Give Me a Chance / Дай мне шанс

«Прости меня. Этого больше не повторится». «Мне кажется, что я больше не смогу тебе доверять, хён». «Дай мне шанс». «Я дам тебе неделю, после которой мы встретимся».       Очерчивать заповеди на иссушенном клочке, удивляться, что он пригоден для такого откровения даже более чем. Минки не давится этой правдой, не обрубает концы громкими словами о первенстве в назначении природной основы. Кажется, она бесполезна. Честность и здравая точка невозврата. У Кана недвижимый барьер и иногда, лишь на мгновение острой глазной хватки, мёртвый взгляд. Сон подмечает его вновь и вновь, обращаясь к Ёсану с вопросами. Холодно, по теме специфики биологической совместимости вида с его личиной, кратко и местами путано из-за собственного диссонанса грудных ударов под стать лишённого всякого нервного выражения омеги напротив него. Кан жадно перечёркивает опущенные фрагменты, выделяя суть, помечая себе на белоснежных краях дополнительные источники в исследовании полезной информации.       – Насколько верна эта статистика, хён? Она может быть...верна? – голос высушивает последнюю фразу, Ёсан делает пару глотков воды. Настенные часы делают полный оборот стрелки, пока Минки пытается понять, за что так зацепился сам омега в этой неотработанной докторской заметке, опубликованной больше для фарса, нежели для правды научного слова.       – Где ты это взял, Ёсан? Это... Причины смерти не афишируются так...прямо, – удивление режется о беспокойство и нетронутую характеристику примятого файла. – Если есть запрет на разглашение данных о пациенте, то...       – На любой запрет найдётся лазейка, хён. Слухи – вещь не самая надёжная, но временами полезная, – Кан сосредоточен и абсолютно пуст на эмоциональную отдачу. Слово – выдох, на удар – вдох. Сердцебиение по секундам оттачивает свои навыки несбитого ритма, пока сам альфа напротив выравнивается в этом снова и снова.       – Их ты указывать в окончании проекта собрался? – раздражительная нотка просачивается вдобавок, но не марается об него.       – Нет, хён... Эта часть предназначена только...для меня, – выводящий на просвет бледно-зелёный окрас впечатывается в Минки и даёт тому нейтральный ответ. – Это уже мой научный интерес, если так будет правильней выразиться.       – Ёсан~и, – альфа не понимает этой давки внутренней обороны. Засвечивать нечего и не представляется возможным. Спокойствие шаткое и рука, сжимающаяся до побеления на колене, прямое тому доказательство. Этого не видно, значит, этого нет.       Его вовсе нет? Он выдуман? Герой красных сигнальных огней, на которые Ёсан должен получать свой стимул. Заведомо непринуждённый и яркий, особенный и тонко чувствующий перемены этого тихого шторма изумрудов на самом дне, свой и определённо для этих тонких и неподатливых пальцев приятный. Его альфа такой? Ведь должен быть таким, не иначе. Кан Ёсан на иначе не предназначен, Сон в таком уверен. На кон поставлено само терпение, в котором плещется тёмно-бордовое зарево уже его собственного героя, о котором не станут думать в этом ключе простых и затасканных мотивов. Негодность претит, отверженность давит, но обида не отзывается. Её душит преданная подвязка к самому сокровенному подступу, который дышит напротив и пытается ничего не упускать, пока старательно вдумывается в исполосованный вдоль и поперёк распечатанный текст. Минки был готов прокопаться в самом Кане точно так же, он это прочувствовал ещё с момента их первой и смазанной удушливым флёром левых лиц встрече. Он не смог тогда закрепить важного. Он не смог запомнить его запаха... Значит, его не было?       – Я просил, хён...не называть, – глаза прожгут доводом за то, что было утеряно и не возвращено к тебе в первозданном.       Помарка существенна, и теперь она заложена основой вашей связи на уровне коротких и сухих встреч твоего запертого кабинета. Выбор Кана стал решающим, а твоё слово неприменимым. За него не ручались и не брались. Его оставляли за закрытой дверью после своего ухода. Его не учитывали вовсе.       – Больше не стану, – соглашение на мнимую власть, покорность твоего начала и устойчивость к утяжелению запретных приёмов.       Ёсан шлифовал всё ненужное и примирительное. Сон знал, что не заслужил даже этого дёрганого часа в его близости проветренного помещения, потому что нейтральность поддерживалась на едва шатком уровне маскировки. Невозможность сил и доступа, невозможность касания и участия, невозможность во всём, что обозначалось за гранью изумрудно-и́ловых перемен, направленных на тебя в разряде временной помехи. Значит, её вскоре не станет. И помощь окажется излишней, даже неприятно-отторгающей. И Сон вытягивает это время на максимуме, потому что его скоро окажется недостаточно. Значит, его почти и не было...

«Возможно, ты примешь давление на себя И развеешь все эти запреты. Ты даришь мне те чувства, Которые я не испытывал раньше...» (Calum Scott – If Our Love Is Wrong) Отдать всего себя – готовый сердцу плен. Ты вынесешь урок, что обратится в тлен. И эта слепота с отсутствием проблем – Ты не был покорён, кроме него, никем...       «Ему нужно время». Полосуй до изнеможения, отдавая себе отчёт в том, что ты не решаешь ничего, кроме моментов вашего тесного общения в сети. Юнхо добавляет осторожности в обход, что является само по себе лишним. Движения навстречу нет – сигналы бессмысленны. Рука протянулась вперёд и отторгла, дистанция обозначилась короткими доводами о занятости в кафе и забитым расписанием в университете. Но старший Чон знал, что это всего лишь повод. Повод продержаться чуть дальше, чем получалось на самом деле.       Море окрашивалось глубокой лазурью и волновалось на уровне левого причального берега, за которым следовал блекло-розовый рассвет. Насыщенность угасала, но в глазах Юнхо он всегда был слишком ярким и светлым. По-настоящему живым. Трепет не охватывал, как прежде, по плечам продавливалась немая скованность, которая не позволяла опрометчиво следовать своим интересам. Старший Чон не лез в личное пространство Кима, пока тот умело совмещал свою неокрепшую ложь о своём самочувствии альфе парой слов по утрам и совсем вымотавшимся под конец каждого прожитого дня, который стал вновь нейтральным с момента принятия второго гона в его жизни. Хонджун следовал по накатанной, отделял значимое от спорного, прислушивался к себе и больше не смел запирать ржавую клетку. Она всё так же пустовала и не давала тому ответов. Обнадёживающих ответов. «Юнхо, ты не занят сегодня?» «Нет, Джун... Что-то случилось?» «Я хочу тебя увидеть». «Ты уверен?» «Я больше не хочу отдаляться. Нам нужно поговорить». «Мне приехать к тебе?» «Да».       Пересечения с Сунан не происходит ровно по двум минутам после её ухода. Странное стечение судьбоносных решений и их путей. Юнхо поднимается на привычный этаж, поднимает руку и ждёт своего внутреннего успокоения под раздалбывающий стук собственной груди. Дежавю...       Ким появляется быстро. Чону так кажется, потому что упираться в одну точку и теряться во времени становится лёгким занятием, не требующим особого навыка.       – Джун...       – Проходи, – голос ровный и мягко обволакивающий, по которому Юнхо скучал даже больше, чем предполагал. – Будешь кофе?       – Нет, спасибо... – рука сжимается, нервы играют по пальцам с перетягом на личное и это не остаётся неподмеченным. Хонджун скашивает взгляд вниз, а затем разворачивается спиной к альфе в проходе тесноты коридора по направлению к себе.       – Тогда мой вариант всё-таки будет лучше, – едва слышно пролетает мимо слуха старшего Чона. Юнхо приподнимает бровь, спешно разуваясь, проходя за исчезнувшим Кимом следом.       В его комнате стало светлее и легче. Это ощущается не глазом, а иным уровнем восприятия. Это нельзя потрогать или распознать по перестановке книг на полке. По разбросанным когда-то вещам в хаотичной манере скидывания на кровать... Порядок внутренней гармонии, нота едва ощутимой смолы и открытый ноутбук на полу, возле его ног, что удобно подстраивались под эту атмосферу.       – Посмотришь со мной фильм? – оборот головы и спокойный взгляд. Ким застывает от неловкого переминания Чона на пороге собственной комнаты, и его губы трогает искренняя улыбка.       – Джун?       – Я бы очень этого хотел, правда...       Юнхо долго не отвечает, сканируя в уме нейтральный вопрос, что сам по себе звучал лишним. Альфа хотел не этого. И оба думали о том же. Но начало любого столкновения серьёзных перемен нужно было выдерживать разбавленной солью. И в этом старший Чон решается поддержать ожидающего его на полу крохотно-серой комнаты Кима.       Время движется замедленно, соприкосновения плечами выходят случайными, открытая банка пива на двоих, оставшаяся у Хонджуна со времён последней встречи с Чхве, оказывается вполне сносной.       – Я знаю финал... – рука старшего Чона протягивается и передаёт очередь Киму. Голос понижается, потому что расслабление передаётся урывочно-тактильными телодвижениями, которыми альфа внутри напитывается до одури нагло и так раскованно.       – Я тоже. Но всегда хотел увидеть его сам, – глаза на секунду выхватывают профиль Юнхо, а затем возвращаются к сменяющимся кадрам фильма.       Хонджун не заставляет себя этого делать, это происходит безотчётно. Взгляд пробегается по-новой, отмечает перемены и явную усталость на лице Юнхо, списывает это на все окружающие тому причины, кроме себя. Но обманываться получается скверно, и дальнейшие полчаса проходят в полной тишине и тонко-проступающим клементиновым нотам Чона. Хонджун их знает. Он ими так вольно дышал прежде и не мог отпустить, боясь вновь погрузиться в карминовую топь кошмаров. Когда стадия опасности миновала, Ким не смог отделаться от ощущения неправильной навязки своего обоняния к этому запаху, который остался для него всё же приятным, который стал для него почти родным.       – Джун... – кимовский профиль отрывается от статичности на секунду, лицо освещается тускло за счёт голого окна и холодного мерцания от экрана перед ним, но Юнхо успевает заметить, что у Джуна влажные глаза. – Как бы ты поступил на месте Джека?       – К чему ты это, Юнхо?..       – Он открылся первым. Ты бы поступил иначе?       – Наверное...не смог бы.       – И я не смог, – глаза окрашиваются красным, добавляют насыщенности только по контуру и внимательно наблюдают за взволнованным Кимом. Рука опускается и пережимает дрожащие пальцы, и это стоит всех пропущенных дней во благо простого и слепо-навязчивого стремления к близости. – Я почему-то думал, что тебе потребуется больше времени...чтобы привыкнуть.       – В этом не было необходимости, Юнхо... Ты мне не чужой. Дело в дру...       – Джун, я люблю тебя.       Сдавливает грудную клетку и вытряхивает всё разом наружу. Слишком опрометчиво. Слишком терпко. Слишком знакомо. И прикосновения по онемевшему лицу ошпаривают своей тёплой ладонью и самым внимательный взглядом. Он зовёт к себе и утапливает дальнейшие пререкания. Люминесцент красного вживляется под опущенными веками, он дарит лучшие ощущения из разряда самых искренних проявлений своего бестолкового порыва. Альфа отпускает себя, не контролируя действий, которые считываются прямо и смело, которые невозможно трактовать иначе, как влечение.       Хонджуна заносит в его заторможенном повиновении. Руки опущены, корпус повёрнут ближе к Чону, и глаза моргают реже, чем пропускается его вдох через едва поднимающиеся рёбра. Юнхо не чувствует отпора, мягко проходясь по шее, возвращаясь обратно к лицу, делая шаг за шагом к тому, что называют привыканием. Он привыкает к такому ощущению вседозволенности, привыкает к чувству непередаваемого восторга лишь от принятия своей ласки, привыкает запоминать этот момент одним из лучших...       – Если не понравится... – дрожаще и прерывисто, – оттолкни... – смазывающим шёпотом у самых губ, – просто оттолкни.       Ким медленно кивает, сглатывая ком в горле, добавляя себе смелости в этом решении запуском своих пальцев в край расстёгнутой рубашки Юнхо. Кулак сминает ткань, оттягивает её ниже, Хонджун ёрзает на месте, ожидая от альфы того, что трудно не прочувствовать за эти пять минут эмоционального компресса. Киму невероятно легко дышать сейчас, ощущая при этом наполненность лёгких густым цитрусовым шлейфом. Он не перекрывает тебя, он заполняет твою пустоту. Он заставляет претерпевать все неудобства от осознания того, что тобою так дорожат. И это мажет глубоко и резко по тебе, точно так же, как и его губы...       У берега всё ещё тихо. Руины маяка омываются волнами прибойного ветра. Красный закат иссушает этот вид, проглатывает брызги соли, вкрапляясь в тёмные воды, отражаясь на поверхности рубином. Все краски собраны в одно насыщение, вся синева прожаривается этим заходом, после которого наступит ночной штиль. А затем последует темнота...       Влажно и невероятно приятно. Глаза плотно закрыты, тактильность увеличивает свои навыки опознания каждой отзывающейся точки. Ким продавливается позади себя о кровать, мягко опуская голову. В розовых волосах – шторм, пальцы крепко сжимаются в них, когда Юнхо отрывается от покрасневшей кожи. Сигнальные огни горят едким пламенем, этого героя нельзя усмирить одним лишь словом, когда права голоса слепо потонуло в тяжёлых выдохах прямо напротив. Собирать протест не из чего. И альфа это видит. И альфа себя вовремя останавливает.       – Джун...Прости...я...       – ...Не останавливайся.       Эти глаза не лгут. Они не могут поступить так дважды. Ты не находишь ни малейшего сходства с кобальтово-аметистовыми шипами, ты не пронизываешься болью осознания некой обречённости последующих минут принятия яда. Его здесь нет. Его руки – тёплые. И ты в них – утопаешь, потому что защищённость этой приятной правды не карается отторжением. С тобой так не поступят. И это – лучшее открытие, за которое ты вцепился мёртвой хваткой и не готов отпускать. Только не сейчас...       Юнхо растерян. Глаза ошалело бегают по кимовскому лицу и не могут распознать ни единого подвоха. Кармин загорается несмело, льётся по краям, заливая ореховую радужку в насыщенность ответов. Он их ждал. Чон искренне их ждал всё это время...       Рывок на объединение, жадный поцелуй, что вбирает собой весь вкусовой смысл. Хонджун начинает поддаваться, приоткрывая рот и впуская напор Юнхо со всей дрожью смелости, от которой встряхивается онемевшее тело. Эти руки – тёплые. Ты же знаешь. Поглаживания под футболкой идут осторожнее твоего раскрытия. Всё выше, и выше... Напряжение в спине и резкий захват, от которого ты не ожидаешь возврата. Старший Чон приподнимает Кима, усаживая того на скомканное постельное, и дышит глубоким морем напополам с оседающим в его глазах закатом люминесцентных огней.       – Джун...ещё не поздно... – прямого контакта нет, поблёкшие голубые пряди скрывают его. – Джун...       – Посмотри на меня, – опущенные глаза приходят в норму, которая старается себя проявить в лучшем выборе. Его отдают тебе и ожидают, что он будет сделан в обратную сторону. – Забудь, – пальцы вдавливаются в чоновскую шею до белых полос, – что это неправильно...       Красный код стирается одним словом, доводит до исступления, перекрывая доступ размеренного воздуха. Дыши с ним напополам, если так будет легче. Забирай всё, что предложено. Отдавай всё, что возможно. Дели... Дели и не останавливайся.       Чон давит руками сильнее, опуская Хонджуна под собой, нависает всем усиленным шлейфом сверху. Душит невероятно, лишнее с остервенением начинает мешать, путаясь во влажных пальцах. Юнхо стаскивает с себя всё до самого пояса, комкает в кулаках и выбрасывает, не глядя. Ким ощущает буйство подкожного назначения. Скрывать всё сложнее, эта распалённость изжирает внутреннее и передаётся обоюдно правильно. И Хонджуну хочется в это верить. До самого конца. До точки своего одинокого причального берега, где его подберут выброшенным в это солёное бушующее море.       Юнхо ложится теснее, обшаривая руками доступные участки, где задранная футболка уже сама по себе является слабой помехой. Губы ищут, находят и не уступают. Ким затравленно рвётся показать своё желание, ослепляясь ответным. Его альфа не противоречит медным скрежетом, не выцарапывает кровью отступление, не выплёвывает стыдливых запретов. Хонджун решает всё самостоятельно. Хонджун снова дышит за двоих... И ему за это приятно.       Ким ведёт руками по груди, мягко вниз, снова наверх... Спешка глупая, юношеская, неоправданная.       – Юнхо...сними...с меня... – удаётся проталкивать обрывочные слова, вмазываясь снова искусанной и влажной кожей. Тебя понимают на уровне тактильной хватки по рукам, когда оглушение шёпотов заполняет весь слух неразборчивым эхом.       Приподнимают так бережно, контрастируя с ранее торопливыми и сильными движениями. Чон замирает, когда растрёпанная розовая макушка появляется через снятую кимовскую футболку. Кармин топит. Кармин заполняет. Кармин отдаётся тебе. Хонджун замирает, осознавая степень потерянного ранее времени на долгое препирательство и отторжение, на заведомо не принимаемую реальность такого стечения. Оно всё ещё шаткое. Едва ступить за край пристани, едва потопиться и не выплыть, едва собрать горсть песка из-под твоих руин бетонного изваяния. Огонь угаснет, а вместе с ним угаснешь и ты. Оно того стоит? Насколько будет больно? Ким не сможет на это ответить. В данную секунду, минуту, час... Отсчёт пустится хаосом пробегающих волн, смоет щиплющей солью, обнимет слишком душаще-терпко, но обнимет... Чон его обнимет так, как не смог в своё время аметистовый король. И за это будет нестыдно.       Руки ниже, смелее, доходят до грани и останавливаются в нерешительности. Её собирает в себе Ким, пробираясь пальцами под молнию, расстёгивая со второй попытки. И Юнхо загорается красным люминесцентом, едва отдавая себе отчёт в том, что обоюдная инициатива их связи – это не сон. Хонджун живой и горячий, дрожащий и худой, невероятный и смелый. Он здесь. С тобой. И об этом переживать более не стоит.       Когда альфа пытается повторить схожую схему с Кимом, тот понимающе приподнимается на постели, чтобы стянуть мешающее бельё. Пальцы дрожат сильнее, и это абсолютно немыслимо ощущать на себе, как что-то откровенное и недоступное после. Такое происходит только сейчас. И вряд ли сможет стать повторением. Это запечатлится единожды. Это останется в стенах трёхшагового пространства лучших воспоминаний. Лучших. И болезненных.       – Я уступлю...Юнхо, – шёпот нервный и самый тихий. Спугнуть его не составит труда, развеять по ветру и пропустить мимо. Но альфа его слышит.       – Джун... – уголки кимовских губ выцеловываются слишком самозабвенно. Чон не может оторваться от этой искренней отдачи, но для себя решает, что главное стечение их лучших обстоятельств всё ещё даёт важную деталь на переосмысление. – Ты для меня – альфа. Им и останешься.       Пальцы обхватят член крепче. Ким не успеет сообразить, не успеет собрать себя и снова разбить на миллион эмоциональных потрясений. Юнхо поведёт его, утопит мягко и лениво, добавит остроты собой и сделает это совместно-приятным.       О таком Хонджун даже не помышлял, не имел представления и натуры. Всё являлось само самой разумеющимся. Всё оказывалось правильным. Рука в такт на обоих, соприкосновение в трении и невероятном удовольствии. Оглаживание головки, излишки предэякулята, выделенная венка, по которой пройтись хочется с особым надавливанием. Юнхо не робеет, герой не стращается, собственное чувство отделения от внутреннего альфы происходит на уровне мелких помех. Объединённое становится цельным, оба это ощущают. Кима смывает волной жара, от которого блестит в поту вся оголённая кожа, по ней следует Чон, прокладывая свой вкус и запах, обещая ненавязчиво, но честно, что эта близость является откровенностью и самым долгожданным моментом для него. Хонджун верит этому, чувствует на уровне подкожного и доверительного и так же хочет отдаться взамен. Принятие временное, подстановка ложная, а собственное нутро глухо мажется о стены песочного плена. Ким его не слышит, пока новый стон заполняет его лёгкие до отказа, пока его губы вымучиваются до ответного придыхания в паре миллиметров, пока Юнхо доводит их обоих до грани пика.       Хонджун до боли зарывается пальцами в чоновские пряди, сжимается в коленях и протяжно выскуливает передержанную эмоциональную разрядку. Чон наслаждается этими секундами, запоминает их и впитывает до одури резкий бензойный смоляной запах, который слизывает с напряжённой кимовской шеи. И этого хватает с лихвой, чтобы кончить следом, измазывая обоих в перемешанной сперме, попадая на подрагивающий торс Хонджуна, у которого насыщенно-карминовые радужки изъедают тебя до самой глубины их цвета, а затем перекрываются в замедленной окраске вновь на ореховые топи. А следом наступает долгое и откровенное молчание...       Следом наступает иная стадия времени. Хочется открыть нараспах окно и выветрить всю устоявшуюся концентрированную ложь во спасение. Хочется задышать с прежним оттенком недосказанности и вымученной на двоих боли понимания. Это "правильное" слишком громкое. Оно не умещается в кимовской голове, не позволяет отгородиться от прошипованности своего сердечного ритма. Задыхаться было проще, ближе и невероятно честнее. С самим собой. С ним...       Юнхо тушуется от застывшего и такого холодного в этот момент лица Хонджуна.       – Ванная слева... Ближе к входной, – за этот чужой голос страшнее, чем за внутреннюю оборону ржавой цепи, о которую истёрта не одна кость. Ким ощущает противную липкость на животе, влажность соли в уголках глаз, собственную паническую беспомощность.       Чон отодвигается от него, не понимает, куда себя деть в данную минуту, сжимая запачканную руку в кулаке. Ему невыносимо стыдно... За свою слабость, за свой напор, за своё приоритетное стремление показать свои чувства в максимальном объёме. Оба выдержали, но не срослись с осознанием. Юнхо осторожно поднимается, боясь нарушить некий вакуумный бесшумный пакет около притихшего и не реагирующего более на его периферийные телодвижения Кима, направляясь по указанному направлению.       Альфа возвращается через пару минут, принося с собой намоченное полотенце, подходя ко всё ещё не подающему сигналы бледному Хонджуну. Тот вздрагивает от первого прохладного касания, кожу приятно остужает, а вынужденная стянутость стирается легче, чем память о ней. Ким внимательно наблюдает за Юнхо, пока новая откровенность спокойно воспринимается его уставшим взглядом. У Чона вновь дрожат руки, нервно закусывается губа, с которой скапливается немного крови. Хонджун вспоминает, что виновник её разорванной целостности – он сам. Вкус теплится на языке, горло высушено до хриплого тембра, собственные пальцы не могут остановить монотонные и нервные действия Юнхо, который пытается стереть заклеймённое.       – Юнхо, прекрати... Я схожу в душ...чуть позже, – ты дотрагиваешься до его руки, переплетаешь пальцы и пытаешься унять эту вновь выскочившую из неоткуда ноющую боль картины прошлого. Не выходит...       Исцеление ограниченного времени. И тебе его оказалось недостаточным. И тебе оно далось слепо. И теперь оно станет новым бременем, от которого ты не сможешь отмахнуться. Ты не сможешь его предать, потому что ты – другой. И твоя правда сильнее, чем желание угодить во благо лучшей и такой приятной искренности Юнхо. Рви...       – Тебе не понравилось? – красные сигналы ожидают тебя, они слепо доверчивы следовать с тобой в унисон. – Я передавил... Прости, – голова вновь опускается, и Хонджун подмечает, что его голубой цвет отрос ещё сильнее за последний месяц. Ким подмечает именно это. Ему не следовало думать о постороннем, но защита ставилась самопроизвольно, мысли крошились одна за другой, а глаза всё более увлажнялись.       – Если бы я не хотел, этого бы не произошло... Виноват не ты, Юнхо, – Ким приподнимается на кровати, ссутуливаясь у изголовья, совершенно не смущаясь теперешней неуместной полунаготы. Юнхо на него старается не смотреть.       – Мне стоит уйти сейчас? – дрожь еле сдерживаемая, комканное полотенце в руках выдаёт всю степень напряжения и обоюдной опустошённости.       – Да...       Чон покидает кимовскую квартиру, оставляя последнее слово за опущенными голыми плечами, окутанными когда-то самым приятным, а теперь густо измаранным в удушливой смоле, запахом клементина. Время выходит из трёхшаговой доступности серых стен следом. Боль остаётся блюстителем у порога...