***
Мастера спросят: О чём он жалеет? Что доставляет ему эту боль? В этих глазах аметист вновь тускнеет, В этих глазах он теряет контроль. Слабость иногда помогает. Оборачивается вокруг тебя, прикасается больно-мягко и успокаивает. К Паку прикасаться она не желает, потому что он не позволяет никому этого делать. И стоя сейчас в незнакомом кабинете, донельзя промаранном запахом удушливой ноты ДжиХуна, Сонхва не ожидает, что его поймут с первого и окончательного раза. Совсем нет... Львы никогда не сдаются без боя. Пак о таком знает... В течение этой недели, когда сон – бремя, а бремя – это ожидание дальнейшего, омега предчувствовал решение, которое его не устроит. Отец помалкивал, от господина Ю не было действий касательно подготовки ко вступлению в обговорённый по всем правилам союз двух фамилий, ДжиХун не писал о итоге разговора со своим отцом по поводу стажировки под крылом их империи. Пак отчётливо понимал, что пешку травят пустым страхом, от которого она теряет бдительность за считанные секунды, но руки периодически дрожали не из-за этого... Сигарета противно пережёвывалась, особенно в пустоте парковки за экономическим. Сонхва вытягивал из неё такое же схожее наполнение, что и из себя на непродолжительных походах в университет. Подводила сосредоточенность, забивка головы аспектами иного характера, тяжёлое и непрекращающееся давление в груди. Всего один раз он видел Юнхо мимоходом за это время. Всего один раз Пак показался себе настолько жалким, что позорно развернулся и пустился сломя голову обратно, чтобы не пересечься с лучшим событием его жизни. Жизни, которую он разграничил сам. Одиночество не проявилось в утрате, эта утрата была сама по себе слишком огромной для его постоянного одиночества... Пак добрался сюда по договорённости. Чёрная машина оказалась вовремя, когда фитиль был дожарен до упора, а затем выброшен за угол. Сонхва накинул серый капюшон и запустил пару вдохов в свои нервные лёгкие. На его телефоне высветилось ожидаемое, и омега решил оставить это без ответа, приближаясь к открываемой ему двери... – Как тебе здесь? – ДжиХун сидел в центре. Кожа скрипела от каждого поворота его корпуса в белой рубашке. На руке поблёскивали дорогие часы, отсчитывая занимаемое им же время. Пак проскользнул по ним без интереса, как и по прищуренным в бесполезном оценивании глазам. – Паршивый интерьер, но сойдёт, – Сонхва продолжил стоять, упорно не принимая предложений вежливого расположения в этой клетке, изолированной контрастом пустоты вещей и раздутости собственного эго. – Мы могли бы встретиться не в моём кабинете, Сонхва, а, к примеру, у меня? – альфа резко встаёт, поправляя запястье, огибает свой стол, с которого ссыпаются угловые документы, не обращая внимания на тонкое вздрагивание паковской руки. Эта дистанция не отделяет. Твёрдость, с которой пытаются давить охладевшие пальцы Сонхва по груди, совершенно фальшивит. ДжиХун это ощущает. Давление с перевесом на свою личную похоть. Обмарать, затравить, прогнуть. Запахи улавливаются носом, что ведёт по левую сторону шеи, сантиметры условливаются донимать медленно и с каким-то ненужным обаянием, которого при всём своём желании Пак не сможет почувствовать к этому зверю. Такое не может нравиться. Только не им... – Я болен, – головой резко в сторону, когда ДжиХун мажет по щеке, оставляя противное придыхание. Пак комкает на нём рубашку в кулак, и это, пожалуй, единственный показатель его последнего отпора в травяще-эмоциональной борьбе. – Не ври, ты загоняешься намеренно, – к уху противно липнет вязь слов, к телу прижимается отчётливая власть, к голове не просачивается ни одна цепная накрутка. – Проверим, насколько смогу ещё? – двумя руками толчок происходит крепче. Пак загорается тем самым единоутробным выбором, о который он желал бы истереться прямо здесь. Однако, замученная слабость пока ещё в нём дышит. За неё Сонхва всё ещё решать не властен. И за неё он даже в этот момент благодарен, потому что делить это тело на две части в душноте и поту прямо здесь и сейчас он не сможет. Альфа, наконец, отстраняется. За эти две долгие секунды Пак никогда не терял столько уверенности в самом себе... – Отец дал согласие. Позже это обговорим, – сухость возвращается, недовольство пролегает между паузами, когда ДжиХун отходит от бледного и искрящегося Пака на приличное расстояние. – Понял... – разворот и вылет из двери, хлопок которой теряется в проскочившей ругани младшего Ю. Оттянутое Время выходит из этого кабинета следом...***
(Calum Scott — If Our Love Is Wrong)
«Джун, что происходит? Я не видел тебя уже три дня...» «Всё в порядке, Юнхо». «Я приеду». Ким вяло доползал до ванны, периодически остужая нагретое за время продолжительного утопического сна тело. Вакуум слуха, размытая фокусировка, нежелание приёма пищи больше одного раза в день за эти два. Сунан заглянула лишь на третий, потому что сам Джун просил этого не делать, во избежание побочного эффекта вспышек гнева. Самое дорогое вдруг оказывалось самым отдалённым. Самое безопасное – калечащим. Самое честное – болезненным для восприятия. Ким претерпевал на уровне мазохизма израненное вдоль и поперёк чувство собственного ничтожества. Слабость бралась поточно, обволакивая и затормаживая процессы полной трансформации на фоне гормональных всплесков. Тактика во избежание проблем и их возможных последствий. Складывалось почти всё, кроме одного короткого: «Я приеду». И Хонджун понимал, что простым отказом Юнхо это более не остановит. Вероятно, Ким к такому даже готов... – Джун?.. – Да, мам, – голос подводит и хрипло прогоняется через проём двери в коридор. – Мне пора идти, – хрупкость, с которой передаётся волнение слов Сунан, Ким распознаёт. Но старается молча это переваривать. – Ты справишься? – Да... Не переживай, – максимальная живучесть даётся максимально неоправданно. Блёклость интонации, последующее затихание и равномерное неторопливое дыхание по отмеренным секундам до самого привычного и заученного хлопка входной. Глаза закрываются тяжёлыми дергающимися веками и Ким, наконец, протяжно выстанывает застоялую мышечную ломку. Юнхо всё поймёт. Достаточно лишь вдохнуть этой перенасыщенной комнатной вони. Достаточно лишь увидеть, как жалко Хонджун борется с тем, что ему даровано по праву становления. Такую слабость выворачивать больнее, потому что она особо интимна и слишком уязвима для посторонних. Но как к такому отнесётся Юнхо, если он давно к ним не относится... Сообщения прочитаны, а рука не решается написать номер квартиры. Телефон вибрирует ответ за ответом, заставляя собраться с текущими мыслями и поднять себя с измятой простыни. Порог встречает своими разбросанными и съехавшим ковриком перед дверью. Ким поднимает свой взгляд, когда короткие три стука пробивают по нему отлётом в груди и насквозь проедают волнением за то, что окажется за этой подкошенной и заедающей преградой к правде. Щелчок поворачивается с грохотом, а после руки опадают невесомо вниз... – Зачем же ты врал... – Догадайся, Юнхо. Старший Чон без стеснения орудует в комнате Кима, приоткрывая зашторенное окно. В нос прошибает волна сырости и холодного воздуха. Почему-то это оказывается приятным. – Я думал об этом перед самым выходом, Джун... И боялся, что окажусь прав, – ровность голоса слетает на последних словах. У Кима замученные контуры лица, наложенная поверх них бледность и лихорадочно плывущие глаза с вкраплениями кармина. У Юнхо только одна единственная свободно-показательная эмоция – сопереживание. Остальное слишком личное и не к месту. – Ты такое впервые, наверно, наблюдаешь... – неловкое пояснение, что пытается выдавить из себя подрагивающий мелкой дрожью Ким, останавливается резким подлётом к самым коленям сидящего на кровати альфы. – Эй, прекрати, Джун... – касания пробные, словно могут ошпарить, теплота передаваемая тактильно-уместно Хонджуна не сбивает с толку. Реакция соперничества на своей замкнутой территории не выявляет себя. Юнхо сейчас принимается обоими... – Отпусти себя. Не замыкайся. – Не получается... – Который уже? – Юнхо становится необъяснимо трудно держать уверенность своего внутреннего альфы. Старательно подобранные движения, коротко-отрезвляющая дистанция, неглубокие вдохи и выдохи во избежание личного срыва. – Второй. – Не пробовал блокаторы? – Нет... – У меня с собой, я принесу, – ноги ватно поднимаются и ведут обратно в коридорную темноту, когда Юнхо на автомате дотягивается до своего брошенного рюкзака и нашаривает там белый блистер, с двумя оставшимися. Должно хватить на первый раз приёма. Ким глотает их быстро и начинает замедленно дышать, как прежде, в моменты передержанной им боли по растекающимся кровью мышцам спустя десять минут. Старший Чон не отрывается от созерцания этой надломленности и всё так же не отпускает кимовских рук, стоя перед ним на полусогнутых. Глазами вышаривает главное доказательство действенности своего метода: однородность радужек по первоначальной окраске. Она наступает следом. Голова опускается вместе с долгим грудным выдохом. Ким чувствует дальнейшую необъяснимую тягу в потребности облегчить это переживание за себя этим коротким и близким привлечением к себе Юнхо. Старший Чон распахивает в удивлении глаза, когда ощущает себя прижатым головой к плечу. Несильно, почти ласково-ложно, по-дружески терпимо, чтобы не испортить такого момента искренней благодарности своим ответным, но более смелым. Хонджун может это вытерпеть, но Юнхо давить сейчас на того не хочет. – Ты меня как-то ощущаешь? – сила давления не слабеет, а захват по чоновской спине упрямо продолжает забирать в себя теснее. Ким не понимает этого жеста, но он ему доставляет опорное концентрирование на том, чтобы чувствовать себя спокойнее. Юнхо позволяет чувствовать себя спокойнее рядом с ним. – Да... – Это так же тяжело, как чувствовать омег? – носом проезжаясь по волосам, что отдают лёгким цитрусом. Для Хонджуна он почти невесомо-нейтрален. Но какова обратная сторона этого смешения? – Скорее всего, Джун. Я не могу сравнивать, – кадык подрагивает при звукоизлиянии, и это кажется рассекреченным. Юнхо так невероятно поддаваться и одновременно тяжело бездействовать в таком изучении в одиночку. – Прости... – Ты не виноват, – сильное приложение своих стараний летит в пустоту лишь на короткое замыкание. Оно в голове самого Чона. Оно заглушается и даёт лёгкого спуска в единственно позволительную для себя вещь – мокрого прикосновения по пульсирующей жилке на кимовской шее. Всего раз. Всего лишь раз... Юнхо покидает квартиру Хонджуна спустя три быстротечных часа, которые никто из них не заметил. Гон Кима прекращается на следующий день, нормализируя его состояние с критичного уровня отторжения до слабых симптоматических болей, что ощущаются под действиями слабой дозировки блокаторов терпимыми. Время выигрывается правдой. Правда осаждается искренностью, которая ни за что не была в ответе...***
Если это ошибочно, дай мне свой знак, Нечитаемый множеством смысл. Распакуй откровенье, извлекли в нём пустяк, А затем убедись, что возвысил... Для его внимания не хватает времени. Его проблемы задевают сильнее, чем свои собственные губительные разъяснения в голове. Его глаза иногда теряют былую заинтересованность и опасливо смотрят в ожидании твоего ответа. Решения у Чонхо в таком нет. И кажется, никогда не было. «У моего лучшего друга сложный период... Я очень за него волнуюсь, Чонхо». У беты просачивается эта мысль на повторе и отожествляется с собой гораздо чаще, чем их встречи, в том числе и в рамках университета, в аудитории для дополнительных собраний среди студсовета. Спокойная приватность и пространственная освещённость окна напротив них поглощает сторонние проблемы, уединяет в свою завуалированную камеру и даёт передышать наедине, которая становится почти что родной. Бета о таком не перестаёт думать, когда уёновские глаза всё так же поднимаются на него в ответ и ожидают чего-то взамен этой прямой наглядности. Чего-то, что для Чонхо является недостижимым. Крайне первостепенным, но непо́нятым. Ложная надежда не просится наружу, а прирастает потихоньку в тебе, пока Чхве сам позволяет ей управлять тонким и незамысловатым почерком твоей руки, что ведёт новые и новые символы по белому. По тому, что для Уёна становится новым и приятным цветом. Он берётся теперь иначе, потому и кажется важным и таким естественным. Как и откровенная симпатия омеги, которую трудно не замечать самому Чонхо. – А как реакция омеги подразделяется по шкале Дэверса*? – у Чхве не дрожат пальцы, когда Уён их касается. Но это совершенно не показывает того, в чём хотел бы быть уверен сам бета. В своей полной отрешённости этим признакам невозможного притяжения. С обеих сторон. – Сила совместимости к противоположному виду должна подбираться по физиологическим особенностям и личному запаху. Из этого исходит след... – Как моя реакция воздействует на тебя...Чонхо? – эта открытая дрожь не оправдает научного интереса выбранной темы проекта. Эти недели совместной подготовки не оправдывают того, о чём Уён мог наговаривать самому себе, ожидая, что эта неловкость пройдёт и доверие немыслимой тяги к нему – тоже. Не ушло... – Уён... Прекрати выдумывать. – Я не поверю тебе в безразличии только потому, что ты бета, – глаза загораются интересом подопытного образца, который вступает в эту игру слов, намеренно зная, что обманывает сам себя. Но Чхве в этот момент странно вздрагивает, на что омега начинает дышать немного сбито и глубже, подрывая в себе надуманную уверенность в обратном. – Тебе придётся. Беты слабо подвержены любому проявлению гормонов, – наставительный тон глохнет за собственными отсчётными ударами сердца. Чхве его слышит и старается концентрироваться на чём угодно, кроме аспидно-синих глаз. Растерянных и одновременно поникших. – Ври убедительней, почти поверил, – уёновская улыбка нелепо натягивается на его лице, оборачивая всё происходящее в катастрофически неправильно замазанную шутку. Чонхо понимает, что всё это тяжелее скрывается лишь с омежьей стороны, потому что у него самого есть только одно преимущество – безграничный нейтралитет. А у его оппонента только честность и немного насыщенного шлейфа в периоды опасной выдачи себя. Бета изо всех сил делает вид, что это не влияет ни на что в их сугубо учебном процессе познания. А на самом деле Чхве словно начинает заново дышать, пропуская ноты фрезии по лёгким с особым ощущением откровения. Эта реакция стоит всего и разом ничего только в эти секунды, о которых Уён не должен ни за что догадаться... Эта правда будет являться ошибкой. Ровно такой же, как и сам бета.