***
Тонкостью вымочено, как по бумаге Закреплено заглавными буквами. Ты всегда верил солёной влаге, Что распоряжалась секундами. «Какой повод?» «Повода нет, Чонхо. Просто проведём этот вечер вместе. Как раньше». «Приеду к восьми». Отголоски событий меркнут, как разводами льда по поверхности самой крепкой настойки спиртового содержания. В ней топило, ей топились, за неё утапливало лишнее внутреннее переживание, у которого на всё были свои ответы. Но скрывать их оказывалось почти невозможно, ведь такая редкая вещь, как Правда, всегда являлась дорогой сама по себе. Ким ею пренебрегал из последних сил, пока разум передваивал ходы, по которым Хонджун смог бы выбраться. Уже нет... Юнхо так много. И это даже приемлемо. Какая-то часть жизни отдана тебе безвозмездно и не предлагается в оплату на обратную сделку. Альфа сдавливается внутри, но Хонджун его не воспринимает, как советника или друга. Цепь звенит по пустой надежде. Ветер треплет песок и опыляется до самой клетки, что теперь имеет выход. Но куда? За него всё ещё больно. Стоило ли это того? Руками по бледной мокрой коже, цепляться намертво и одновременно не за что. Ким почему-то с этим так и не смирился, но нутро сдалось, как и эта жалкая возведённая клетка, хозяин которой уже не тот. Разделённость вредила, но соглашение на союз давало свои плоды, о которых Хонджун не смел даже мечтать ещё год назад. Целый год... Чхве заметно расслабляется после часа, опираясь о мягкость угла односпальной, по которой пляшут блики жёлтого освещения. Оно ничтожно и тускло. Но так привычнее. Обоим. – Ты не пил с той самой ночи, Джун. Я знаю, – успокоение в прямоте, о которую давно изжилась любая неловкость. Кажется, ей нет места с того момента первого слома самой крепкой внутренней цепи. Скрошено и утопчено. Остальное лишь время. – От тебя ничего не скрыть... – глубоко и долго. Таким взглядом ничего не добиться, ведь для Чхве любой эмоциональной наклон равнялся под прямую за считанные секунды. А Ким так не умел. – И ты позвал не за этим, Джун, – лучшее явление окрашивало налёт задумчивости по краям век, когда улыбка проявлялась на спокойном лице беты. – Любить насильно невозможно? – гложет не основное. Это затирается по краям главного назначения, сужая круговую. Ким пристально осматривает своего друга, догадываясь, что того не сбить резкой отдачей. – Как перестать быть собой, – на это ушла лишь секунда. – Во мне это не противоречит... – на последующие оттянутые пять. – Надолго? – повторное нажатие, от которого срабатывало защитное кимовское. – Я...не знаю. Следом накрывалось дожатие. Глухое перевариваемое умолчание, о которое никому не приходилось биться. Это равномерное и тонкое участие выражалось в самом банальном спуске тишины под частое разгорячённое дыхание Кима, что уже расслабленно протягивался всем телом около Чхве. И их общая дружеская идиллия спорного откровения со стороны была самой правдивой. Бета ощущал каждый отпускаемый выдох Кима, что разрывал едва ощутимую ноту этой растянутости. Не хотелось обременять словесно, но мысленно это не удавалось глушить на должном уровне. И оба это слышали, как замедленный и методичный маятник отстукивал их соприкасаемое время, нарушая обратную связь. – Я не могу его забыть... – тело горбится, как можно плотнее к коленям, голова опускается между, слова пропадают шёпотом. Смысл всего сужается резко и до определённости напёрстка на пальце. Попадать по нему небольно, ведь никто его не отыщет. – Ты не хочешь этого, Джун. В этом разница, – бета мажет взглядом вправо, делает два глотка, а затем опускает руку. Сравнение подмечается удачное. Чхве опускает её уже не в первый раз. А Ким сбился со счёта. – Рядом с Юнхо это получается, – глаза, что не горят, не могут ручаться за свою правду, но для Хонджуна она есть. Своя выстроенная и охваченная со всех сторон, чтобы ощущать её и принимать. Голос теряется, секундой после. – По-другому... – По-другому... – глухо на повторе, зависанием между. Всё может быть по-другому. Для Чонхо это невообразимо подстраивать, вносить эту помарку и думать, что она к месту. Но она портит. Что же именно и кого? Выдача шанса не обусловлена тем, что его вовсе недостойны. И объяснения такому не дано. Просто кому-то выпадает своевременно стать тем, кто сможет поднять твою руку, когда ты сам этого не можешь. Чонхо её поднял, а затем притянул... К себе. – Хо? – Ким внимательно всматривается в друга с растерянным выражением. Чхве отяжеляет свой взгляд на пару глубин вниз, а затем резко выдыхает всей грудью. – Всё выходит по-другому, когда природа против тебя... Очередь альфы выпускать свой застой по наполненным лёгким. Легко-легко... Так, что щекочет и перетирает. Ким отворачивается, когда решается заговорить после минуты. – Ты говорил, что мы над ней невластны. Выбора не предоставляется, ты и есть – её выбор, – для Хонджуна эти изречения выгравированы на памяти, доставлены с лучшими помыслами, хранятся вопреки своим убеждениям. Но любые стены, тонкого или многослойного назначения, трещат, а затем осыпаются. Мараться становится привычным, а сомневаться в чём-то, как необдуманно нырять в неощутимую кобальтовую гладь, когда ты к этому вовсе не готов. Но тебе этого хочется. – Если я ошибался, Джун? – Что ты имеешь в виду? Настолько открываться Чхве не планировал. Это не его глава в черновых ремарках выстраивается здесь вопреки всем несостыковкам и упущенному времени. Не его голос старается показать, разрезая ватную тишину, как важно отстаивать даже то, в чём не до конца уверен. Не его ошибки хотят увековечить так, чтобы отпускать затем в разы стало больнее. Всё это никогда не сможет переняться им. Ведь Чхве такого не допустит. Он не должен..? – Я сомневаюсь, что меня устраивает то, кем я являюсь...теперь. И не думал, что такое станет когда-то возможным, Джун, – окрашенность заметной улыбки, когда по нервному чуть-чуть ударяет изнутри. Бета не удивляется этому. Такое происходит всё чаще. – Что произошло? – Ким выпрямляет своё тело, настораживая донельзя плывущие глаза. Мысли пока могут собраться, а вот расслабленность мышц этого насыщения не сбавляет. – Я чувствую симпатию одного омеги. И она мне приятна, – слишком размазанный налёт, Чонхо это понимает, но решается после трёх секунд внести уточнение, – даже больше этого значения. – Это... – Ты понимаешь, Джун, о ком я, – произнести имя младшего Чона бете безусловно бы хотелось, но к этому пришлось бы накладывать новые ремарки. И уже свои. – Не продолжай. Ким не сможет скрыть этого. И рука, что была опущена вниз, поднимется в жесте дружеской поддержки, наконец, в самый нужный момент. Тёплая ладонь накроет пальцы Чонхо, время замедлится, а слова застрянут. Альфа впервые будет смотреть на своего лучшего друга так, словно видит его впервые. Словно видит его уязвимым, каким прежде он никогда для него не был... Это время пришло, а следом оттенилась донельзя хрупкая и едва проницаемая искренность. Смотри...***
Поднимись с колен, отряхни эту пыль. Невозвратное станет грядущим. Обернись ко мне, когда будет штиль, Когда шанс станет вновь упущен. Эта попытка стёрла окончательность его надежды. И за неё не стоило вовсе цепляться, однако, Сон знал, что эти изумрудные глаза не смогут от себя отпустить так просто. Не смогли... Его кабинет не был наполнен ничем, кроме упрощённого стеллажа с документами, просторным окном напротив, одного чёрного дивана, что скрипел от непостоянства его использования при каждом посетителе, направленном к нему от его отца, и собственно закреплённым за ним рабочим столом с удобным креслом. Уже не скрипящим, что давало уровень комфорта чуть выше, чем в первый месяц своего начала пользования. В первый месяц становления крепкой руки в роли самостоятельной и опорной поддержки семейного бизнеса. И Сон бы слукавил, если бы полностью отмёл малый шанс своей затеи на то, что приватность даёт большую раскрытость и позволяет чувствовать себя комфортнее. Самому альфе, в первую очередь. Ведь скованность не решает проблем, а поступление новых не даёт расслабления. Минки так не мог. Хотелось больше налаженного доверия, больше повода на близость, больше личного контакта, не обременённого лишними глазами на них в густо наполненном университете. Хотелось этого так сильно, что Сон довёл свою аргументацию под совершенство и предложил хотя бы на время проводить их учебные встречи с Каном на своей территории. И альфа вначале не поверил трём коротким словам, написанным спустя неделю: «Я согласен, хён», – которые были недостаточно убедительными. Но Ёсан это обещание сдержал... – Хочешь чего-нибудь? Я могу... – Ничего не нужно, хён. Не беспокойся, – невероятная усталость Кана считывалась невооружённым. Пальцы переминали свою тетрадь с распечатками, рубашка была впервые расстёгнута лишь на одну верхнюю. Для альфы это так же не осталось незамеченным. – У тебя новый материал? Я помню, мы начали с анализа... – Минки старается подавлять это неуместно-нужное самому беспокойство. Кан отделяет лишние факторы сочувствия и невидимо разграничивает этот маленький кабинет надвое. Дышать за плёночной стеной проще, быть услышанным – гораздо сложнее. – Я...в общем, я поменял тему, хён. Она схожа с интересующей меня проблемой, но нужно больше информации по статистике случаев. Я в этом не разбираюсь, поэтому... – ...Поэтому нужен я. – Твоя помощь... – условия примешиваются и корректируют любой ненужный вымысел. Омегу трудно сбить словом, оттенить тембром или же ввести в двойственность ответов. Для Кана это не срабатывает, а для Сона это является холостым, но каждый раз заново истраченным. И почему-то это вовсе не надоедает. – И только в этом, Ёсан? – Ты посмотришь? – листы, наделённые аккуратным почерком вразброс, кладутся на пустую поверхность стола перед альфой. Кан вытягивается немного вперёд, передавая их, и Сон замечает, как сильно трясутся бледные руки омеги. – Ты хорошо себя чувствуешь, Ёсан? – голос крепнет и немного повышает проницаемую линию ограды. Кан вслушивается в вопрос, что задаётся взволнованным тоном, но старается обернуть его в пыль, в едва расслышанный шум, который для него сейчас не главный. – Вполне, хён... – Не лги, – эта мягкость отпугивает, собирает в сжатую позу напротив сидящего Кана, что опускает свои руки под стол. Пауза затягивается на две минуты, пока Минки решает бегло просмотреть первую страницу стопки. – Ты никогда не говоришь открыто, Ёсан. Я к этому привык. Но не нужно меня обманывать. Мы могли бы перенести встречу, – на последних словах глаза Сона отрываются от чтения и улавливают заметное наблюдение на самом себе бледных радужек. Контрасты цвета подмечаются разом. И уже неоднократно. И об этом альфа уже знал прежде. Он знал эту нездоровую перемену в собственном поведении. Он слишком хорошо знал оттенки аметиста... – Я хотел...прийти сегодня, хён, – ни капли дрожи, даже перед паузой. Она словно образовалась не к месту и довела нужным эффектом значимости по балльной шкале соновского восприятия. Альфа переводит взгляд в сторону, не выдерживая прямой связи, встаёт резко с места и бездумно отходит за своё кресло, хватая спинку крепко и с проминанием обеими руками. Кан опускает глаза сразу после. Нависшая тишина обременяет разом обоих. И разом обоих отпускает. – Я переживаю...Ёсан. И не перестану, – поиск отпорных штыков во взгляде омеги альфа не находит, когда смело добавляет пониженной тактики. – И ты знаешь, почему. – Не нужно... – Ёсан? Скулящий шёпот выбивает статичность Сона, заставляет оторваться с места и направиться несколькими коротко-быстрыми шагами к сидящему в оцепеневшем состоянии Кану. У него – мутные неподвижные глаза зелёного тумана, слабая реакция на тактильные прикосновения, о которых Минки столько успел усвоить и запятнать эту же характеристику своей поспешностью. Но сейчас она казалась отброшенной на километры в сторону, оглушённой этим близким дыханием и повторами одного и того же. Но омега не мог этого расслышать... Лицо удерживалось в соновских руках, что бережно оглаживали разом побледневшую кожу. Альфа судорожно осматривал нереагирующего Ёсана в течении минуты. Это время было невероятно долгим, невероятно забитым под завязку терпением, невероятно ожесточённым за борьбу эмоциональных качелей. Минки не был уверен, что справится с этим самостоятельно, а Кан не был уверен, что придя вновь в нормализованное состояние не почувствует резкого отторжения. Руки были не теми... – Ёсан~и... Эй... Слышишь? Голос мягким потоком пронизывал каждый отделённый слуховой барьер, насаждался по громкости от понижения до неконтролируемых высот, резал наждачной, а затем протирал невесомой гладью, которая заполняла эти искорёженные пробелы натёртости. Именно так концентрация внимания возвращалась к дезориентируемому Кану Ёсану, который видел перед собой слишком беспокойные глаза. Слишком глубокие. Слишком заботливые... – Да...хён. Я здесь, – охриплость и жажда бóльшего воздуха в душноте этой вынужденной изоляции шлейфа, что исходил от переизбыточного внимания альфы. Омега не мог дышать этим. Не хотел. Не получалось. Сон наблюдал уже пару минут, как стакан воды поглощался Каном с методичной и размеренной долей глотков. Наблюдал, как сменялась заторможенность движений на обдуманный перечень действий. Наблюдал, как потерянно-слабый ещё пять минут назад Ёсан вновь становился отдалённо-спокойным. – Ты не расскажешь, – форма не-вопроса. – Нет, – абсолютно лишний, но давящий ответ. – Я этого ожидал. Минки не контролирует последующие необдуманные мысли, что влезают в его заполненную голову, не контролирует эту странную и излишнюю смелость, когда находит опору над забитым в стул Каном, не улавливает протеста, когда наклоняется чуть ближе. – Тебе не нужно обороняться... Не выстраивай этого со мной, Ёсан. Я могу помочь. Я сделаю что... – Я уже просил тебя, хён... И ты не послушал. Сон промазывает губами, Кан реагирует быстрее и отворачивается лицом. Глаза увлажняет, а дрожь заново затупляет моторику, которая необходима, чтобы оттолкнуть, чтобы протащить себя в обратный вакуум, который не сможет измараться этим чужим запахом, этим выявленным и ожидаемым исходом. – Ёсан... Прости, я... – Минки резко отшатывается от искривлённого в слезах омеги, подрывается вновь обратно и снова понимает, что этого не стоило делать. Затуманенность и осознание совершённого. Отдача болевой затравленности. Омега не соскакивает в последний поезд надежды, не отталкивается со своего места, чтобы убежать из вымаранной реальности, не усиливает своего испуганного дыхания, что рвёт лёгкие до измельчённости. Ёсан продолжает вдавленно сидеть и крошить раз за разом виноватый взгляд альфы, направленный на него самого. Уничтожать соновскую черноту глаз расправой в упор и редким переводом своих в сторону двери. Отсчёт идёт на секунды. А те отстреливают с двойным утяжелением. Шаги будут сделаны внутренним голосом, Ёсан не станет их запоминать, только обернётся на стоящего в замешательстве Минки и произнесёт, наконец, то, что окажется для него спасительной ложью: – У меня уже есть альфа, хён. Прекрати меня добиваться. Дверь захлопнется с громким гробовым стуком. Его Сон примет с опущенной головой и такими же дрожащими руками...