***
Хочешь, попробуем снова «вместе» Под раскинутой кроной боли. Я буду ждать тебя в том месте, Где впервые лишился воли. Опустошённость субъективна. Имеет рамки, наречённые не иначе как «степень». Под неё подстроен целый эмоциональный спектр со своими шкалами спутанного времени. И назначение у них одно – выбить максимальную планку, обозвав это выгоранием. Это случается не чаще разрыва от болевого шока, не чаще искреннего разочарования, не чаще ментального самокопания. Простое чувство, но шероховатое от неопознанных первопричин. Скатывается одной массой в яму, которую ископали вглубину, неизвестно как высчитанную. Но места почему-то всё равно хватает... Юнхо пребывает как раз в ней. Рыть более не старается, но и выползать пока не стремится. Мыслей так много, а реально-обоснованных почти нет. Две заведомо упущенные стороны. Две отыгранные партии. Два конца, оборванного посередине. Ты стал теми тупыми ножницами, а резать было даже нечего. Слепой дурак или наивный ведомый? Разница даже несущественна. Оба варианта верны. Так полагал сам альфа, пока пребывал в чём-то зависимом от транса времени. Тянуло поначалу лишь в одну сторону. В разрушенную пристань, где о руины маяка плескалось пенное нашествие, кидаясь брызгами соли. Эта соль приятно оседала внутри, но жгла ещё незажившие тонко-хитро-оставленные надрезы. «– Больно?..» Голос приятно отзывается, шум его не задавливает, а свободно пропускает из прошлого отрезка времени. Юнхо помнит тот взгляд после сказанного слова, помнит первую мысль, проскочившую холостой в мозгу. «Да, Джун, но не здесь...» – помнит, что оставил её без озвучивания... «– Больно... – Взаимно». Не иначе, как трактовка текущего, злая подстановка под пересечение этих незамысловатых слов. В них больше моментов, чем значения. Заложено глубже, а достаётся легко. И старший Чон всё это время только и делал, что доставал со дна противное терзание и наворачивал с ним круги. Этот вопрос не поднимался на обсуждение. Это частое запирание после себя двери его комнаты не объяснялось никем, но отчего-то понятливо умалчивалось. Аппа не вмешивался ровно четыре дня. Но Уён не выдержал уже на второй. – Это из-за того альфы, да? – с немного опущенной головой, но прямым взглядом. – Его зовут Хонджун... – после долгих пяти секунд, сказанное с болью смогло прекратить дальнейший разговор на какое-то безопасное время. Омега тихо ушёл к себе, более ничего не выпытывая. «– Сонхва мне нравится...» «– Влюблённый мальчик добегался, Юнхо...» Это отдаёт неким искажением. Подгонка под себя в своё время была бы как никогда удачной. Но здесь роли изменены, а чувства проверены иначе. И об это иначе хотелось истереться до крови, чтобы не чувствовать ту скверную злость и вместе с тем не испытывать резкого опустошения после. За обоих уже нестыдно, за обоих всё ещё больно, но за каждого в отдельности точно не сможет уже быть «никак»... «...меня ты за год так и не понял...» Вычеркнуть «год» – подстроится под каждого. И Юнхо между ними станет тем, кто перебегать вовсе не хотел, а приходилось. Полагать, что ты некое связующее, но без передачи данных. А на деле та связь была проложена давно. И даже без тебя. А ты об этом и не догадывался... Глупо. Но не глупее, чем пару раз прийти к его дому, чтобы пропустить через себя вечерний воздух и посмотреть, как тебе кажется, пристальным фокусом на его расположение квартиры и простоять так немыслимо долго, выкуривая иногда по несколько смольных сразу. Не пытаться дозвониться больше, оставляя те десятки сообщений неотвеченными. И ведь Юнхо почему-то понимает, что нужно подождать, чтобы стало чуть легче. Но кому из них?.. И задняя парковка обходится теперь ветром, если является попутной по маршруту, и взгляд ни разу не мечется туда, чтобы не задеться ненароком о два всё ещё родных льда. Таковы будут принципы, а не внутреннее смирение. Внутри – пробоины по корпусу, загнанно дышащий тебе в спину шквал и сырость ночного воздуха, который не встречает теперь рассвета аметистового сияния. И Чон его тоже давно не встречал... Почти семь дней. И таковое между ними впервые. С обоих ракурсов. Повтор прежних сообщений Киму, но безрезультатных. И альфа принимает это за должное, но всё ещё нерешённое. Вероятно, если бы это являлось взаимным, то Чон бы отступил... Высказываться о таком самому себе становится тяжёлым бременем и невероятным облегчением чуть позже. «Ничего не разрушить» – уже кажется простым и понятным, а «ничего не возвести» – пока отторгаемым. Юнхо не выбирал. Ему не пришлось. Потому что за него это решил сам Пак, не предоставив никакого жалкого «между». Ты мог дать шанс. Ты до изглоданных внутренних самоборцов был готов сдаться. Покажи причину – в пустоте подорванных звериным воем обстоятельств найдётся одно «прощаю» ко множеству других «прости», что таятся до времён тому обязывающих. У каждого есть лимит и слово-запрет. У каждого есть воля по случаю непредвиденных роков судьбы и её отягчающие. У каждого есть слабости... Но альфа только теперь понимает, что у Сонхва их вовсе не наблюдалось. О них не сточилось сердце, не поверглась вспять стальная выдержка твари, не коснулось раскаяние. Слабость его не уличила, потому что уличать было нечего... Чону думается, что за это больно его лучшему прошлому другу будет лишь никак. Время не скажет ни слова, пронаблюдав за тремя звеньями единоутробной трагедии. Всё переходящее – будет таковым, всё прошедшее – уже не изменится, всё ожидающее впереди станет туманным облаком с расстояния в два шага. Не торопись...***
(Billie Eilish, Khalid – Lovely)
Не объясняй – твоя дрожь по всей коже. Вымученный словесной плёткой слух. Не запирай – эта боль со мной тоже, И имя моё – твой преданный друг... «– Чонхо... Я...совершил ошибку. – Джун?..» Большего не потребовалось, а меньшего никогда не выдавалось. И такой взгляд считался слишком быстро и правильно, а красноватые линии по радужке солёной топи уже не давали шанса на «передумать» о своих мотивах. Чхве неглуп, остро подкован по шкале перемен тока линий чувств и проклят тем, что всегда это видит в других. Но бета никогда раньше не наблюдал, чтобы альфа был так протоптан и до сухости своих же глаз выплакан. Понятие «силы» вдруг резко обесценилось и примостилось на берегу тихой прощепкованной пристани, которая уже канула в небытие. Ветер стих, а море перестало досаждать своим волнением. Вас вдруг стало мало-много двое, и этого оказалось достаточно... Чонхо смотрел немного задавленно, когда провожал едва устойчивую фигуру из их корпуса прицелом на тридцать секунд. Ему самому пришлось остаться до завершения пар, а позже прийти к трёхэтажному дому, у которого теперь появилась своя история, что не станет одной из раскрытых на широкую публику. Хрупкая пыль этого повествования ляжет невесомо по плечам, а дальше поднимет бету по ступеням к нужной квартире. И после десяти секунд её двери распахнутся, чтобы пропустить Чхве в обитель утихшего шторма и неприятной смешанной ноты в воздухе. Тот запах пока ещё не ушёл из этого плена нескольких узких коридоров и пары комнат несомненно привычного трёхшагового пространства. Он не перечеркнул «окончательное», он подвис в неопределённости выветривания. – Ты всё же послушал себя... – куда-то глухо перед собой, а силуэт, что был повёрнут к нему спиной, как-то резко дёрнулся от этого. – Чонхо... – надрывный хрип, потому что голос осел. – ...Я пришёл не осуждать тебя, Джун, – привычная смена пустого препирательства и лишних оправданий. Чхве знает, что у Кима есть эта неправильная черта «объяснять, когда не требуется», а «молчать, когда того вовсе не нужно». – И я надеюсь, что у тебя сегодня не смена. – Я подменился, – сухим в проёме своей комнаты, до которой они дошли буквально за несколько коротких шагов шуршащими в кромешной темноте квартире. – Тебе стоит сегодня отдохнуть, – и отдежуренная фраза была сказана не для пыли в воздухе, но, кажется, Ким на это вовсе не обращает внимания, поддаваясь на замедленные приёмы-передачи фокуса в стену. Окно приоткрыто, но это вряд ли полностью спасёт хоть что-то в остатках удушающей фиалки. Она мерещится и забивается в ноздри, как изощрённо-ядовитый газ. Хонджун был готов задохнуться в нём. Но не помогло... – А дальше?.. – ломается голос, который едва слышно. Ломается сам Джун в который из тысячных, а когда момент перелома слишком очевиден, то следующий порыв наступает даже быстрее, чем ты успеваешь сморгнуть непрошенное послабление. – Дальше будет полегче, но сейчас нет, – руки заберутся как будто в тебя, обвяжут крепко и надёжно, так, как необходимо тебе самому. У Чонхо это получалось. А Джун даже не имел представления, как его личная поддержка смогла бы себя оправдать в подобном. И подобного в инверсии ещё ни разу не произошло с момента их знакомства и до момента этого комканного приветствия на пороге пошарпанного пола и однотонных унылых стен. Промежуток длителен и невероятно крепок. Дыхание спокойное и невероятно глубокое. Хонджун не умеет теперь так дышать. Не выходит... – Юнхо об этом знает... – шёпот вмазывается в плечо беты, пропадая там последним слогом едва произносимо. – Ты с ним говорил? – спокойствие не передаётся капельным, но, кажется, осаждается тактильно, потому что альфа понемногу начинает расслабляться, не сдирая по краям серую ткань джемпера Чхве. – Я его видел, – глубоким вдохом после добавления, – сегодня. Рука замирает в поглаживающем жесте. Осознание и перекадровка происходят за пару секунд. У Чхве вымеряются варианты и текущие последствия, затвор и новая локация, отрывочные предположения. Нет лишь одного. Верного из всего этого поступательного безумия ответа. Он под ссутуленной спиной и розово-бледным затылком пытается прорваться, но по-прежнему не спешит. – Он всё ещё в нас верит, – исповедь на самосуд, безбожная кара. "Праведного" в этом не окажется, потому слепая вера оказалась сильнее. И Джун хотел бы так же быть в этом уверенным. Возможно, позже... Или же никогда. – В «вас»? – глаза опустятся до уровня сокрытого взгляда. Ведь проще быть услышанным, но не обнажённым кровавым отблеском в радужках, которые не могут не гореть, когда внутри-живое так бьётся. – Я согласился... на отношения, – замирание на оба выдоха. Чхве не произносит ни слова. Кажется, что слишком необъяснимое стало слишком ожидаемым. – На отношения с альфой. – Для Юнхо это не покажется противоречием, но ты, возможно, так не сможешь... – от этого нестыдно, даже небольно. Такое простое «нет» могло бы давно застрять в глотке и не давать свободно продохнуть. А Джун уже привык к полудыханию, как естественному обеспечению своих лёгких порциями кислого и обтянутого сладковато-терпкой нотой воздуха. – Всё, что я «не мог», я уже сделал, Хо... Что теперь с того, – отстранение медленно-ищущее, в глазах влага, но просохшая местами. И слабость, неувиденная в открытую, становится уже притуплённой. Киму за неё всё ещё стыдно, а хотелось бы уже никак. Время идёт натянуто-медленно. Заживание идёт «никак»... – Теперь у вас есть правда, – в окнах Кима всегда было не на что смотреть. Подворачивать взор мимо окон соседнего дома чуть выше, на клочок неба. А сейчас там иссиня-чёрная полоска и немного крапин по ней. Жёлтые измазанные пятнами блики вырываются по периферии, освещения до сих пор нет. И это кажется лишним. – А с ней поступать выходит иначе, Джун. – Если бы не Юнхо... Я бы струсил...понимаешь? – кадры чёткие, слабость давящая, а руки под пальто, кажется, до сих пор греются мысленно. – Да, – пускай косвенная накрутка тебя приложит, но не сопоставит до стопроцентной точности, пускай испытываемое напротив терзание тебе незнакомо самому. Пускай это не твоё личное. Но с твоим личным. И здесь по умолчанию прилагается красный флажок. – Моё нутро против, – пятна по квадратам, стена увековечена этим наблюдением со стороны. Её долг – соблюсти рамки запрета. Но таковые уже кажутся нереальными. – Я до сих пор не разобрался в себе... Двоих снова мало-много. Напополам поделённое значит теперь отрицательное, если изначально в плюсе не было ничего. Тяжёлое касание по руке. Скрепление пальцами худой кисти. Тёплая ладонь поверх легла приятно. И этого мало-много или же много-мало? Для Чхве нет точно поставленных рамок сейчас, омуты кимовского высказывания дают даже больше, чем бета ожидал. – Нужно принять то, что внутри, Джун... – альфа понимает, о чём простые истины истираются вновь и вновь, переползая по круговой. Заспиралить это в выходящую точку не удавалось. Всё как-то мимо, всё вскользь, а не через него. – Но обозначить себя главным. – Я пытался... – Значит недостаточно, – пережатие лёгкое, полусекундное. Взгляд мягкий, но осторожный. Добавление слетает лаконичным замечанием, но оба как-то не готовы были этого услышать. – Джун... У тебя, вероятно, скоро начнётся гон. Остро очерчиваются скулы, челюсть сдавливается до упора, а глаза набирают черноты в этой тусклой атмосфере ещё больше. Ким это ощущал, как что-то отдалённо несуществующее под замком ржавой цепи. Под иссушенным воздухом грудного продавливания вверх-вниз. Под влажной ладонью, что неприятно дрожала... – Как бы я хотел быть бетой, – в этом больше надежды, чем очевидного. По-ребячески просто и по-зрелому давяще. Сухость взгляда снова подводит линию влаги к уголкам. Чонхо её замечает. – Я это от тебя уже слышал... – подаренная улыбка, что олицетворяет так мало-много и вместе с тем так много-мало, ускользает с лица Чхве, когда голоса обоих замирают. Эта наступившая тишина сможет рассказать чуть больше, чем было выжато «до». Время присоединится к этому немому диалогу, помечая у себя новый переходный отсчёт. И секунды отомрут. Жди...