***
Спустя месяц. Разорви на кусочки и склей воедино, Никогда не используй обман. Всё построено здесь оправдательно-мнимым, Но растрачивать это не нам. (Глава 21) Поделив равнозначно, забери свою долю. Используй последний свой шанс. Если хочешь смешать облегчение с болью, Сделай вид, что не помнишь «о нас». У стойки свободно, он один у раздачи и выглядит донельзя вымученным. Юнхо подмечает серость во взгляде, дрожащую руку, что отдаёт заказ в бумажном пакете на вынос, пришитую на хлипкое слово улыбку. И старшему Чону становится от этого невыносимо. Последняя их встреча – под стёртость, последняя его фраза – по кругу. За это непродолжительное время альфа успел многое пересмотреть и усвоить для себя одну взрослую, как ему казалось, вещь: невиновных нет, соучастных – каждый. И глядя сейчас на худого Кима, насыщаясь по-новой истосковавшимся сердцем по непреодолимому, Чон начинает уверенно сшибать с себя эту проклятую зависимость от сожалений. Ведь он не жалеет... Вымывшийся цвет волос теперь выглядит не к месту, и Юнхо собирается от этого избавиться. Уже ничего не нужно доказывать – это оседает с лёгкостью манящего пенного ветра, брызгами увлажняя засушенную кожу, по которой было пущено немало соли. У причала белых камней больше всего. Они громоздятся россыпью. Умеренная плата за совершённое, но совершенно бесполезная, ведь её излишки ядовиты. – Джун... – альфа подходит ближе и садится за угловое наблюдение от зала, спиной к посетителям. Ким от этого не вздрагивает, поднимая на него усталый воспалённый взгляд, нащупывает рефлекторно матовую чашку и принимается за отточенное дело. – Я рад, что ты пришёл, Юнхо, – самый живой блеск губ, с которым альфа мог передать свои настоящие чувства. Они растягивались неуверенно и мягко, но старший Чон этому верил. – Меня могут подменить, ненадолго. Подождёшь за кафе?.. Воздух холодный и отяжелённый. Прислонившаяся сгорбленность у правой стены. Обещание когда-то не курить врезается в память со смехом выпущенного пара изо рта. Ребяческая чушь и пустое геройство. Юнхо больше никому ничего не обещает. Он так решил. Хонджун выбегает ему навстречу в одном рабочем фартуке, беглым глазом выискивая цель, и у Чона опускаются вдруг руки, вместе с тепло-насаждающим его дымом. Ким подходит к нему неуверенно, поочерёдно играя кулаками в карманах, но после нескольких коротко-мажущих взглядов оказывается прижатым к бешено колотящимся рёбрам, в которых пропадал небезызвестное когда-то время. – Куда же ты подевался, Юнхо... – Ты бы не захотел меня видеть, – руками крепче, а голосом тише. Чон сминает в объятиях последний оплот своей выдрессированной зависимости. Безграничной и потерянной. – Но я очень скучал, Джун. Прости... – Всё нормально. Я... – Хонджун понимает, где рубить, а где клеить. Оба варианты прописаны в его голове, но Юнхо, кажется, их уже сам раскладывал за это одиночное время. – Я тоже. – Не ври. – Не стал бы. После такого...тем более. Люминесцент загорается вспышкой, гасится спустя секунду и отблесками окрашивает карюю радужку Юнхо. Дистанция увеличивается. Чон отходит обратно, шарясь неуверенно в карманах, а Ким опирается о запасную дверь. – После такого я даже не знал, как смотреть на тебя, Джун. И сейчас, честно говоря, не понимаю, – лишняя вода по складкам промачивается рукавом, но Хонджун её замечает. – Мы уже ничего не изменим, Юнхо... Ты поддался, я не остановил. Если кого и винить в этом... – ...прекрати. – ...то вини меня. Ведь ты был во всём честен. Эту усталую взаимную перетяжку следует порвать, чтобы не тянуло так знакомо и особенно. Чтобы не удивляться, отчего столько стараний и ожиданий ушли впустую. Чего ты не сумел понять и от чего не отступил, от чего приходится в этой жизни отказываться чаще, чем добиваться. Почему сейчас снова становится по-стабильному больно и по-выученному опустошённо. – Джун? – Я не могу ничего тебе дать, Юнхо...кроме дружбы, – ореховые глаза поднимаются и давят. Ким его давит. Всем своим телом. Всем своим пространственно-выедающим тебя весом. – И это будет несправедливо из-за того, что ты ко мне чувствуешь. – Блять... – старший Чон отлипает от перил, руками нашаривая что-то подходящее на опору. Этой опоры никогда не было. А Юнхо полагал, что она только что растворилась и ошпарила его дрожащую ладонь. – Прости, – ошпарила такими же влажными кимовскими пальцами. – Не нужно, Джун...ни к чему, – лицо передёргивается, голос садится, а ноги отшатывают альфу на несколько ступеней вниз. Подальше. – Я поступаю так же... Я не лучше него, – Хонджун скатывается по двери чёрного выхода, на грязный выступ бетонной крошки. Это мало сейчас волнует его мысли. В них выедается дыра незащищённого элемента. И проработки тех фактов не случилось. Их затоптали на месте. Юнхо подлетает к нему, снова обволакивая собой и заставляя поднять на себя голову. Приятные и трепетные движения по вискам. Киму они нравятся даже теперь. Даже при таких обстоятельствах. – Джун, ты – другой... – глаза надежды, улыбка отчаяния. В таком для Юнхо никогда не было равных. Такому верили все. Без исключений. – Не сравнивай. С кем угодно, но не с...ним, – это тоже являлось недоработкой. И её тоже затоптали. В том самом парковочной месте, вместе с вытушенной сигаретой, вместе с уходящим Паком. – Прости... – Ким выдыхает через силу, зажимая губы. Его лихорадит и немного ведёт в сторону. – Иди ко мне, – старший Чон загребает его в себя как можно плотнее, кладя розовые пряди на плечо, продолжая незамысловатость своих поглаживаний свободной рукой. И Хонджун начинает успокаиваться. «Прости». Их хватило ровно трёх. И кажется, что через них не оказалось упущено ни одного истинного назначения. И за это уже было нестыдно, уродливо кривясь от подавляемых тобою скулежей в белый воротник его тёплой рубашки. За это всё ещё оказывалось больно, комкаясь пальцами до одурения и избыточной тревоги. Оба прорабатывали ту остро-нужную стадию, после которой однажды сухой, едва замученный голос на это никак не сможет отозваться...***
«Это похоже на сон наяву, Всё в этом мире прогибается до тех пор, пока не сломается...» (с) Ruelle – Recover Время гласит: тик-так, тик-так... Стрелки ползут по белому кругу. В спешке маячит тревожный знак, Кто был чужим – останется другом. Собственная слепота губительна. Уён жадно впитывал её, не замечая ничего вокруг. Его глаза расширялись и сужались от малейшего трепета карамели Чонхо. Этот взгляд иногда желтел, и омега готов был в нём растворяться ещё интенсивнее, ещё ярче, ещё... Потерянность, приоритетность, неопытность. По каждому грамму и чуть-чуть сверху, чтобы теперь было отчётливее видно, как ты промахнулся. Ведь глаза твоего лучшего друга давно потеряли нужный цвет. Сейчас ты это видишь? В последний раз Уён встречал Ёсана два дня назад, когда он вёл себя отстранённее обычного. Худоба, выраженная в мазках по скулам, искусанные губы, бледная зелень радужек. Самая невесомая версия его лучшего друга, с которым за последние три недели успело произойти что-то неладное. Младший Чон видел это ранее, он держал дрожащие ледяные руки Кана в своих, когда у того случился первый приступ, о котором довелось узнать. Уён зарекался себе не вмешиваться, потому что был уверен, что сделает только хуже. А сегодня ему казалось, что эти мысли безнадёжно устарели, что давление прямого хода необходимо для вынужденных перемен. Это давление освободило самого Уёна. Это давление должно помочь и ему... Кан не рассказывал о своём проекте, упоминал Минки не чаще дежурных слов: «Я в порядке, Уён. Не переживай...» И какое-то время младший Чон действительно пребывал в относительном душевном спокойствии, потому что воздействие партнёрства Чхве приносило свои плоды. Уён налаживал доверительные отношения и вкладывал в них весь свой смысл, для которого была задействована юношеская смелость, что укреплялась в нём изо дня в день. Остальное, объятое за ширмой, за десятью слоями белого, больше не смело касаться его рук, не смело марать красным или бордовым, не смело пачкать. Младший Чон забывал обо всём, досаждающим его особенное сердце. Его пообещал беречь Юнхо. А Уён бережёт теперь себя для того, кто ему также дорог. Для ставшего особенным, но уже иначе. Уже по-честному... Ёсан относился к тем «особенным». Являлся для омеги маячком в переменных локациях. Одна дорога и совершенно разные роли. Взрослеть неумело и постепенно, обмениваться важными событиями жизни, в которой вы связаны с детства. Открытость наивная, порывы искренние, а преданность ещё не проверена... «Уён, Ёсан посещает занятия в универе?» «Доброе утро, хён. Да... А что-то случилось?» «Ничего. Всё в порядке». «Точно?» «Да, Уён~и. Не забивай этим голову. Я просто спросил». Тревожность в правом углу оседает быстротой неравномерных ударов. Сон не написал бы без нужды, без особого повода, без личного на то интереса. Омега стал более проницательным в завёрнутой форме их отношений с Каном. В их сложной связи, которая чувствовалась через протягиваемые слова Ёсана об альфе. От них веяло напущенным холодом, почти идеальной ровностью дыхания и невесомой, непонятной пока для самого Уёна, грустью. Кан всегда отмерял её с неуловимой теплотой, но младший Чон это чувствовал. Ёсану нравился Минки. Пусть он сам это отрицал. – Ёсан~и, у тебя с Минки-хёном что-то произошло? – летит шёпотом в переполненной лекционной аудитории. Голова медленно поднимается, карандаш продавливает разлиновку, размазывая графитовую пыль по бумаге. Кан задерживает дыхание, до побеления сжимая кулак в длинном рукаве своего чёрного свитера. – Уён, не отвлекайся... – Он написал мне. – Зачем? – дрожь проникает в горло, односекундно простреливая. – Спрашивал, ходишь ли ты на пары. Я чего-то не знаю, Ёсан? – тишина на пять секунд, вдох на отрывочные две. – Снова... Уён выдавливает последнюю фразу, как можно тише, но обиднее. И Кан это ощущает, но тяжело отворачивается, намеренно не желая объяснять своему другу причину внутреннего надлома и поспешных действий, принятых ровно месяц назад. – Я всё расскажу тебе, Уён... Но не сейчас, – пальцы мараются в сером, стряхивая излишки с белоснежного листа. Кан невольно замирает. – Не забывай, что ты мой лучший друг, Ёсан~и, – Уён опускает задумчивый взгляд на испачканный конспект и протягивает омеге свой ластик. Это следует исправить легко-возможным способом, который когда-то только и был доступен младшему Чону. – Я всегда об этом помню... – отбеливание мягкое и последовательное. Ёсан облегчённо выдыхает, когда Уён прекращает акцентировать на нём своё внимание, переключаясь на анатомическую дисциплину. Этот разбор куда безопаснее для его друга, чем область кановской борьбы. И за это намного больнее... Flashback. «Я люблю всё, к чему ты прикасаешься, Пусть это и лишает меня чувств... Ты уничтожаешь меня...» (с) Ruelle – Skin And Bones Он невзлюбил это кафе ещё с первой встречи. Оно было отполированно-пустым. Оно было на него похожим. И Кан знал, что соваться сюда вновь станет игрой в счастливую лотерею. А он всегда был невезучим. Ровно как и сейчас... Усталость подготовки и одержимой борьбы за навязчивые, но спорные факты. Сон не одобрил этот провокационный метод, а Кан его не послушал, и теперь ему предстояло самостоятельно сопоставить теоретически непроверенные знания и свой личный опыт детства. Мальчик семи лет представал на этой разделочной доске, а Ёсан ковырялся в этих нитках до беспамятства круглые сутки. Личная карта пациента – внутри своего мозга и отрывочных бесед с врачами, разговор с которыми омега пытался привести в точности до ключевых фраз. Но этого почти не удавалось... Запахов до удушливости много, трель над дверью оповещает твой приход, а сообщение от Уёна, чтобы подождать его здесь ещё пять минут, высвечивается на телефоне в тот момент, когда зелёные глаза ухватывают профиль Кима. А дальше идёт пропасть. Он прекрасно отвратителен. Он вызывает бурю эмоций в кановской голове, которая оглушается за раз пронзительным набатом осколочных криков, разрезая его латунную гладь по воде. Концентрация усвоения слишком высока, потому что взявшаяся из неоткуда ненависть начинает усиленно продавливать омежий нюх. Ёсан всё ближе подходит к стойке, цепляясь в карманах за кошелёк. Он не помнит, зачем он ему нужен. – Добрый день! Что будете заказывать? Резкая точечная боль. Голос отторгается, фраза пустеет. Самый опасливый взгляд из всех возможных направляется на застывшего Хонджуна, который чувствует необъяснимое напряжение в воздухе. Кан дрожит. Он сотрясается всем телом, не силясь выдавить ответного приветствия. На этом лице искажается неописуемое состояние шока. Ким разом опускает улыбку, всматриваясь в студента пристальнее и глубже. Альфа не помнит его. Ёсан помнит абсолютно всё. И абсолютно всё чувствует... – С вами всё в порядке?.. Первая мокрая полоса расчерчивает состояние на «до» и относительное «после». Набор самого тошнотворного воздуха с примесью любимых нот. Если это случилось за короткое время, Ёсан это распознает. Если это было обоюдно – Ёсан это учует. Это проклятие основной личины. Это тонкое восприятие любых запахов и их свойств. А одно кричит отчётливее всех. Этот альфа был клеймён. И это не ощутить с дальнего расстояния, не опознать без подготовки. Кан заучил безупречный аромат клементина, и он сдерёт его с любой кожи после, если она хотя бы касалась трепетного шлейфа дольше положенного. Если она его марала собой. – Это мерзко... – слетает в бреду, иссушивается на губах, едва различимо. – Простите? – ...Ты не должен им пахнуть...Это неправильно... – больные воспалённые глаза утрачивают фокусировку, Кана кроет. Он не имеет возможности следить за тем, что проецируется в его сознании и выходит наружу. Впервые Ким вздрагивает на последних словах, непроизвольно подбираясь выше. Внутренняя оборона скребётся когтями ближе, радужка смешивается, но не выявляет своих намерений. Слух безупречен, но так же глух. И Хонджуну кажется, что это всего лишь его больная ожившая фантазия, глаголющая устами незнакомца, у которого страшно забитый взгляд в эту секунду. – Что ты сказал?.. Омега закупоривает эти раздражители, закрывает рот дрожащими пальцами, осознавая, что переходит черты дозволенного обращения. Альфа напротив него прекрасно блефует, если это можно счесть за благородную подачку. Ёсан не осознаёт, как долго он приковывает к себе внимание других посетителей, ожидающих своей очереди, не понимает временного разлома этой нелепой встречи, не может представить, как сильно бьётся сейчас грудная клетка Кима, отмеряя немыслимые секунды до избежания повтора. Кан подрывается с места, когда позади него начинают шумно требовать отойти или сделать, наконец, заказ, и омега отмирает, чтобы скрыться из виду и пуститься отсюда прочь, напоследок задевая противный дверной колокольчик. С Уёном в этот день они не видятся... Спустя семь долгих и неповоротливых секунд из кафе выбегает растерянный и встревоженный бариста в чёрном фартуке, но никого беглым взглядом не находит. Ким почти уверен, что ему не послышалось, но Время не даёт ему шанс это проверить... End of flashback.