***
Время не спасает. Отсчёт секунд, минут и часов с пар идёт с самым рассыпчатым излиянием. В перерывах между ними наступает лёгкое волнение, что знакомые волны снесут своим появлением совершенно внезапно и с тяжёлым натиском вины. Ким рассеян, подавлен и немного зажат. Чхве не слеп, но держать свои глаза закрытыми на многие вещи становится очень привычным. Лишь одно от альфы ставило всё в режим ожидания и смирительного покорения: «У нас с Юнхо всё зашло слишком далеко... Я не понимаю самого себя, Хо. Но мне нужно в этом разобраться самому, прости...» Бете это знакомо по стальным чертам скул, которые пережимаются каждый раз, когда Ким уходит в себя. И тому не поведано, как заметны его переживания. Голос меркнет и ослабляет свою окраску на простых поддержаниях диалога. Глаза молчат, и это самое тревожное. Чхве мог разгадывать по ним миллион из одного и один из миллиона трудных и самых запутанных изречений на правде. На ней оттачивалось само кимовское нутро, которое не воспринимало иных путей. Чонхо это знал. Врать у альфы выходило из разряда провальных тупиковых ветвей, за которыми ты затеряешься сам. И Ким уже ступил туда... – Десять минут, – между механическим следованием ручки раздаётся от Чонхо. – Что? – Хонджун вздрагивает, отрывая свой фокус от проектора, на котором он даже не был сосредоточен в данную минуту. – До конца занятия. Ты уже давно мыслями не здесь. Но тебе осталось потерпеть десять минут, – Чхве проводит взглядом по другу, с тем же успехом подмечая прежнюю стадию. У Кима глаза неподвижные. Они не характеризуют в себе спектр насыщенной дисгармонии или открытой эмоциональной затравленности. Они просто опустошены, а зрачки сами по себе создают видимость движения. Некое искусственное спокойствие. «Мне осталось потерпеть последний день...» – самому себе в отместку по внутренним канатам связи, что крепко задевают его стены, скреплённые песком и огнём. Отсчёт внутри вёлся и для этой тайны, но Хонджун всеми неоспоримо прикладываемыми усилиями противился этой временной западне. – Это не так много, правда? – и по краям своего слуха отделяешь вкраплениями нужный смысл для самого себя. И дело не в десяти минутах отсчёта. Чхве интуитивно напрягает свой взгляд, смотря в ответ на Джуна, когда у того слетает чистая подача надежды в вопросе. – Если не отсчитывать время, то его ход резко ускорится. Но на этом отмотанном промежутке можно пропустить важные моменты. И выбирать приходится с рисками на неосторожность выпустить из временной ловушки что-то значимое. Что тебя сейчас волнует, Джун? – Чонхо имеет эту особенность, некий тонко подкованный стержень, озвучивать нужное и только тогда, когда это является необходимым. Хонджун понимает, что его друг невесомо даёт опору, за которую ты невольно просто поддерживаешь свою полузатаённость. Не нужно выговаривать всё до бесполезного слога, оставь ключевые излияния на время. Оно передержит их на срок, за который ты сам определишь, стоят они того, чтобы быть услышанными с той важной мыслью передачи, или же пустой звук сдерёт с них наполненность обманчивого смысла твоей правды. Кто окажется слепым? – Сейчас меня волнуют два человека. И время здесь ни при чём, Хо... – глаза опущены в свои витиеватые записи, которые удавалось вести на грани автоматизма в самом начале темы. Бета кладёт ручку на поверхность листа. – Оно всегда при чём. А ты не о том думаешь. И я уже говорил тебе, что ты склонен к самоизолированности. Я всё ещё твой друг, Джун. – Извини, что из меня друг в последние дни так себе. Только гружу тебя своими проблемами, – альфа слышит этот спасительный звонок, когда начинает за сокрытием внезапной нервозности собирать свои вещи раньше времени. Чхве следует его примеру уже после оглашения преподавателем о завершении темы лекции. – Подавляешь их. Не путай. Но чтобы не так явно зацикливаться на этом, могу рассказать тебе одну новость касательно того омеги. Это прозвучит странно, но я впервые не подумал наперёд о последствиях, – они выходили из аудитории, поток смывал, а заполненность коридора университета оплетала своей лишней суетой. – Ты и не подумал? Чонхо, ты меня немного удивляешь, – Хонджун впервые за этот день выдал вполне приличную улыбку. Чхве это порадовало. – Уён попросил меня о помощи. Проект первокурсников. Я не нашёл причин на отказ, – в ожидательной части холла светло и на удивление немноголюдно. Возможно потому, что это крыло задней стороны их корпуса менее оснащено кабинетами. Здесь шаткий уровень приватности делился напополам с тишиной, что отдавала редким гулом голосов проходящих мимо них студентов. – А он разве учится на нашем факультете? – Нет, но это весомой роли не играет. Я уточнял, – Чхве не мог не заметить этой мимолётной мысли через себя, что спроецировалась альфой на взгляде по нему. – Я состою в редакции нашего студсайта, Джун. Я это выяснял не из личных побуждений. – Я даже слова не сказал, Чонхо, – прищур оживляет их. Глаза Кима теплеют, и по ним уже можно проглядывать немного больше. Глубина оттенка изменилась. И Чонхо хорошо осведомлён, с чем такое может быть связано. Альфа пробуждается в Хонджуне, даёт свои задатки на показательность. – Ты хорошо себя чувствуешь, Джун? – резко и зачем-то с опасно-серьёзным тоном, что был принят поспешно. Чонхо это осознаёт на моменте изменения лица Кима. Прежняя издержка вытухших эмоций, взгляд пустеет, а губы сжимаются в тонкую линию. – Ты заметил, да? – и глупо кивать на это, но Чхве всё-таки даёт условный знак. – Я его чувствую в последнее время всё чаще, прямо под кожей. И не боюсь, Хо... – и теперь уже нет смысла договаривать свою крошечную часть правды под выплеском общей. Та, другая, останется при нём, пока само нутро не даст ориентиры. А об этой песчаной исповеди не стоит умалчивать, потому что молчание итак было слишком долгим. И Ким от него устал. – Смотри... Глаза зажмуриваются, сильно и сосредоточенно. Поиски нужного и доверительного. Там внутри обрыв, но его обход вполне безопасен. Полувыдержка их контакта обуславливает короткое отпирание замочных цепей. Сквозь огненный свет даётся сигнал на приближение. Позволительность в обмен на чувство свободы. Принятие ролей взаимных шептунов. У каждого из них личные мысли наслаиваются в перемешке и вторят диалогом внутри себя. Хонджун принимает первое условие – его одаривают правом обличать свои истинные мотивы. Когда взгляд поднимается, Ким начинает чувствовать эту силу. По коже – отяжелевшей разом отдачей, до кончиков пальцев – точечными уколами жгущего разряда, едва оседая на губах – выдох воздушного застоя тёплой энергии. Глаза передают через себя последние факторы этой цепочки – цветовое насыщение. Карминно-красные искры появляются постепенно, проникают по линиям радужки, подавляют её, а затем перекрашивают вплоть до миллиметра окружности, отведённой для этого предназначения. Зрачки понемногу сужаются, отдавая больше пространства на заполнение цветового подавителя. И Хонджун так ярко чувствует в эти секунды своё изменение, что улыбка односторонним краешком губ выдаёт его гордость за это право. Чонхо наблюдает молча, его роль в отведённом ему доверительном ключе как никогда проста – это участие и закрепление открывшегося перед ним важного факта. И время здесь специально не перемотаешь, потому что оно само по себе замерло на пару значительных секунд, а затем отдало взаймы дополнительные на оценённость представившегося момента. Чхве ощущает это. Хонджун сам по себе начинает меняться. – Твой контроль, наконец, стал верен тебе, Джун. И я очень рад этому... – бета дотрагивается до плеча Кима. Жест, что не несёт под собой тяжести дополнительных высказываний. Это немая поддержка добавляется не так часто. А Ким тепло улыбается теперь, погашая свою радужку огненного пламени. – Я думал, у меня уйдут на это годы, Хо. Но начинать с малого было непросто... – Хонджун не станет вдаваться в подробности, потому что Чонхо сам не потребует их. И за это Ким готов благодарить своего друга каждый раз в таких неоднозначных ситуациях, подобно этой. – У этого "малого" имя начинается с "Ю", верно? – бета не развернёт эту правду полностью, он её подденет, чтобы просто быть уверенным в том, что "поздно" – это пока ещё не тот аргумент для того, чтобы вмешиваться. – Очевидно, что так... – и сейчас Чхве необходимо считать за доли секунд, как альфа ответит взглядом после своих же слов. А там будет значиться недоговорённость и своя прежняя закрытость остановленных эмоций. – А вот мне пока всё ещё нет... Джун, будь осторожен, – Чонхо знает, о чём говорит. И Ким коротко кивает, стараясь не углубляться в этот доверительно-обеспокоенный взгляд. Их время подошло к концу. Впереди предстояла ещё одна пара...***
Десять или пятнадцать... Около того. Юнхо не скажет, сколько истрачено слов на самое банальное «прости», но точно сможет описать, какими дрожащими пальцами он набирал эти сообщения. Каждый раз. И нет объяснений тому, что чувствуешь сейчас. А тогда?.. Это родное тепло изнутри холодело. В глазах умерщвлялась суть. Чон толком не спал эти два дня. Заслуженное беспокойство, которое не спасёт тебя от времени. Ты с ним не в пересекающихся плоскостях, отделён от навязанной правды и барахтаешься в своей утопической вине. Не стоило лезть вглубь. Там обвал... Старший Чон писал Паку, что его пока не отпустило. И совершенно неважно, что усиленный натиск гона сошёл буквально на "нет" на следующий день, только его постстадия продолжала себя выявлять периодично, но с ослаблением. Ошибка удостоилась поспешностью, а желание – отторжением. И вина приросла между ними, вынуждая себя поощрять на выпуск с удвоенной силой. Юнхо забил на пары, изолировался на передержке, чтобы не возникало дурацких попыток тут же подорваться к Киму. Аппа с Уёном наведывались к нему сами лишь раз, а после решили оставить старшего Чона на время в покое. Разговора не состоялось, потому что альфа молча перевёл свои остывающие глаза с огненными вкраплениями с одного омеги на другого, и тем уже стало всё вполне ясно... – Это скоро у него пройдёт, да, пап? – Да, Уён... – обеспокоенность во взгляде, пальцы в волосах младшего сына, что остались до сих пор самыми мягкими для его взрослеющего возраста, слегка пониженный голос. – Но в этот раз дождись, пока твой брат сам остынет. Не лезь лишний раз к нему. Хорошо? – Понял... Уёну это кажется чересчур серьёзным и не всегда понятным. Он наблюдал за старшим братом в такой период альф всего лишь пару раз. Аппа советовал не приближаться и держать дистанцию на первых днях. А омега в ответ недоумевающе смотрел на отца и хмурил брови, выражая некий протест на такое противоречащее ему по характеру заявление. Сторониться своего же брата казалось неправильным, когда тому явно требовалась поддержка. Уён видел это, а также немного ощущал на уровне обонятельного восприятия. Усиленный запах цитруса задавливал, словно его передушили в нём самом в концентрации. Иногда в омеге просыпалась обеспокоенность, потому что через свои рецепторы он пропускал многие аспекты этого воздействия. Их общая семейная связь была сплетена очень крепко. В самые тревожные моменты на помощь заступал уже старший альфа, запирая за собой двери комнаты старшего сына. Уён осознавал, что ему трудно понимать природу альф в силу многих противопоставляющих его самого факторов. Один из них давил собственной мягкой личиной, что не способна к срывам на уровне агрессивной эмоциональности, второй оказывался повергнут своей молодостью и отсутствием того пробитого тяжёлыми коленями и содранной кожей на кулаках опыта, поэтому с расспросами к Юнхо после разговора того с их отцом омега не лез. Но его брат и вправду был отдалён в такие моменты от Уёна и специально вынуждал младшего держаться от него немного дальше. Вынужденность претила, но принималась, как залог на обещание выполнять эти просьбы. Терпение – переоценённая вещь, что не даёт продохнуть такого необходимого воздуха через твои забитые лёгкие, чтобы тебе стало чуть легче. И в данную секунду, когда оно старается побороть внутри тебя очередное ненужное "прости", набранное сотнями раз, стёртое сотнями после, ты всё равно ощущаешь, как тебе необходима эта воля к самоконтролю над собой. Юнхо она нужна, словно береговой маяк, который покажет, от какой пристани его отбило и к какой унесёт теперь, едва мрак рассеется, и розовый рассвет позовёт к себе навстречу, чтобы объять волны холодящих пен в своей самой родной теплоте. Её не хватало больше всего, и старший Чон позорно готов заскулить, просыпаясь посреди вымученных ночей и не нащупывая вновь той правильной руки в переплетении своих пальцев. Сновидения шли обрывочными лентами кадров, а яркость затухала после огненных глаз, смотрящих на него в той бесконечной временной петле с ненавистью и растерянной действительностью происходящего. Его Джун перестал ему доверять. А время в таком неподвластно... Ты ждёшь хотя бы одного ответа. Но его всё также нет. И это рушит опорную ступень в жалко возведённом тобою фундаменте надежды, что была тебе предоставлена на очень шаткой основе робкого порыва. Телефон выучено можно задеть рядом холодом пальцев посреди своего сонного урывка на постели, а в нём так и не обнаружить ничего, кроме своих последних сообщений. «Мне осталось потерпеть последний день...» – и Юнхо снова откидывается на подушку, когда простое внушение перестаёт давить внутри зачитываемой мантрой сквозь глубокие выдохи. Его альфа засыпает, медленно сворачиваясь в нём в отпускающем жесте. Его нутро затравленно одерживало верх всё это время, потому что природа не могла стереть права на эту стадию лидерства его внутренней личины. Зверь сожалел, но неустанно находился рядом, утробно выхрипывая свою боль за содеянное. Юнхо не мог его винить, кроме самого себя. Распоряжение контролем дало сбой, а следом фатальное падение в пучину первородных инстинктов. Обоюдно неправы, обоюдно слепы, обоюдно беспомощны... Будь сильнее своего начала, чтобы ты смог руководить им, а не оно тобой. Держи себя в руках. Твой гон – это твоя суть. Не отрицай её и не подавляй…***
Почувствуй это. Внутри, в самом заветном месте. Оно пока не тёплое, но такое мягкошипованное и целое. Его не передавливает за эту откровенность с самим собой. Такие разговоры полезны, они закрепляются в самой сути, договор подписывается крепкой рукой, а дальше ты начинаешь привыкать к новоприобретённым ощущениям. Это неприятно, немного режуще из-за привычки доставлять себе побольней, но в целом, приемлемо. Уён переводит своё дыхание, когда удаляет последнее фото, сделанное совместно с ним. Их было не так много. Пересчёт можно совершить на пальцах. По глазам улыбчивой дрожью, а губами по щеке... Последний снимок – самый родной. У Чхве глаза по-честному сияли, и омега тогда подумал, что ведь возможно. Что всё это возможно, пускай и со временем. Но его не хватило. И фотография удалена за ненадобностью себя травить в том, чего уже не вернуть. Младший Чон смотрит в пустую папку на ноутбуке, переводит на выпуск пару вздохов и выдохов. Больше не нужно ничего прятать. Больше не нужно ни за что держаться. Больше не нужно жалеть. За последнее, кажется, больше всего и становилось легче. Сердце уже не подводило, режим таблеток шёл на усмирение лишнего волнения, Уён старался двигаться дальше. Всё не пройдёт за раз, как удаление тех самых лучших фотографий. И омега это осознаёт сам. По секунде за час, по часу за день, по дню за неделю. И в каждом отрезке было, что забывать. Молодость спишет это на первую ошибку, чувства спишут это на первый промах, а Уён это спишет на самое лучшее, но ложное время. Он не обманывал себя, никогда. Он не обманывал Сана своим вниманием, своей излишней порой навязчивостью и своей самой чистой душой. Переоценённая выгода. Переоценённые эмоции. Переоценённое время, проведённое с ним. Рука замирает, когда Уён удаляет безвозвратно всё, что было скоплено в тайнике его файлов. А затем просто закрывает крышку, невесомо поглаживая её вмиг похолодевшими пальцами. Один этап пройден. Уён выстраивал в своей временами хаотично-информационной голове некий план, по которому ему становилось проще думать. Ты фокусируешь себя и следуешь. Так просто по сути, но с перебоями. Омега проводит рукой по прядям, выдыхает. Ему известен свой следующий шаг. Можно идти на опережение, пропустив его, но Уён давно на это решался. В ванной удобнее всего. А большего пространства ему и не потребуется. Отточенные смешения кистью, противный забивающийся в нос запах, первый мазок... Уён тогда не примирился с решением природы, что оставила в нём всё, как есть, почти не видоизменяя его первоначального облика в те недалёкие пятнадцать. Младший Чон с нескрываемой завистью наблюдал за светловолосыми перерождёнными омегами, взгляд которых приковывал к себе самыми ярко-насыщенными оттенками неба. Первый срыв, недельные требования, подростковая безаппеляционность. И ты становишься правильным. Тем, кем хотел быть в своих же глазах. Такая правильность мнимо помогала омеге чувствовать себя на своём месте. Чувствовать себя в той заведомо ложной ступени своего восприятия. Аппа не спорил, мягко забираясь в испорченные противоестественным цветом пряди сына, только улыбался радостному и наивному восторгу таких изменений юного сорванца. К истокам возвращается само осознание, что менять нужно не снаружи. Это не помогает так, как хотелось бы. Уёну на это понадобилось почти четыре года и пара тяжёлых доводов самому себе. Горько-шоколадная наслойка легла на прежний цвет. Омега по своим ощущениям выглядит чуть старше, когда замечает в зеркале мокрые пряди, что чернотой бьют по глазам. И прятаться больше не нужно. И травить каждый раз по-новой отрастающие корни тоже. И самое главное, не нужно больше себя за это ненавидеть. Уён впервые улыбается, замечая, что аспидно-синие глаза и вправду теперь стали ярче. За новую правду становится приятно, а лёгкая непривычность в отражении примеряется на себе без особого переживания. Омега возвращается к себе, тихой поступью проходя мимо комнаты старшего брата. Ноутбук вновь берётся в руки, а следующий пункт является на возведённой плановой ступени пока что последним. Уён решает написать Чонхо...