Give Me a Chance / Дай мне шанс

Ответвлённая глава о Паке Сонхва. Не является взаимосвязующей с остальными частями, но принадлежит общему сюжетному повествованию.

(Ruelle – Genesis)

Затрави меня холодом, изотри мою плевру До мельчайших грудных надрывов. Убивай меня голодом тошнотворных позывов, Именуя последним шедевром.       Роли распределения попадают безошибочно в точку несоответствия взглядов. Тем не быть иными, для них уготована своя судьба. Пак в неё не верил. Никогда. Свойство ошибаться придумали не для него. Но он же в этом и увяз.       Доли рассечения его мыслей всегда точны, скальпель хирургов не превзошёл пока что этой тонкости. Надрез ровный, по линии, глубокий, как морская пучина, холодом обдаёт нутро затравленности омеги. Не дави слишком сильно – синяя тина просачивается через отверстия ран. Тело немеет, судорог нет. Сонхва-омега внутри Пака пребывает в коме. Боль нельзя испытать, когда тебе нечем её прочувствовать. И Паку действительно нечем. Две личины его "Я" не устраивают бойню, пока одна из них не в состоянии открыть глаза. «Пак Сонхва, спи крепко... Тебе не нужно было показываться мне».       Пантомима злых эмоций передаётся в зеркале совершенно превосходно. Он лидирует. Новый Пак Сонхва, лишённый наполнения человеческих чувств. По минимуму на каждое стандартным проявлением своей сущности. Некоторые не отзеркаливаются вовсе. Такие, как привязанность, жертвенность, сожаление, стыд... Самое сильное из спектра человечности отбрасывается за ненужностью воспроизводить это на свой лад. Оставлено немного, с чем действительно стоит поработать. Для Пака этого оказывается более чем достаточно. Его теперь не проломить, закалена хромированным панцирем стенка его нервной системы. За ней напылено льдом сердце. Оно давно привыкло переносить температуру в минус. Так надёжнее закрепить эффект контроля над собой. Никто не знает, каково это даётся. Но Пак справляется пока что безупречно.       Или справлялся?..       Сонхва не интересуют люди. Но те проявляют свой интерес к нему. Односторонняя выгода ничем не окупаема, но подогреваема с лихвой. Пак властвует в своей шкуре, пока имеет неограниченное самообладание. Омега внутри стонет, пока не надрывает свои связки в зыбкой промёрзлости собственной тюремной клетки. Кома отошла на периферию. Самозабвение длилось ничтожно коротко для того, чтобы успокоиться и не приходить в себя. Внутри себя. Эта иерархия выстраивания личностей закрепилась с момента проявления природы Сонхва. Его омежьей природы. Ненавистью пропиталась постель, в которой первой течкой уготована была судьба Пака на будущее. На его негласное будущее.       Вопли рвут звуки, которые выхаркиваются из горла вместе с болевым шоком от анестезии. Умерщвлять своего омегу трудно. Его затравить, как крысу на корабле, не удаётся даже самыми исхищрёнными способами. Пак весьма в этом натаскан за годы своего взросления. Омега бьётся, кровью полощет стены, отказывается принимать свою капитуляцию. Он силён. Но Пак Сонхва сильнее. Давать слабину выходило поощрением за былые заслуги своей блядской заискивающей манеры, которая обманом просачивалась через нервы. Пак учился у неё, у своей собственной омеги, как нужно пользоваться тем, что тебе дано по естеству. Урок был усвоен, обман уличён, а омега навечно заперт в той ледяной клетке. И вот сейчас, как никогда прежде, голос её тихого шёпота доносился до Сонхва всё чаще. Мольбы не прекращались. Им хотелось выплеснуться всем без остатка, покрыть слой титана своими обледенелыми руками в знак примирительного жеста. Кажется, что у Пака впервые складывается дилемма: как поступать с этим. И он сейчас дезориентирован, словно слепой. По коридорам своих же оков, мимо сада с шипованными розами, оплетающими своё же сердце. Его трогать совершенно бессмысленно. Оно бьётся отдельно, у него свои заповеди на сохранение личного равновесия и неприступности. Пак был спокоен за него.       Спокоен и сейчас?..       Выпускать свою зверушку поиграться стало опасным трюком. Двум Сонхва не примириться на одной арене, пока один из них жив. Второй в цепях звенит по манежу, шарахается на любой звук, который рикошетит по пустому пространству. Смех Пака притворно-сладкий, от него больше дрожи, чем от ледяных решёток.       – Боишься? – эхом в тесноте тёмной площади Сонхва предстаёт перед ним, изящно поддаваясь вперёд. Омега зашуганно пятится, как от удара. Но его ни разу не били. Пытки изощрённого творца держались на абсолютной подавляющей мозгоправке и отточенной хирургии внутривенной слизи, что вливалась под кожу ядом для усыпления.       – Нет...       – Твоей вонючей ложью пропиталось здесь всё, каждый угол! Не смей. Мне. Врать! – власть ослепляет и даёт фору всплеску своих первородных эмоций, которые Пак успел натаскать с завидным усердием. Буйность характера стала основной чертой. Она ему льстила.       Омега замыкается. У него нет лазеек вывернуть всё по-другому. Его слишком хорошо изучили, чтобы давить на иглы, марионеткой пуская в пляс.       – Я хочу, чтобы ты принял меня, Сонхва...       – Ты до сих пор не понял, что этого не случится? Ты слишком наивен.       – Он тоже... Но именно эта черта в тебя и запала. Да?..       Глаза наливаются аметистовой платиной, они сверкают животной злобой, той самой, что передалась от омеги и взрастилась совершенно неправильно.       – Я чувствую это, Сонхва. Тебе нужно открыться мне...       – ...Заткнись! Сейчас же! Или я тебя... – хватка крепкой руки притягивает ослабевшее тело омеги. Того щенком встряхивают над поверхностью, смотрят с открытой остервенелой ненавистью, стараются привить заново способность к разговору только по команде.       – ...Не убьёшь... Сонхва, тебе жить со мной до последнего вздоха твоей грудной клетки. "Не раскрошится лёд... – ...пока горит моё пламя...", – эхом звенящей колыбели. Её напевал в той самой собственноручно возведённой клетке его омега, пока холод стискивал его нутро всё крепче. В одиночной промёрзлости камеры засыпать вдвойне труднее. Пак всё реже заглядывает к нему теперь.       – Ты будешь в смятении, пока не откроешься мне... Я буду ждать, Сонхва... Я буду ждать...       Пак исчезает ровно также, как и появляется здесь – внезапно, тихо, леденяще. После его ухода омега ещё долго не может прийти к спокойствию, его трясёт, как в лихорадочной болевой терапии, что возникает каждый раз в этом одиночном вакууме иллюзий. Пак стойкий. Очень стойкий. Но омега теперь знает, на что ему пора начать давить...       Несмелая улыбка окрашивает бледное лицо, отпечатком накладывается на припухлые губы. В глазах потухшие зрачки набирают оттенок кобальтовой сини, что впервые загорается по собственной воле, воспламеняя внутреннюю силу. Силу омежьей природы...