(Billie Eilish & Khalid – Lovely)
Разорви на кусочки и склей воедино, Никогда не используй обман. Всё построено здесь оправдательно-мнимым, Но растрачивать это не нам. Юнхо предложил встретить Хонджуна около его дома. Учитывая их расхожесть в местоположении, это было необязательно и совсем лишнее, но Ким согласился. Рядом с его квартирой располагались арочный парк и пару забегаловок с кофе. Альфа решил, что в случае чего, их замешательство будет куда деть. Куртка, шнурки, щелчок на вторую. Ким спускался из своей бедной трёхэтажки, ожидая от этой встречи смешанные эмоции. В голове сквозило опустошением, а в руках потряхивало дрожью, как мелкой рябью по морской гладкости. Альфа внутри молчал. Хонджун благодарил его за это, не решаясь возвращаться к нему с расспросами. Всё случится тогда, когда Ким вновь будет готов. Ни раньше, ни позже. Ни возвратным, ни поступательным. Продвижение вниз не станет его тормозить из-за страха потерять шаткую опору. Она держится внутри, давя на внутреннее равновесие, которое управляется двумя штурвалами. И один из них скоро будет в щепки… Хонджун замечает его сразу. Этим пасмурным днём волосы альфы горят ярче в отместку за малую порцию светового излучения. Они добавляют его сами. «…ты меня вдохновил…» Запоминать не пришлось, как-то вырвалось само из изоляционного блока поточных отрывков. У Кима было много размышлений на этот счёт, и ни одного порицания. «…ты меня вдохновил…» Отнимать на это право было бы не в его силах. Отожествлять себя с неким верховным распорядителем у Хонджуна вряд ли получится. Ему претить власть, что даётся не по заслугам. И у Кима на это их пока не выстроено. Юнхо не выспался. Это видно по его теневым впадинам у глаз. Контуры прорисованы чётко и без штриховки, а уголки губ выделены чуть ярче. Они отразили его улыбку, когда альфа обернулся на знакомый запах и лёгкое шуршание куртки. Сам он был одет чуть теплее, но всё также брезговал шарфом. – Привет, Джун… – тонкое обозначилось ещё невесомее, когда рука прошлась по плечу и опустилась вниз. Ким замер, а его клеточное дыхание интенсивнее начало свой процесс распарки. – Привет, – стоило добавить тонкости в ответ, но Ким не решился. Ему хотелось нейтрализовать эту неловкость, а не добавить в неё кислоты. – Прости, я тебя от дел никаких не оторвал? Просто… – Я тоже хотел тебя увидеть, Юнхо, – заканчивать правду становится таким постоянным, что Хонджуну от этого уже не укрыться. Голову в песок, а там нехватка кислорода и глубокая темень. Порывами крепкого рефлекторного пережатия путей в лёгкие, из которых свободнее только выдыхать. Выдыхать без секунд промедления. Ким это усвоил. Когда Юнхо медлит, стоит ускорять свою дыхательную гимнастику. Стоит выговаривать обоюдную правду за двоих. У Чона загораются радужки, крапинами и по контурной окружности выявляя свою суть. Хонджун на это смотрит пристально и не решается поправить свою фразу. Им стоит прояснить их обрывочный диалог, который даже не сложился толком, когда шум голосов и звучание бита пресекало все попытки на нормальную речь. Им стоит ещё раз в это окунуться. Киму – по краю, Юнхо – вглубь. У старшего Чона неизменно выдаётся его волнение, когда они вроде обычным и размеренным шагом направляются в то самое место, что порекомендовал Ким. Торговые центры отмелись сразу за нежеланием простираться в людной наполненности. Хотя Юнхо обмолвился короткой фразой про кино, на что Хонджун просто помотал головой, и предложение обнулилось. Оба не хотели ощущать себя неловко. – Можно сходить как-нибудь позже. Но сейчас не то время, Юнхо. – Понимаю… Ким смотрел прямо, а Чон не пытался увиливать от этого. Обоюдное молчание выливалось в пустое обменивание дежурными фразами, что обычно дают понять степень приближения серьёзного рубежа. За ним наступает перелом, и путей ровно столько, сколько даётся мыслей на каждое слово извне. – Когда ты выходишь на работу? – С начала семестра. Ты об этом хотел поговорить, Юн…? – выстрел идёт непреднамеренно, а пережим на спусковом крючке отталкивается почти что сам, когда Ким переводит тему, не имея ни малейшего понятия, что он только что произнёс. Лёгкое раздражение накрывает неосознанно, а губы смыкаются, не доведя до конца имени. – Прости, Джун… – Ты слишком часто извиняешься ни за что. Прекращай так делать, – улыбка даётся почти без стеснения, а рука почти не сжимается в кулак. Альфа не проявляется в нём, разве что бросается отголосками. – Постараюсь, – взгляд простреливает в ответ лёгким уколом. – Джун, ты сам меня вынуждаешь это делать. – Я? – удивление поднимается на того самым очаровательным проявлением. Никто не скажет Юнхо, что он перегнул со своей подавительной дерзостью. Той и вовсе в нём не наблюдалось. Но черта опасного манёвра на хитрость шла сама по себе. Чон хотел смущать и сбивать с толку просто потому, что Ким бил в такие моменты слишком больно по самым главным местам. В первую очередь, по его сердцебиению. В нём и находится болевая точка узлового жгута. Но она совсем не тянет… – Да, Джун, ты… – Что же я такого особенного для этого делаю? – пинать под ногами несуществующие камни выходит вполне реалистично, следовать по внутренне отстроенному маршруту в необъяснимом направлении – тоже. Киму приятна эта прогулка, эта компания и этот льющийся диалог на равном изречении тёплых эмоций. Альфе неприятен лишь холодок, что задувает в спину. – Ты ведёшь себя со мной честно, когда я увиливаю от отв… – Хонджун ёжится, а Юнхо замирает, оглядкой бросаясь на него, – …ты замёрз? – Немного. Тут кафешка есть недалеко. Заглянем? – Давай. – Ты там не договорил, Юнхо… – Ким останавливается, становясь напротив альфы, задерживая спешащего вперёд Чона своим лёгким захватом. Юнхо застывает на месте, возможно, мешаясь кому-то позади, но в такой час проходимость в парке невысокая. Хонджун встревоженно оглядывается с такой же целью. Дорожка оказывается пустой, а руки оказываются ватными, чтобы прочувствовать в них слабость от напряжения. – Джун? Ты меня раздавить решил? – смех натянутый, как липкая проклейка между словами, что выдаёт лишнюю нервозность в Чоне, как бы тот не пытался вести себя свободнее. – Не увиливай теперь, Юнхо… – прямое касание по скуле. Чона бьёт током, что точечно отображает каждое тёплое нажатие. Прямо по коже. Слишком нежно, даже едва тонко, абсолютно легко… Альфа вторит внутри него посылом прижаться сильнее, наложить своим отпечатком руки повторное откровение. Но Ким смотрит как-то серьёзно, с потяжелевшим вмиг выражением, и Юнхо понимает, что это ещё не принятие. Это участие на его второй выговор. – Я выслушаю. – Ты же уже знаешь, Джун… Обо всём… – Ты не смотришь сейчас на меня, потому что не готов? – Ким убирает пальцы, а Чон ощущает холодок от этого. Его радужка поблёскивает, обличая его мысли. А Юнхо их обличать не спешит. – Взгляни на меня… Юнхо? Голова поднимается чуть выше, а глаза наполняются люминесцентным красным. В них отражено самое насыщенное смешение правды. Не спугни её, она шаткая, как и штурвальное направление Кима. Её тоже можно изломать, но совершенно иначе. Под другими аспектами и с перекрытием на изнаночную сторону. Выворачивай по частям, аккуратно разглаживая складки на ней, не тяни сильно. Рваться может абсолютно любая откровенность… – Ох… Это… – Хонджун немного теряется. И это не впервые происходит наедине с Юнхо. Совпадения, что не истирают своих повторностей. Случаи, что не выстраиваются заранее и по сценарию. Правда, что никогда не просится сама наружу, но выливается на тебя вновь неожиданно. – Это красиво, Юнхо. Не стоит из-за меня такое прятать… – Из-за тебя это и возникает, Джун. Прос… – Юнхо! – тон повышается на пару пунктов, а твёрдость в голосе крепнет. – Ты опять извиняешься, – теперь слова смягчаются, а шум в ушах от напряжения падает, – хватит, честно. Я вовсе не…против этого, – радужка Чона по-прежнему полыхает, как адово пламя, а он сам учащённо дышит, вслушиваясь в Кима. Его альфа вновь сидит на привязи у хонджуновской руки, и это кажется уже закономерным. – Я знаю, что это неправильно, Джун. Но у меня не получается этого отрицать. Я старался воспринимать тебя только, как друга… Я бы и хотел быть… – Юнхо, ты уже им являешься, – Ким наблюдал за тем, как Чон начал себя загонять, выворачиваясь на виноватые объяснения. Это не работало так, как хотелось бы Хонджуну. Он не мог отрицать того, что Юнхо берёт на себя лишнее, не понимая, что это толкает ситуацию в обратную сторону, с удвоенной тягой... – Но ты хочешь не этого. И я понимаю… Тишина разорвётся о волну выдоха, после которого краски боли уложатся на морскую мягкость пальцами по прядям. У Кима – это необъятный прибой, на который его вынесло штормовым напором его самобичевания. Тот берег, которого он не успел достичь сам, хватаясь безуспешно за ложные наводки. Выкинуться на него самому, не оглядываясь назад, теперь не кажется безумием. Это дарит глоток свежего вздоха сквозь разрывающуюся пелену влаги. Альфа её сморгнёт и продолжит идти дальше. Но теперь уже с ним… Касание к его губам смоется новым. Хонджун очертит контуры чоновской кожи лишь для того, чтобы запомнить и впитать её вкус. По частице и доле, что отведётся избранному. Он и есть – избранный. И ему за это не стыдно. Целовать Юнхо неглубокими прикосновениями и мягким после-ответом приятно и до дрожи волнительно. Альфа ему позволяет управлять моментом и вверяет свою честность в обмен на принятие. Принятие оказывается поспешным, и Чон догадывается об этом. Но его невероятно затягивает такая откровенность. Его затягивает Хонджун… Руки обнимают в ответ чуть смелее, нежели изначально этого хотели. Но Юнхо не станет отпираться, что хотел бы именно так... Ким прижимается плотнее с каждым новым рывком, что смазывается губами о губы. Чон не играет, обесценивая порыв искренней смелости, не дразнит, заманивая в плен полу-открытий, не топит… Ведь топить умеет лишь… «Джун…» – Джун?.. Юнхо начинает чувствовать эту отчаянную подачу, что пробуждается в Киме, и разрывает их поцелуй, прижимая Хонджуна после этого к себе успокаивающе-крепко. Ответа не следует, но надломленная тяжесть рассеивается после шуршащего прикосновения под распахнутой чоновской курткой. У Кима невероятно холодные руки в этот момент, и Юнхо старается согреть альфу своей самой тёплой отдачей, на которою он только способен. – Я не хочу, чтобы ты делал это для меня, если себя заставляешь… – Юнхо шепчет в розовую макушку свою первую открытую правду, что не обрывается на полумысли. – Это будет для нас, – Хонджун резко поднимает свои глаза, чтобы ещё раз окунуться в марево, от которого сразу бросает в жар. Радужка альфы горит. Горит для него. И она его спасает… Чтобы не сгрызало сейчас Кима изнутри, это пройдёт. За это станет не больно. Но позже… – Мы попробуем, Юнхо, – надлом по краям клетки не будет услышанным, а стон хрупкого протеста не затмит ушные перепонки чередой эхо-вибраций. – Мы попробуем…***
Завтрак прошёл в непривычной тишине, а время прошло с убийственной медлительностью. Аппа кидал пару раз вопрошающие реплики насчёт их лиц, но кроме односложных ответов ничего не добился. Уён пытался делать вид, что всё в порядке. Юнхо – не делал. Но списывать на похмелье свою правду ему никто не запрещал. И это сработало. Однако, обеспокоенный взгляд, что изредка кидал на него брат за столом, не давал рационально мыслить. Альфа внутри поскуливал пару раз, старший Чон его приструнил за послабление. На этом тема была закрыта, а внутренний спор отодвинут подальше. Свободные полки пока ещё есть. После буйного погрома остались щели. Но их латать не было смысла. Они пусты, а значит не несут под собой цели навредить. Просторнее, когда виднее. Теперь Юнхо видит, что отстраивать баррикады вовсе бессмысленно. Новые стены не привнесут того, что было отнято. Другой ракурс на те же вещи не даст перспективу на пересмотр событий. Твой разум запечатлел всё абсолютно по-своему. И с этим своим он будет существовать дальше. Подлатай подпор – и живи. Юнхо понимает, что Сонхва оказался прав, когда их утренняя переписка велась в ненавязчивом темпе. Чон почувствовал некую недоговорённость омеги, но списал это на стандартное. Это Пак Сонхва. Своеобразный парень, которого Чон знает чуть больше года, и этот год проходит совсем не впустую. Его стоило бы прокручивать иногда в памяти, чтобы удивляться, сколькими моментами была наполнена их дружба. Дружба, которой могло бы и не быть, окажись Пак чуточку слабее своей сути. Но старший Чон об этом не знает. Он не знает, пожалуй, слишком о многом. Не потрачен ли был этот год действительно впустую?.. Юнхо ушёл к себе в комнату сразу после завтрака. Уён проводил его долгим взглядом. Альфе показалось, что даже вопросительным. Старший велел сидеть тому в своей спальне, но это был скорее внезапный и бестолковый порыв чрезмерной строгости, что определённо повлиял на ход их притираний. Младший сейчас находился в той хрупкой стадии кокона, когда одно малейшее надавливание – и оболочка непригодна для взращивания новой личины жизни. Уён растёт доверчивым омегой. И очень красивым. Юнхо это видит. Тому не по себе от постоянного внутреннего давления на выпуск из себя поблажек для брата. Младшему Чону нужен пример, но сам пример, скорее всего, будет не нужен Уёну. И альфа этого тоже не может отрицать. Проблема стандартов и ожиданий. Ты не вписываешься, потому что другой. Но с таким Юнхо ни разу не сталкивался. До знакомства с Паком. Этот нестандарт может перекрыть абсолютно любые морали, даже пошатнуть чоновскую догму. Но, пожалуй, он не сможет понять, каково это прикипать самой искренней любовью и заботой к младшему брату. У Сонхва его нет. А значит, нет такой ответственности. Так считает сам Юнхо. Но его мнение на это также может быть необъективным и вполне ошибочным… Чон решает наведаться к Уёну в комнату с ожидаемым порывом. Заходит после стука сразу, чтобы не передумать. Тот сидит на кровати в позе лотоса с телефоном в руке и залипает в одну точку. Кажется, омега его ждал. Но это трудно понять сейчас по растерянному взгляду младшего. – О, хён… Ты… – Нам надо поговорить, Уён. Ещё раз и, – взгляд старается теплеть, но голос всё равно сухо бьёт по фактам, – по-нормальному. Я не ругаться пришёл. – Ладно… Юнхо присаживается к нему на постель. А младший слегка зажимается. У него очень вымотанный вид. Альфа это подметил ещё с утра, и не хотел пока трогать брата. Но лучше сразу, чем потом. Вываливать по-новой, когда хочешь переварить целиком, а не порционально, будет тяжелее. – Как себя чувствуешь? – вопрос абсолютно банальный, но у омеги округляются глаза, а нижняя губа слегка оттопыривается в шоке. Уён ожидал не этого. – Не говори, что нормально, ладно? Я вижу, Уён~и… У младшего непроизвольно копится влага в уголках глаз. Он старается её подавлять, но Юнхо смотрит слишком заботливо сейчас. Его альфа внутри нашёптывает тому принять его советы. Старший Чон это понимает, поэтому начинает с главного. Начинает с участия. – Хён, я… – это выходит само по себе, но слёзы уже не могут контролироваться в нём, а тело начинает потряхивать в узнаваемом порыве. У младшего начинается лёгкая истерика. Её уже не раз наблюдал альфа. – Эй-эй… Иди сюда, – руки тянутся вперёд, а дрожащие ладошки тут же проскальзывают в пальцы, что держат крепко. Юнхо притягивает к себе брата, заворачивая того собой и успокаивающе начинает гладить по спине. И омега надрывается. Тихо, скуляще и совершенно открыто. Уён~и… Ему не хватит этой стойкости, чтобы одному принимать решения. Юнхо видит. Юнхо чувствует, что юный мозг пока действует только по ощущениям, не заботясь о последствиях. Возможно, по счастливой случайности последствий в этот раз не последовало. Но если бы Уён… Альфа не может об этом думать, потому что это кажется всё ещё нереальным. «Он влюблён, Юнхо. Это подростковое. Думаю, ты понимаешь». Вот это уже ближе к реалиям. Вот это старшему Чону уже даётся понятнее и проще. У его брата искренность граничит со спонтанностью, и это вполне объясняет его поступок. Отчасти. Вторую часть, что идёт под неосвещаемой закрытостью, пока трогать не стоит. Да, альфа знает, как протекает этот бурный период созревания. У него он тоже был. И теперь с каждым гоном проходит всё легче. Но у омег другая специфика. Неконтролируемое возбуждение и тянущая боль – разные аспекты. И здесь Юнхо не советчик. Обращаться с такой деликатной просьбой к аппе уже отпадает на корню. Секреты должны оставаться секретами. Ведь он пообещал. – Я сейчас скажу кое-что неприятное для тебя, Уён, но ты должен будешь меня выслушать, – младший замирает в его объятиях, стараясь уловить перемену. Ему всё ещё не хватает этого тепла. Но от брата оно идёт очень концентрированным. И омега млеет. – Мы с тобой сходим на приём, чтобы я был спокоен. Слышишь? – лёгкий кивок головы, что ощущается в районе груди альфы, даёт тому право на продолжение монолога. – Уён, я догадываюсь, что… у тебя это были первые отношения? – деликатность произношения бьёт всё равно больнее, чем альфа ожидал. Кивок повторяется, но младший всё также, уткнувшись в него, молчит. – Я понимаю тебя, ты на меня всё ещё обижен. Пойми, Сан – это не… – Хён, не надо. Не хочу об этом, – пальцы хватаются за плечи, а омега чуть отодвигается от брата, заглядывая на того заплаканным взглядом. – Сан не отвечает на мои звонки. Да, я пытался с ним поговорить… – после настороженных глаз брата, младший старается подбирать слова всё тщательнее. – Мы с ним договаривались о встречах. И это было на обоюдном согласии. Он не использовал меня, хён. Просто я… – Юнхо слушал немного напряжённо. Губы сводились в тонкую линию, а лицо хмурилось. – Я сам виноват, что заигрался. И теперь не знаю, что мне с этим делать, – фигура омеги как-то опускается. Уён сейчас похож на того пятнадцатилетнего юнца, что обычно прибегал к нему, и, путаясь в своих объяснениях, пытался выложить причины своего раздражения и плохого состояния. Но Юнхо теперь видит, что этого сходства, кроме внешнего, не наблюдается. Омега больше не жалуется. Он вырос из этого. – Я влюблён в Сана… Ожидаемо. Юнхо не удивляется, но переваривает эту информацию бестолково долго. Уён напрягается, всматриваясь в брата, что не торопится ему отвечать. «Взаимно?» – в голове прописывается выстрелом фраза Пака того самого дня, когда Юнхо сообщил ему о видовой принадлежности Кима. «А ты знаешь, Юнхо, что я бы выебал твоего драгоценного Уёна прямо перед твоим носом сейчас, и он бы бегал потом за мной ещё с месяц, м? Он вырос у тебя ещё той похотливой шлюхой...» – Невзаимно… – эхом заключается уже после второго. – Хён? – Завтра мы сходим в больницу, Уён. А пока отдыхай, – с этими словами Юнхо поднимается, разрывая их тактильный контакт, выходя из комнаты младшего под его непонимающим взглядом.***
Не нуждаться ни в ком, но зализывать раны Под кофейной рассыпкой блюстительных глаз. Обрамлять на себе, выводя тонким шрамом, Каждый новый стежок за упорный отказ. На кухне Ёсан впервые. До этого объекта квартиры ему не пришлось идти самостоятельно вчера. Кан прокручивает в голове, что ему запомнилось из того, что он успел разглядеть в удушающем тумане и свете неоновых мерцаний. Большую часть времени омега проводил уже в забытье. Из которого его, как на сигнальный факел, выводили по очереди… Дважды – это был он. Альфа, которого он знает не больше 24 часов. Альфа, которого он успел признать, как внушающего к нему доверие. Альфа, который не настоял ему открыться… Кан проснулся этим утром снова по тем же обстоятельствам, что не стираются бесследно. Его кошмары – личная утопия, куда не ведут дороги. Тебя бросает внезапно и со всей силой, когда стоит лишь подумать, что это всё уже прошло. «Ёсан, мы здесь…» Три высоких стула. Две чашки. Одно утро. Минки пытается обнародовать содержимое своих шкафчиков, поняв, что в холодильнике его не ждёт успех. – Что ж, признаю, хозяин из меня никудышный… Я по большей части в квартире только сплю, так что… – Минки был уже одет. Чёрная футболка была настолько просторной, что Кан невольно задумался о том, что её могли бы использовать те самые омеги, что вот так гармонично вписывались рядом со соновской стойкой на фоне утренней идиллии очередной случайной связи. Мысль шальная и абсолютно беспочвенная. Но она возникла. – Ничего больше не нужно, хён. Я не завтракаю, – голос Ёсана ровный и тихий. Он приятно отзывается в альфе, что в такие моменты готов обращаться в единственно верную эмоцию. В безоговорочное внимание. К нему. Минки более не суетится. Он присаживается напротив Кана и замирает. Пресловутое дежавю, что им не является. Сон помнит вчерашнюю ночь. Голову, свешенную вперёд, отрицающую причастность к серьёзным нарушениям. У Сана их не перечесть, но об этом не стоит заблуждаться. Минки не верил и половине. Слухи были грязны, как и его руки, что вчера переплетались в замок на этой самой кухне. Когда альфа подавал свою кисть Чхве, она тоже оказалась запятнанной. – Я обычно просто не успеваю, – смех идёт натянуто, а полушутка не воспринимается с противоположной стороны. Ёсан сидит, сжав свою чашку обеими руками, и смотрит на Минки в открытую. Он не ждёт никаких слов от него, чтобы разрушать эту тихую атмосферу. Ему не кажется, что слова должны окупаться с должным количеством в ответ. Кан не прилагает таких расценок. Он не даёт ничего сам, чтобы и от него этого самого не ожидали. Но Сон чего-то упорно ждёт. И омега это ощущает. Не может пока распознать в силу своей юной неопытности в таком отношении. За альфой оказывается интересно наблюдать. С долей странного подопытного. Когда отсутствие личного мотива заменяется научным, а неудачные попытки засчитываются, как путь к прогрессу. И его в их связи быть не должно. Так уже считает сам Кан. И это нужно показать Минки. – Ёсан? Ты сегодня… – Давай помолчим, хён. Всего пару минут. Мне…нужно это, – Кан смотрит испуганно, потому что последнее произносит слишком лично. То, что является тем самым "для себя". Пару минут для себя. Пару глотков уже остывшего чая, потому что он вкуснее для себя. Пару взглядов в окно, оно в его собственном доме находится прямо перед ним через обеденный стол, что тоже являются для себя. Этого самого "для себя" вдруг у Ёсана оказывается много. И он этим делится сейчас с альфой. С альфой, что этого не до конца понимает. – Как скажешь… Минки тушуется лишь для вида. Хотя внутри оказывается этому рад. Помолчать в присутствии этого омеги не кажется странным. Сон готов молчать, сколько тому влезет. Просто Кан так поразительно задумывается. У него брови сводятся с правильными изломами, а выражение лица становится чуточку милее. И да, альфа готов это подтвердить на словах. Но, кажется, его вовсе не просили этого делать. – Меня иногда мучают кошмары. Это давнее, и уже не так важно… Прости, что заставил сегодня поволноваться, – Ёсан разрывает вакуум затишья. Он подаёт свою неудачную попытку на опыт вести диалог не на пустом. Кан не говорит о погоде, не измеряет эмоции по десятибалльной шкале, не отвечает на вопросы, что начинаются с «А как бы ты поступил…». Омега слишком прямолинеен, и порой об этом забывает. Ёсан понимает, что Минки стоит сказать об этом. – Ничего, Ёсан… Не стоит извиняться. Сейчас тебе уже лучше? – Минки жуёт что-то хрустящее, взятое, вероятно, из тех бедных запасов пустующих полок. Вид у него домашний и совершенно обезоруживающий. Ёсан наблюдает всё с той же спокойной чуткостью испытателя. – С тобой приятно находиться, хён. И ты угадал с моим вкусом чая, – акцент омеги на этот маловажный факт не остаётся без внимания. Ёсан смотрит пару секунд в свою бледно-жёлтую жидкость, а затем добавляет, – так что, пожалуй, да, – а затем поднимает свои глаза на альфу. А Минки подвисает. Коротко и на первом. Ему не говорили такого. Или Сон не запоминал. Но теперь, кажется, эта фраза отложится где-то поглубже в нём и с должным осадком, а по краям будет пениться, когда её время от времени будут прокручивать. А альфа, определённо, будет это делать. – Что ж, я рад хоть в чём-то угодить, раз с завтраком не вышло, – улыбка тонкого осязания, – может смогу угостить тогда обедом? Ёсан слышит. Вслушиваться не нужно, чтобы понять. А понимать у омеги такие вещи вышло почти, как врождённое. Кан слышит намёк. Это ещё не просьба на второе свидание, было бы слишком поспешно. Это больше напоминает тонкость во внимании, что приятное можно укрепить, общение завязать потуже, а мотивы разбавить закономерным предлогом. – Я здесь надолго не задержусь, хён. Поэтому не стоит. – Слишком спешу, да? – Минки не переходит в наступление. Взгляд со смешинками и ясный. Волосы немного растрёпаны в утреннем беспорядке, но так выглядит лучше. Кану кажется, что лучше. Озвучивать не стоит. Как и задерживаться здесь ещё на время. Пора возвращаться домой. В свою жизнь. – Спешить некуда, когда путь не проложен… Извини, – Ёсан приводит не к месту всплывшую цитату, что вычитана из какой-то недавней им книги. Глупо и по-занудному. Ему так привычней. Однако, Сон вовсе не обижается. Он всё также выдаёт свою самую искреннюю улыбку. – Извинения приняты, а вот отказ ещё нет, – Кан вперивается пронзительным изумрудом. Переход на ненужный флирт он не открывал. Но у альфы на это своё мнение. – Ты их вовсе не получаешь, да, хён? – опасно и преднамеренно. Ёсан понимает. И потяжелевший взгляд альфы трактует со всей ожидаемостью. Минки ставит свою чашку у раковины, когда поднимается с места. – Получал. И не один. Я не настолько идеален, Ёсан. И вполне могу принимать отказы, – Минки оборачивается на омегу, опираясь весом на панель. Взгляд давит своим вниманием, и Кан, к своему удивлению, его выдерживает. Сон усмехается краешком губ. – Ты очень привлекательный, Ёсан. Ты привлекаешь к себе внимание, не заморачиваясь на этом. Ты об этом знаешь? Кан не понимает, как на это реагировать. Вроде должная формулировка должна идти за комплимент, что подан в форме абсолютного факта. Минки был серьёзен после. И даже задумчив. А Ёсан абсолютно обескуражен. И такое случалось впервые. – Ну скажи мне что-нибудь колкое на это, Ёсан~и, – бьёт резко и по нужному месту. Теперь Кан не церемонится, когда встаёт со стула и, огибая кухонную стойку, подходит ближе к альфе. – Спасибо за чай, хён, – чашка приземляется аккурат рядом с соновской, пальцы невесомо зацепляются за край футболки альфы. Тот стоит по самому центру у раковины, а Кану неудобно его обходить. Лишние прикосновения, ненужное сокращение расстояния и, как следствие, неудобное положение дел. Ёсану пора собираться домой. – Я пойду переоденусь, а затем… – Не хочешь, да? – Что не хочу?.. – омега отдаляется на пару шагов обратно. Между ними лёгкая невесомость напряжения и утренние лучи света. Хотя от них не становится теплее. Кан начинает дрожать, когда Минки отрывается от своей опоры и направляется к нему. Дрожь неявная и несвойственного характера для омеги. Но её замечает альфа. – Забудь… Ты, кажется, собирался переодеться, – Сон проходит мимо, деликатно стараясь не задеть. Он это выучил. За недавнее количество времени. Ёсан не даёт к себе прикасаться даже по-дружески. И это настораживает. Но альфа об этом решает не расспрашивать. – Если что, я ушёл в душ, – уже летит между выходом из кухни. Голос выдаёт холодную твёрдость. Кан не решается окликнуть альфу. Он молча переваривает свою неосторожность, пущенную на слова без умысла. Сон слегка вышел из себя, и на это есть причины. Ёсан не измеряет эмоции по десятибалльной шкале. Но сейчас этому приходит самое время. И пока отсчёт ведётся за большую половину промежутка однозначных чисел, Кан хаотично пытается натянуть на себя свои вещи, чтобы ускользнуть бесследно за двери соновской квартиры. Чтобы ускользнуть от последнего взгляда альфы, что заставил пошатнуть эти самые неудачные попытки к прогрессу на успех…