(Our Last Night – Forgotten Souls)
– Что у него?.. Пятнадцать лет И жизнь в награду? – Да. У него. Пятнадцать. Лет. И жизнь распадом… Сан часто вспоминает свою мать. Её тонкую и самую крепкую руку. Волосы цвета стали и обожжённого дерева, что волнами спускались с плеч. Самые мягкие волосы в ручках четырёхлетнего ребёнка. И это стоит того, чтобы помнить об этом даже спустя 15 лет. Глаза сияли контрастом оттенка морозного неба. И Сан не смог больше найти никого с таким взглядом после… Он и не пытался. Это под запретом. Такой бывает у каждого по горсти в руках, что ссыпается из них пеплом. Это всё, что остаётся после тебя. Промочи ком внутри своими самыми искренними горечью и скорбью. И отпусти… Чхве замер. Он замер там. На том скрипучем полу в комнате, где нет места радости. Там время замирает. И его не оживляли уже очень долго. Первый самый тонкий порыв на боль. Ты о ней печёшься даже сильнее, чтобы забрать вышло всю. Не оставляй боли ей. Усопшие должны отдыхать. «Сан~и, переборись с ней…» Голос идёт мягкой поволокой и омывает тебя по всему телу. Оно дрожит. Оно неправильно горбится над той кроватью, что поставлена здесь живым гробом. И ты наблюдал за ней все эти 15 лет. Ты устал… Дыхание не выдушивает всего. Если бы каждым вздохом стиралось твоё бремя, ты был бы свободен. Ты был бы счастливым. Или же нет?.. Альфа не знает этого. Он застрял тем самым мальчиком на паперти, что не смог зайти внутрь. Молиться было некому. Его просьб не услышали. Ему не дали права на выбор. Такое не объяснить ребёнку, который научен только искренне и преданно любить. И этого оказалось мало… Сану был дан год. Год на то, чтобы четырёхлетний мальчик познавал вещи, для которых ему не суждено было дорасти самостоятельно. Время кинуло жребий и приказало: «Смотри!» И выхода не оставалось, как подчиняться и наблюдать за увядающей матерью и за её глазами цвета морозного неба, что тускнели с каждым днём всё сильней… Ему был дан лишь год. И глаза потухли. Не дотрагивайся до них. Они исчезли… Ему было четырнадцать, когда его обнаружил отец, искривлённым на полу её комнаты. Глаза горели красной утопией, а тело блестело от пота. День становления альфы. Худший день для него. Это дата смерти матери... Это дата обрыва жизни и начала нового естества для её сына. Самая худшая ирония времени… Самая худшая… Вина – это то, что постоянно переходит бесформенной субстанцией под разными уклонениями и врёт тебе о истинности мотивов. Перебежчица искусного плетения нитей. Ты и враг, ты и друг. Но ты всегда к ней чужд по прямым чувствам. Сан её винил по первое время. Брошенная душа, что не окрепла и не смогла себя раскрыть. Она проталкивалась из кокона, что был ещё мал для перерождения. Ум юноши это отрицал. Но не стоило его в этом винить. Сама Молодость уповала на обвинения. А Вина стояла рядом сторонней надсмотрщицей и указывала, как её обличать. Ближе к старшей школе Чхве осознал, что он потерял. И это пришло намного позже, чем того предполагало время. Но оно пришло по указанию Творца всех секунд, минут и часов. И с ним не нужно было препираться из-за этого. Сан навещал её могилу и скорбел так, как достойно это делать сыновьям, чьи матери воспитывали их в самой трепетной заботе и любви. Подавляемые слёзы и тихие скулежи. Сильным приходится терпеть слабость, но не отказываться от неё. И Чхве её не отгонял. До самого первого момента разлома. «Сан, я хочу тебя познакомить со своим омегой… Теперь мы будем жить все вместе…» Какова ценность любви? Пьедестальные пороги обиты кровью, по которой ты видишь, сколько раз ради Неё падали и ползли, и так повторялось снова. Круг, что не обрывался, но множился своими жертвами во имя этого Святого Чувства. Ты будешь ползать точно также, если захочешь назначить ей цену. Ты будешь обманут и разочарован в этом. Потому что она у самой верхушки пьяного пиршества судеб обесценилась… Гнев свирепого зверя и самой чувствительной души. Перекручивание вязкой плети на твоей шее не даст ослабиться, если твои руки тоже связаны. Сан не принимал этого выбора отца. Ссоры и скандалы каждодневной рутиной множились над их домом и заставляли отдаляться. Но отец не давил, даже когда младший Чхве изъявил своё желание поступать по своей воле на биологический. Бизнес отца он отослал в самый дальний угол своего непринятия. И старший Чхве смирился. Первый курс по пролётам лестниц. Спешка, и только она. Словно альфе не дадут этого, если он не пресытится данным шансом сейчас. Первый опыт становления взрослым прошёл в ранние пятнадцать. Извращённая игра и опытность пополам с первой привязанностью. Выкинули – и достаточно. Старшая школа не позволяла такого распутства. И Чхве его тогда не вбирал в себя. У него шло переосмысление и отпущение своих грехов за вину к матери. Нутро утихало в такие времена и позволяло не отвлекаться на него внутри. Сан это перерос. Взросление шло своими темпами, как и рост внутреннего желания быть, наконец, свободным. Но эти понятия подменились. Свободное растрачивание себя – это не свобода. Чхве было плевать. Самые трепетные омеги, самые яркие эмоции и лучшие привилегии первого красавца на факультете. Разлом затвердел, когда об него протёрлись столько тел. Сану более не нужна была внутренняя задавленность. Он её смёл с той паперти, что уже не протаптывалась его ногой об каменные ступени. Вина пришла одним днём, пронаблюдав за ним из-за угла тёмного изваяния, а затем молча отступилась. Так наступило начало. Начало прав альфы. Полтора года университета – это другой срок. Здесь время с тобой уже ведёт обходительную беседу, выражая свою участность, и предлагая на выбор распоряжаться им в своё пользование. Сан это учитывает, когда выбирает себе новых омег, с которыми ему приходится очень быстро прощаться. Но игра не бывает без подводных камней. Самая крепкая проклейка не сможет защитить тебя от заносчивости. Она даст трещину, и в неё зальётся шипящая солёная пена. Она начнёт разъедать твою броню, потому что Время, не оговорив этого со слепым юнцом, потребует оплату. И ты вынужден будешь её осознать… Таких глаз он тоже не встречал. Чхве видит этого омегу впервые рядом с другом Минки и заостряет на нём свой взгляд непозволительно долго. Юнхо, – как оказалось впоследствии, старший брат этого робкого чуда, – в ответ смотрит довольно тяжело и твёрдо. И Сан после этого лишь крепче ухватывается за эту возникшую идею. Это началось с весны. Перед поступлением Уёна. Но серьёзных пересечений не было. Заманивание в сети – доступный и проверенный шаг. И омега повёлся. Удивление пришло с первой встречей в одном коридоре университета. Сан тогда подумал про глупую судьбу, но внутреннее защемление в разломе это высмеяло. А Время осторожно подошло ближе, чтобы понаблюдать за этим. Флирт шёл самый смелый, а руки были подкованы так умело, что альфа истинно наслаждался своим превосходством. Но на периферии маячили тяжёлые и самые серьёзные глаза. И их приходилось брать в расчёт, когда условленные встречи подверглись строгой закрытости. Уён на это согласился. И Сан был доволен. Первый надлом произошёл неосознанно. И даже не с первым растлением такого прекрасного тела. Альфа много перепробовал таких. «Сан~и…» – так обратился к нему Уён однажды. И сердце пропустило свой самый предательский удар. И с залатанного разлома осы́палась крошка. И тогда Время начало вести отсчёт… В этих аспидно-синих глазах нет лжи. Они очень доверчивые. Но та доверчивость шла иного порядка. Его устанавливал не Сан. И он с ним не мог совладать. Брала элементарная жалость низкого проявления. И она даже оскверняла своим участием такой честный взгляд и самые прямолинейные мотивы. «Хоть бы раз с тобой прийти в паре, а не чувствовать себя прокажённым…» – один из выдохов вымученной правды. Но прокажённым был не омега. Прокажённым являлся сам Сан. Для себя… Первая кровь* обозначила и первую багровую каплю на шипящей пенной жидкости. Они смешались и дали реакцию болевой терапии. Разлом продолжал расти, но Чхве упорно верил, что чужие тела и руки смогут забить его трещину вновь. Его собственное Время смеялось у порога той паперти, по которой больше никто не ходил… Прошло около недели. И Сан считал. Молча переваривать выходило скверно. Но выговариваться было в таком случае некому. И так уже 15 лет… Сон Минки. Альфа, что был кем-то сродни друга. Того, что у Чхве в наличии не водилось. Приятели по университету не задавались такими глубокими вопросами, как преданность и чистота крови. И Чхве вместе с ними не задавался этим тоже. Но у Минки была другая черта наставления. И впервые ей захотелось повиноваться. Но Сан не рассказал тому до сих пор, что с ним творилось. Сон писал ему спустя день после вечеринки, а альфа отвязался простым и понятным объяснением, что ему советы сейчас не требуются. И Минки прекратил свои попытки. Время до сих пор наблюдало, как его наивный ученик справляется с ним, используя эти мнимые способы урвать от него кусок для перетерпевания. И Время это пока позволяет. Но прийти тому позже будет ли означать, что альфа победил?..***
Встреча на следующий день. После пар было томительное ожидание прорыва. Уён всё утро был сам не свой. Ёсан догадывался, что услышанное им сегодня станет одним из значимых разговоров для перетягивания эмоциональной боли на себя. И Кан вполне был готов. Только не в доме Чонов. Туда с последнего и самого значимого посещения ему не хочется более возвращаться. Чтобы не растравить своё нутро ещё больше. Оно итак затравлено. Оставь его на латунном озере и дай ему спокойно перетерпеть свою внезапную боль во всколыхнувшейся ране. Прийти к Кану было предложением обыденным. Младший Чон уже не раз обживался в его тихом и умиротворённом настенными чёрно-белыми фотографиями пространстве. Это акт дружеской солидарности. Вносить себя в своё личное, но с разрешения хозяина. Ёсан такое позволял лишь Уёну. – Что-нибудь будешь, Уён? – мать наверняка успела приготовить обед после учёбы сыну до своего отлучения. Готовка негласно была закреплена за старшей омегой. – Нет, Ёсан~и, не хочу, – привычное плюхание на его кровать, сжатие в один нервный комок, из которого вывязывать по ниточке слова и перематывать их на свою руку. Она кладётся сейчас как раз на ладони младшего Чона. – Ты вчера сбежал с пар, Уён. Я знаю, что ты мне скажешь. Хотя и без деталей. Теперь между вами всё кончено, верно? – так рубить нельзя. Но так открывать защиту быстрее. Она вырвется сразу под громкий треск и обрушится волной о плотину. У Ёсана она крепка, пока её мажут чужими заливами. Пока её тренируют на прочность. И его друг даже этого не осознаёт, как его оплакивание помогает самому Кану ещё держаться по ту сторону своей бетонной стены. – Он целовался…с другим… Он так…его прижимал… Я не мог… Ни…че...го… не мог, – выдушенное и самое честное выливалось из омеги на его перерывах через всхлипы. Но Уён держался, комкано подавляя свою слабость. Это впервые наблюдал сейчас Кан. Перерасти новое ощущение. Стать выше этого и оттого взрослее. Младший Чон этого пока в полную силу не умел. Чистота отбеливания ему стала чужда, и, наконец, это открытие принесло облегчение. Больше притворяться не нужно. Не нужно держать свою безупречную неуязвимость, которая даётся уколами шипов из-под неё. Уже не нужно… Рука спокойно поглаживает подрагивающие плечи, пальцы запускаются в отросшие корни волос. Они у Уёна, и по большой редкости у омег, не осветлились сами по себе. Они остались тёмного шоколадного оттенка. И младшему Чону этот цвет отчего-то претил, поэтому тот его вытравливал окрашенными прядями, что так мягко сейчас пропускались по ладони Ёсана. – Я такой дурак… Такой дурак… – зачитывание монотонности не исцелит твоих мыслей, что, наконец, стали замечать отвлечённые от белого явления. – Это пройдёт Уён. И тебе станет полегче, я обещаю, – самая горькая ложь, которую вытравить не удаётся. Ёсан уповал на время однажды. И оно ему не помогло до сих пор… – Я бы хотел так думать, Ёсан~и… – яркие аспидно-синие омуты. Они смочены слезами и разрушенными надеждами. И оттого они кажутся Кану сейчас прекраснее. И об этом странно хочется не думать. Ёсан немного ведёт плечами. – Давай переключимся... Наша жизнь всё также идёт, пока мы оглядываемся назад и о ней сожалеем, да, Уён? – кивок светлой макушки в его объятиях. – Что будем делать с тобой по поводу проектов? Учёба – лёгкая сподвигающая тебя деталь, которая даёт мыслям отвлечение. Она не заберёт их все. У неё не хватит на это стимулятора. У младшего Чона такой самозабвенной подпитки, как у самого Кана, к сожалению, не наблюдалось, но Ёсан знает, что это единственное, что он может предложить в такой ситуации. – А что с ними? До них далеко… Защита в конце семестра, Ёсан~и, а ты об этом уже сейчас зудишь, – Уён недовольно поднимается, отстраняясь от омеги. Лицо припухло, а в глазах всё ещё отображается затравленность горечи. – Нам придётся выбирать наставников уже сейчас. Из старших. И это не зудение, а объективная проблема, Уён, – во взгляде Кана читается некая подавленность. И младший Чон расшифровывает её вполне верно. – Выбирать только с нашего факультета? – мысли отвлекаются. Их отводит от грани тяжёлых обрывов, после которых ты еле дышишь. Отстранение вымучено даёт передышку. Омега её обворачивает вокруг себя тёплым пледом Ёсана, что на такие случаи предоставлен сам по себе в углу его постели. – Не обязательно. Мы не ограничены пока профильной темой, так как профиля у нас по сути ещё нет, – руки мнутся рядом в мягкости, а глаза всё также притупляют свой взор вниз. Уён не спешит отвечать. – Ты выберешь Минки-хёна? – полное вкрапление по окружности горит ярче сейчас, и оттого вопрос задаётся прямо и на уровне интуитивной первой мысли в голове, пришедшей, вероятно, не совсем к месту. Ёсан замирает на этом моменте. – Почему я должен это делать? Нешипованное здесь только сердце Уёна. По нему не скоблили противными иглами позора за своё же, казалось, такое правильное чувство. У Кана наработанная тактика и ни лазейки вовнутрь без доступа. Младший Чон сейчас тихо приоткрывает дверцу и начинает впускать туда ненужного воздуха, что не проветривает, а окисляет давно забродившее расстройство. Ёсан смотрит пристально. На него в ответ смотрят точно также и не опускают теперь в испуге взгляда. Уён взращивает новые темпы своих самых потайных возможностей. Он взращивает зрелость. Зрелость на проглядывание очевидного. – Потому что ты тоже слепо не видишь главного, Ёсан. Начни с малого. Тебя это ни к чему не обяжет, если ты напишешь ему с просьбой по учёбе, – откуда у Уёна взялась эта взрослая манера сплетения слов, он не знает. Это вышло обдуманно и подобрало изнутри нужное для озвучивания. И омега, наконец, легко выдохнул. Эта передышка во взаимопогружении отдаёт странным уровнем садизма. Самокопание отрицается и переходит в изрывание чужих эмоциональных бед. Так выходит намного действеннее. Выручка друг друга под неосознанной взаимностью облегчить в этом способе самому себе внутреннюю боль. – Это мне лишь решать, Уён, – пристальные глаза обволакивают со сложной смесью подозрения. – Я, видимо, всё равно чего-то не понимаю во всём этом… Но лезть пока не буду, Ёсан~и, – первая тёплая улыбка на вымученном отрицательными эмоциями лице. Она самая честная. Мягкий кивок головы Кана, тот забирается ближе к омеге, под бок, чтобы разделить с ним остаточное откровение через касания под тонкой водолазкой на себе. Оба будут молчать около пары минут, пока их мысли не перестанут кружить так осязаемо по комнате и не утихнут вместе с одним из их виновников с аспидно-синими глазами. Тот напоследок прошепчет, уже склоняя свою голову на плечо Ёсану: – Я попрошу Чонхо… Только найти бы его ещё... Кан на это лишь вопросительно поднимет свои брови, но вопрос останется невысказанным. Не нарушай снов уставшего разума. Ему есть, о чём сейчас забывать…***
(Bullet For My Valentine – Dirty Little Secret)
У него нет начала, нет конца и нет сути. Этот яростный зверь, оживляем тобою, Встрепенётся на самой последней минуте, Проникая в тебя, чтоб пробиться к покою. Это даётся естественно, и это вынуждает тебя с ним мириться. Закипающее внутреннее противоречие. Сложнее его сломить или предаться огню? Что выберешь ты, когда он позовёт тебя выйти на равный бой? Прими соперника, как должное. Сдайся, и прими лучшее из его опыта. Дай ему право решать за тебя. Учись бороться и закалять своё нутро с помощью его наставлений. Становись альфой благодаря этому опыту. Будь сильнее своего начала, чтобы ты смог руководить им, а не он тобою. Держи себя в руках. Твой гон – это твоя суть. Не отрицай её и не подавляй… Юнхо не кичится этим, как многие альфы. Эта пара напряжённых дней в его зрелом возрасте из полугода в полугод идёт достаточно спокойно. Да, старший Чон прибегает к подавителям самого слабого действия. Чтобы сбить обоняние, не более. Из-за усиленного ощущения сторонних запахов и происходят сложности. Срываться с цепи не приходилось ни разу, кроме самого первого становления. Но Юнхо уже не зол на себя за это. Юность покрыла эту вину и остаток её жалкого переваривания. Желание простого выброса лишней энергии из себя довольно легко обнародовалось в ванной. И это было вполне естественным для альфы. Хотя многие за это высмеяли бы Юнхо. Но старшему Чону стало бы и на такое плевать. Лучшее из обретённых манер бралось от фиолетовых прищуров... Новая волна этого периода. Юнхо это понял ещё с той прогулки в парке. Он слишком чутко ощущал Кима, слишком жарко и маняще. Это говорил его голос внутри. Той временной, но сильной мощи. И её время пришло… Сонхва как-то старался держаться в эти дни от него подальше. Редкие переписки и никакого личного контакта. Потому что велики риски, от которых обоим станет некомфортно. Альфа это условил между ними сразу. Он не ручался за себя, к сожалению, на все нулевые окончания любых максимальных процентов. Он оберегал Сонхва от самого себя. Но в моменты особого переходного состояния Пака, что выражались течкой, старался держаться вблизи. Потому что инстинктивное оберегающее нутро не давало поступать иначе. Сонхва был омегой. Омегой, который тоже бывает слабым… Юнхо претерпевал нынешнее положение почему-то сложнее. И дело вовсе не в дозе таблеток, что ему пришлось даже увеличить. Его зверь просился к нему. Его зверь тянулся к Киму. Старший Чон не раздумывал, когда набирал альфе сообщение, договариваясь о короткой встрече за парковочной площадкой его экономического на большом перерыве… Джун был удивлён такой просьбе. У него после этой пары была поставлена смена в кафе, куда хотел заглянуть к нему сам Юнхо, когда освободится. К чему приурочена эта вынужденная встреча сейчас, Ким не понимал, но добровольно направился через витиеватые обходы здания их университетских корпусов. Чувство беспокойства не охватывало, не грызло внутри чем-то определённым, оно едва пробивалось сквозь пелену лёгкого волнения. Альфа внутри сидел смирно, и Хонджун не задавался вопросом – почему. Юнхо он заметил не сразу. Белая рубашка, распахнутая поверх чёрная куртка и самый обеспокоенно шальной взгляд. Что-то не так… – Джун… – выдохом сразу на губы, не успевает Ким к нему подойти. Этот порыв идёт отчаянно и неприятно пережимает внутри лёгкие. Эта давка заставляет сопротивляться. – Юнхо! – его слишком много, давление по всей открытой коже. Ласки не обволакивают тебя приятными касаниями, они травят и жгут по каждому миллиметру кимовской кожи. Чон сильнее физически, поэтому он напирает без весомого отпора. Тело почти швыряют к стене, когда тихий скулёж подтверждает это вмазыванием со всей отдачей. Хонджуна припечатывает, как трепыхающуюся бабочку, которой отведён последний день. День перед кончиной… Разрыв ткани и самая леденящая рука, что в эту секунду без спроса начинает осквернять своими пальцами дрожащее под ними тело. Кима трясёт. Глаза с расширенными зрачками стараются искать фокусы на впивающемся в его рот Юнхо. Ухватка за плечи, что выкованы сейчас из стальной брони, пытается отстранить альфу от себя. Хонджуна пробирает солёная топь, она размывает перед собой это чужое лицо с полыхающими красными огнями. «Это Юнхо?..» Бьётся внутри это смиренное сердце, забивая намертво сейчас себя само. И нет края тому, что ты ощущаешь. Переполняющая дикая отвращённость и неизведанный прежде страх. Ким снова боится его... «Борись… Джун… Ради нас… Джун…» – эти хрипы идут изнутри. И Ким знает, кому они принадлежат, кто взывает его из самых тёмных глубин сознательной изоляции. Звон цепей и самое неприятное удушающее сцепление глотки. Он всё тогда видел… Отталкивание на уровне резкого выброса адреналина прямым выдавливанием обеими руками, а затем, скорее инстинктивный, нежели отработанный взаправду, удар по лицу. И карминно-красные радужки загораются… Два пламени разожгут костёр, что охватил бы поле боя на сотни квадратных миль. Но это не та битва, в которой ты оказываешься один на один со своим положением и внутренним отмеренным временем на самоистязание. Здесь нет победителя… – Джун?.. – Юнхо хватается за скулу, разворачиваясь обратно корпусом к альфе, и поднимает теперь свои глаза, что блестят шоковым карим. – Джун… Я не хо...тел… Ким всё ещё тлеет. Его запал не проходит так бесследно, он пересыщен новыми истязательными эмоциями. Его распирает от этого. Тонкая мокрая дорожка из правого глаза отпечатывается по щеке, когда он произносит: – Я всё ещё альфа, Юнхо! И если ты с этим не считаешься, – дрожь подрывает голос, слёзы подрывают его уверенность, слова рвут всё вместе, – то я больше не хочу тебя видеть… Ким делает по шагу назад, добивая из себя последние строчки. Он видит, что добивает Юнхо этим тоже. У него такие же переломы, прописанные на его искривлённом сейчас лице. Но Хонджун не желает более здесь находиться. Он не желает видеть этого альфу перед собой… – Прости меня!.. Джун!.. Про-сти… – крики вдогонку затравленно иссыхают на последних выхрипах, когда Юнхо падает на колени посреди пустой асфальтированной площадки. Он прежде никогда так себя не ненавидел…***
Holly Henry – Another Love (Tom Odell Cover)
Это не шанс. Это тонкая грань твоего восприятия. Не вымучен он, пока разум взывает к нему. Это не шанс. Это форма двойного проклятия. Отсчитывай срок, наблюдая, когда я его сниму... Вечер по части сложности был обременён лишь конспектами и бесконечными сообщениями Уёна. Тому необходимо было отвлечение на текущий отрезок его душевного времени. И Кан понимал. В его комнате слишком много памяти. И она не даёт забываться ему по наибольшей части, но отстраняет одну частичку души подальше. Ёсан помнит своё смятение и тёплую руку матери на волосах, что прядями высветлялись на его макушке. Помнит своё первое отражение в зеркале перед комодом. Там концентрировалось его неокрепшее начало. Оно сигналило вспышками на окружности радужек и гасилось через секунды. И эта мерцающая круговая спираль шла в течении пары часов, пока Кан приходил в себя, отторгаясь от шоковой яви. Он становился омегой… Омегой, которая в нём просыпалась, выявляя себя аквамариновой радужкой и самыми тёплыми светлыми волнами по лицу. Тот омега был прекрасен. Но Кан считал иначе… Разговоры с матерью, её деликатность и участие. Воспитательные беседы, что были в её профессиональной части делом обыденным. Детская психология – вещь тонкая, и оттого кажется хрупкой и нестабильной. Кану помогали эти речи. Они его успокаивали. Но принятия всё же не взрастили… Удивительная вещь, как рецепторные факторы, может подтолкнуть тебя скользким шагом навстречу к собственному отторжению. Это не станет простым и доступным, это будет вестись по каждой клеточке внутри, выпрыскивая этот ядовитый реагент. Ёсан хотел быть менее чувствительным, оттого его развитое не по годам мышление смогло ему в этом помочь. Добавить пару ложных фраз о том, что тебе сложно переносить течные дни, что отчасти являлось подлинной сутью, и у тебя в руках окажутся нужные таблетки для поддержания твоей затеи. Дозы были вымерены самим Каном. И частота их стабильного принятия на закрепление результата внутрь пополам с психоделией, что умело вызывалась под действием этих самых таблеток, вела к нужному эффекту. Гормональный фон тускнел и обилие течных выделений снижалось с каждым разом. Омега слабел… Кан становился спокойнее и даже проявлял близкое к меланхолии поведение. Но это было необходимой навязчивой идеей, от которой трудно было отступиться. Про имя из двух выдохов приходилось не упоминать. Это долговременная кома. Ты погружаешься в неё, не имея возможности контролировать. Ёсан не думал, что сможет так реагировать на альф. Но на одного вышло непреднамеренно. Его внутренние эмоции не отражали враждебности на это новое осознание. А омега искренне принимал это участие в открывшемся чувстве юноши. Его звали Чон Юнхо. И Ёсан выбрал это для себя, и продолжает делать этот выбор уже на протяжении двух лет… «…Потому что ты тоже слепо не видишь главного, Ёсан. Начни с малого. Тебя это ни к чему не обяжет…» Младший Чон очень повзрослел за последнее время. Это стал замечать и сам Кан. Это ещё юношеское стремление всем делать "на добро" пока в нём не изживалось, но переходило в иную стадию "советования". Ёсан с ней примирился, ведь Уён такой искренний. Эта черта самая опасная в омегах. Об неё обычно топчутся… «Доброй ночи, хён». На часах было далеко за вечернее время. Кан старательно вымучил себя за учебниками, и сейчас ему оставалось лишь добить себя этими первыми строчками, отправленными Сону. «Доброй, Ёсан~и…» По личному и болезненному произношению. Омега вбирает в себя чуть больше воздуха, набирая своими пальцами дальнейшее сообщение. «С моей стороны это станет нечестным. Но ты можешь мне отказать, и я это вполне разумно приму. Мне требуется наставник в учебном проекте. И я не знаю, почему решил написать об этом именно тебе, хён… Но я действительно пока сейчас не имею понятия, к кому ещё обратиться. Так что буду ждать твоего решения, хён». Минки перечитал пару раз, а затем ещё, и ещё, и ещё… Такие понятные с первого раза строчки стали чем-то сродни головоломке. Их приходилось переваривать по несколько раз, чтобы эффект сознательной мысли смог их расшифровать на доступности восприятия самого альфы. И у него на четвёртый раз это получилось. «Я готов тебе помочь с проектом, Ёсан. Буду только рад». Возможно, последнее было поспешно добавлено не к месту, но Сон не удержался. И, скорее всего, Кан ещё несколько раз подумает, прежде чем всерьёз воспримет эту смелую идею. «Спасибо, хён». Выдыхай... Глубоко и отрывисто, потому иначе не почувствуешь, как это хрупкое чувство будет просыпаться в тебе с новой яркой силой. Но его тоже топчут. И, к сожалению, чаще, чем искренность омег…