты отделять. Молчание заволакивает их неприятным осадком. Трогать пальцами становится всё более неуместным по тем участкам, что были уже задеты несколько раз до. Киму стоило остановиться прежде, чем на его руку наложится чужая, грубая. Ореховая радужка взволнованно поднимается на уровень глаз Чона. – Больно? «Да, Джун, но не здесь...» – Нет, всё нормально. Просто... хватит, спасибо, – Ким кивает, отстраняясь. – Если тебе хочется сейчас уйти, то я не задержу, – Юнхо затравленным выдавливанием из себя выворачивает эту фразу, которая воспринимается альфой напротив как-то слишком бурно, неожидаемо. – А я бы на твоём месте как раз-таки поступил по-другому, Юнхо! – срыв непреднамеренных слов, треском по надломленной стеклянной хрупкости. Ким ждал, пока старший Чон решится. Решится хоть с чего-то начать и не кинуть этот жребий в неловкие руки второму. Ожиданием вышла другая сторона. – Нам есть, о чём поговорить прямо сейчас. А ты готов обо всём умолчать, Юнхо? Ты врал? – Нет! Джун, я ни о чём ни разу тебе не врал. Чёрт... Я не знаю... –...с чего начать? Верно? – Ким смягчается немного. Он видит эту внезапную растерянность фокусировки глаз Чона. И понимает, что был прав насчёт неловкостей. Хонджун встаёт со стула, что стоял напротив альфы, и начинает ходить по комнате тихими размеренными шагами. Последний наблюдает за ним. – Я сам не знаю, Юнхо... Я столько хочу тебе сказать. Моих мыслей уже не хватает удержаться внутри, но... – Ким резко переводит взгляд в сторону двери, – ...там находится человек, который в данную минуту должен быть тебе важнее. – В глазах волочатся переливами багряного рассвета краски, что не возникают на пустом месте. Для Хонджуна семья – не пустой звук. Она – привилегия для искреннего счастья. – Я многого не знаю о тебе, Юнхо. А ты – обо мне. Но полагаю, что в этом желании мы обоюдно равны? Ведь так? – Да... – непониманием во взгляде Юнхо прикованно старается вникать в каждое скрытое за этими словами. – Тогда нам стоит поговорить обо всём этом позже, – нота рвётся, слова непривычно застревают тонкими вибрациями в горле. Хонджун старается держать себя в руках. Ему, правда, жаль. Очень жаль... – Джун, я только об одном хочу тебя попросить сейчас, если ты позволишь? – Ким на секунду застывает. Это привычно мягкое обращение его имени с губ Юнхо слетает как-то по-особенному. Так, как его не должен произносить Чон. Но Ким не станет его за это поправлять. Хонджун чувствует, что последнему важна эта единственная разрешённость близости к нему. Она тёплая, она режет мягкостью и предательским послевкусием обмана. «Ты хочешь, чтобы тебя так назвал совсем не Юнхо... Да, Джун?» Смех играет злым тоном, барабанит в ушах жуткой дисгармонией, не даёт опомниться от своей оплошности проскальзывания этой запретной мысли. Её сразу высмеивают и опрокидывают навзничь. Зверь довольно урчит от победы над Кимом. По клетке скребут стальными когтями, от которых летят искры соперничества. Лёгкий кивок головы означал согласие. Чон его получил, заведомо не зная, что его просьба фатально летит в пропасть: – Не лишай меня шанса на попытку... – «взаимности» не осмеливается стать досказанным. – Пожалуйста, – испуг проносится всплеском и раскачивает спокойствие волнового прибоя о стенки кимовского сердца. Хрупкостью не раздавить бетонную стену. Она сама раскрошится под напором личного бичевания. – Не стану... – отсчёт о невозвратности летит ровно с этих двух секунд. Киму тошно, а его зверь грызётся зубами о клетку в предвкушении возмездия за непослушание, слюнями капая на грязную землю. – И прости за то, что тебе пришлось меня... – ...Не нужно, Юнхо, не нужно... Я пойду, – шагами онемевших ног по краям своей первой лжи. Хонджун не хотел такого исхода. А Юнхо не хотел выпускать облегчённый вздох в тот решающий момент, но он сорвался сам. А Ким понял, что подарил призрачный смысл надежды, которую ему же и топтать подошвами своих белых кроссовок, свежуя их брызгами первой крови разочарования...