***
Сосчитай до десяти И спусти курок. Тебе некуда расти, Да и ты не мог. (Глава 22) Сосчитай и отпусти. Кажется, осечка. Сосчитай и вновь нажми, Подстрели овечку. Донсун не оборачивается на сына, когда тот невесомо проскальзывает через дверь кабинета. Омега заметно приспустил нрав и нехарактерно для самого себя отсырел. Для отца это не явные изменения, для Сонхва – утопические. Ватные ноги расслабляются только после приглашения сесть, а сам Пак готовится к принятию того, что называют не иначе как деловым соглашением. Обоняние притупляется, запахи отстреливают скверным дежавю. Сонхва никогда не переносил шлейф отца. Родного отца, чьё имя отзывалось с сухой интонацией в голосе, кровным посягательством и необъяснимой холодностью в речи. Для омеги это входило в правила без "но". Если твоего ответа не просят, значит, его не требуется. – Знаешь, зачем я тебя позвал? – грубость излишняя, но сам Пак её, кажется, даже не ощущает. – Нет. – Сын господина Ю просил с тобой поговорить насчёт дальнейшего будущего, – надавка на ключевое, – твоего будущего, – сухой хрип смачивается глотком бокала, Сонхва не концентрирует на таком внимания, ожидаемо напрягая свой слух только на поступательный монолог. – И я, честно говоря, не стал бы сомневаться в его намерениях, если бы не факт того, что кроме тебя это никому не требуется. – Я не понимаю, отец, к чему... – Я не закончил, – омега вздрагивает. Подлом стержня существенный, Пак полосуется о свои же залатанные раны, сдирает кожу, наращивает её заново. Это не помогает так значительно продвинуться в его безоговорочном желании сопротивляться. Его не услышат. – ДжиХун предлагает место стажировки для твоей практики в их компании. С господином Ю я уже переговорил. Это согласованно абсолютно на добровольных позициях, – Сонхва не сдерживает свой едкий короткий смех, что останавливает реплику Донсуна. – Что смешного, Сонхва? Лёд сдавливается, трещины сколоты, раздроблены на мельчайшую пыль. Она тает, растворяясь по рукам, стекая между пальцев, увлажняя сухость холода. Омега не дрожит. Он затравлен. Младший Пак поднимает кобальтовый взгляд на альфу, несколько секунд оценивая степень пропасти между прожитыми годами. Это время не измерить, не оторвать сносные кадры, тыкая пальцем и уродливо перевирая любую отцовскую заботу наизнанку. Здесь уже не на что смотреть. Цирковая арена пуста... – Я должен всех поблагодарить? – этот вопрос лишний, он прерывает тишину и внутреннее паковское смятение. – Отец? – он облегчает последующий выдох и увлажняет взгляд, вовсе не так, как омеге бы хотелось. – Ты должен усвоить, Сонхва, что по-другому твоя жизнь не устроится, – и хотелось ли вообще... – в этом доме. Сонхва замирает от последнего бесцветного дополнения. Отец прерывает их диалог, поднимаясь с места. Плотные отвратительные шторы полосуют окно, в тонкой вертикальной линии просвета омега пытается разглядеть что-то важное. То, за что можно было бы зацепиться и вырвать оттуда с корнем. Но ему оставлять здесь совершенно нечего. Совершенно нечего. Кроме матери. – Передай господину Ю моё согласие, – Пак оставляет здесь своё смирение, в дубовом лоске, тяжёлых шторах, неприятном запахе. – Если оно потребуется... – Пак оставляет здесь самого себя.***
Ruelle feat. Fleurie – Carry You
Их общение прервалось на обрезанной ноте, прохладном кабинете Сона и просьбе никогда больше не называть его в особенном обращении. Минки больше не видел Кана. С того момента омега перевёл их формат встреч на короткие сообщения, скинутые по почте фрагменты будущего проекта и обратную связь в том же ключе. Этого было недостаточно. Альфа чувствовал беспокойство, странную беспомощность и отторжение в своих же идеалах. Сон это чувствовал... Ёсан никогда не писал о личном. Обходил затронутые Минки вопросы, умел их оборачивать в пустое. Диалоги повисали на громкой тишине, альфа прекращал попытки, концентрируясь на том, что от него требовалось. Это претило. Это удушало. Это заставляло переживать сильнее, исписываясь в черновики. Кану не было отправлено ни единого. «Ёсан, скажи, что у тебя всё хорошо...» «У меня всё хорошо, хён». Сейчас нужно было выложить чуть больше и бодрее. Утро за сухим завтраком, тёплым чаем и нервным отсчётом времени. У Кана защита его университетского проекта. Ёсан отправлял итоговый вариант, Сон исправлял недоработки. Альфа был уверен во всём и сразу же ни в чём одновременно. Привычная сжатость слов омеги перечила этому утреннему оповещению на телефоне. Рубашка помялась в руках, а тело ослабело. Минки никогда не сомневался в том, что он делал, но сомнения этих минут наслаивались в другие формы. Кан благодарил его так, как никогда бы в жизни не стал... И в таком восприятии чутьё альфы его редко подводило. ... Для Уёна подобного рода вещи не ограничивались тем же. Дрожь в пальцах непрекращаемая, строчки сообщений дублировались за десятками ранее отправленных. Чонхо отвечал почти на все, но его утренняя подготовка к сдаче конкурсных заявок и профайлов отнимала существенное количество времени. Они условились пересечься в общем холле корпусов, пока младший Чон пытался связаться с самого утра с Каном, но от того не было ни единого звонка. «Ёсан! Ответь сейчас же!» «Очередь уже объявлена. Где ты?!» «Ёсан~и, я не на шутку зол!» Бета находит омегу в подавленном настроении: воспалённые глаза мечутся в поисках, а рука сжимается в собственное плечо. Младший Чон потерянно озирается, наматывая круги по гладкому покрытию, пропадает в толпе спустя десять минут от окончания планового перерыва, а затем замирает. Чхве успокаивает его одним лишь взглядом. Уён не имеет ни малейшего понятия, как это работает. Мягкий янтарь обволакивает, внушает трепет, лёгкое волнение, необъяснимую потребность. Чонхо всё ещё находится на пошаговом расстоянии, а омега готов провалиться на месте здесь и сейчас, если оно окончательно испарится между ними. Для младшего Чона этого оказывается достаточным. Как много означают секунды? Подобранный момент? Нужное слово? Соедини их воедино, получишь невероятный концентрат. Но мысли не ухватываются ни в одну заготовку, обрывают все нитки, не пропитывая их красным. Уёна отвлекает всего одно сообщение с самой необходимой пометкой: от Ёсан~и. «Уён~и, я никогда не сожалел о том, что познакомился с тобой. Сколько мы провели вместе времени?.. Если бы я мог дольше, я бы подарил нам каждую минуту. Я бы слушал обо всём, что беспокоило тебя за день, что, возможно, огорчало или радовало. Я знаю, тебе важно этим делиться. Сейчас тебе будет казаться, что это твоя вина. Я не знаю, сколько понадобится этого самого времени, когда ты сможешь меня простить. Я буду надеяться, что когда-нибудь сможешь. Я хочу остаться твоим лучшим другом в своих воспоминаниях. Я надеюсь, ты мне это позволишь. И я буду надеяться, что это останется взаимным...» Стены резко сужаются в пространстве, багровеют подтёками, уродливо трещат. Омега старается дышать глубже, старается не сбивать фокуса на плывущих строчках, старается не упасть. Чонхо моментально улавливает эти перемены, оказываясь за считанные секунды рядом. – Уён! Ты меня слышишь?.. Уён! Голова вакуумно заполняется, не пропуская эхо-звуков, частота сердечных сокращений достигает своего максимума. Режущая боль, отдающая покалыванием на кончиках собственных пальцев. Концентрация внимания рассеивается, омега не замечает тёплого и требовательного прикосновения к своему лицу, не замечает ярко-жёлтых глаз перед собой, не ощущает собственного панического запаха, отделяемого на повышенной температуре тела. – Ёсан~и... – Уён, сосредоточься! Уён, что случилось? Слёзы больше не сдерживаются. Младший Чон потеряно всхлипывает, мёртвой хваткой цепляясь за обеспокоенного бету. – Нужно позвонить...хёну, – мысли разбегаются, сознание плывёт и притупляет раздражители уёновского восприятия. Внутренние рецепторы перенасыщаются, сердечный ритм выправляет сбой. Для омеги требуется колоссальное количество минут, чтобы разогнуться обратно, без видимой боли во всём теле. – Кому?.. Уён, скажи, кому? – Моему брату. Он... Он сейчас дома, срочно! Чхве не теряет оставшегося времени, выхватывая из заледенелых ладоней телефон Чона. Уён отсчитывает каждую потраченную секунду на собственный вдох, пока Чонхо пытается объяснить произошедшее, сообщая напоследок старшему Чону адрес Кана, который путано проговаривает омега, а затем тот теряет сознание...***
Юнхо не понимает этого серьёзного волнения, чётких указаний от малоизвестного ему беты, но он интуитивно ощущает, что переживания Уёна построены не на пустом месте. Этот звонок обрывается быстро, старший Чон немедленно собирается, накидывая на себя куртку, попутно прося ключи от машины аппы и взамен одаривая того самым внимательным взглядом. – Я буду аккуратен, пап. – Сразу сообщи, что произошло. Я позвоню Уёну, – омега замирает в коридоре, одаривая сына беспокойством и заботливым тоном. – Буду на связи. Альфа не чувствует никакого таймера на отсчёт. Не понимает своей окончательной миссии. Удостовериться, что друг Уёна плохо себя чувствует, проверяя это личным посещением, смахивает на тяжёлую форму стресса. У его брата важный этап по защите проекта, первый курс университета, гиперболизированная тяга к неприятностям. У его брата есть множество недостатков, но никогда не было причин для излишней паники. И альфа не находит этому объяснения, пока старается не превысив скорости от положенного, добраться через пару кварталов и жилых переездов до квартиры Кана. Ступенек для подъёма, старых и ровных, кажется в бесконечность, Чон обращает внимание на часы, стряхивает лишнюю нервозность, взявшуюся из тёплых ладоней. Старая площадка пролетает под ногами, трётся по перилам, до нужной квартиры приходится подниматься пешком, потому что Юнхо не знает точного этажа, только номер двери. Глаза пробегаются, всё дальше и дальше, растерянно ищут, альфа понимает, что он близко, что осталось чуть-чуть, и он спокойно отвесит каждому омеге по подзатыльнику, когда доберётся до обоих. Внутренний альфа настораживается только у самой квартиры, когда старший Чон видит её приоткрытой... Юнхо делает вежливый акт к проникновению в чужой дом, никакой реакции за этим не следует. Внутри отдаёт смешанным запахом ландыша, древесной остротой и неуютным затишьем. Приглушённый коридор из прихожей раздваивается, длинный проход однотонного покрытия ведёт влево, в противоположной стороне Чон никого не обнаруживает. Заворачивая обратно, он натыкается на закрытую комнату, единственную в доме, учитывая несовременную планировку. Рука зависает над дверью, пульс учащается от переизбытка расхожих в голове мыслей. Юнхо решается пройти внутрь... При всех возможных вариантах исхода, альфа не предугадал бы сложившийся. Первое и единственное, брошенное глазу, хрупкое и скрученное тело, обмазанный лужей пол, много света, выжигающего комнату, неприятного, наполовину искусственного. Эти мелочи несовместимы, а голова идёт кругом, нарастающая дрожь волнами прошибает спину, давя на плечи. Ноги сами выбиваются вперёд и не удерживают опору, альфа подползает на коленях, пропуская тяжёлые грудные выдохи, люминесцент пылает, жжёт до неистовой красноты радужки, ослепляет. Так много лишних действий, но куда больше лишнего животного волнения на выпущенных адреналином инстинктах. Чону необходимо собраться, чтобы хоть что-то предпринять. Он марается в кановской крови, пока притягивает бессознательного омегу к себе, давит с невероятной силой по рукам, трясёт Ёсана в припадке шока, но ожидаемо не получает ответа. У Кана исполосованы оба запястья, и Юнхо пытается зажать одно из них, пытается нашарить в кармане собственный телефон, чтобы вызвать скорую, но пальцы заляпаны густой кровью. Чон рефлекторно ищет чужой, роясь поблизости в слипшейся и пропахшей примесью разлагающейся окиси металла, наваливает худого омегу на себя и потерянно обхватывается за него. В этот момент в багровой комнате раздаётся оглушающий виброзвонок. На поиски уходит всего пара секунд, и от нервного копошения альфа не успевает ответить, но затем на главном экране высвечивается фото старшего Чона. Его личное фото. В пропущенном списке – неизвестный номер. В пропущенном осознании Юнхо – неизвестное открытие. Дрожащие пальцы тянутся к липкому сенсору, набирают экстренный номер, и на линии звучит монотонный женский голос...***
FlashbackLower Than Atlantis – I Don’t Want to Be Here Anymore
«– Не забывай, что ты мой лучший друг, Ёсан~и... – Я всегда об этом помню...» Винить некого, винить некому, винить не за что. Оседает, добивая замученных. Выбор был, выбор есть, выбор незачем. Это стало твоим заученным. Обычное медленно текущее утро. Без плотного завтрака, без особых бесед, без сожалений. Кан наблюдал за родными чертами обоих родителей, сидя напротив, и не понимал, что это всё никогда не способствовало его чувствам сильной привязанности. Его сожаления не вписывались сюда. Его дрожащие руки, спрятанные под столом, нетронутая чашка чая, утвердительный и вполне живой ответ, что он не опоздает на защиту в университет. Отец собирается раньше, почти ничего не говорит, Ёсан провожает мать спустя полчаса и напоследок не запирает входную дверь. Прощание удаётся убедительным и даже тёплым. Но омега не до конца ощущает, что это значит для него в эту минуту. Он улыбается матери, когда та отворачивается, поправляя наспех волосы, желает ей хорошего дня, получает спешное напутствие об успешном закрытии семестра. Кан никогда не делал ничего из этого так легко и непринуждённо. Кан никогда так легко не врал... Даже самому себе. Омега возвращается к себе в комнату, неплотно прикрывает дверь, делает глубокий и самый тяжёлый выдох. Всё должно было случиться совершенно не так. Но Ёсан не понимает, откуда берётся эта механическая уверенность и безупречное спокойствие пяти ровных шагов до стола... Этот мальчик всегда был потерянным. По латунному озеру бежала лёгкая рябь, блёклое солнце садилось за заросшим противоположным берегом, холод просачивался приятным туманом по босым. Ёсан ждал его появления, проводил на прощание рукой, но ответа никогда не следовало. Прямой мёртвый взгляд исчезал быстрее, чем Кан успевал пропасть в нём сам. Тогда будущий омега не знал этого страха преследования, но готов был лично следовать ему. Роли сменились неожиданно, а следом пропал последний глоток надежды. Этот мальчик взрослел неправильно. И все романтические проявления вели к самым отяжелённым последствиям. Отчуждённое восприятие собственного тела, невыносимая душевная боль и самое глубокое заблуждение о личном характере нутра. Нет ничего омерзительнее быть не тем. Ёсан убеждал себя всю скоротечно отпущенную ему жизнь, что это правда. Этот мальчик безответно полюбил. Прекраснейшее первое чувство, омрачённое стыдом и болезнью. И нет ужаснее заблуждения в собственной бесхребетной потерянности. Смелость не взращивалась, а протаптывалась до удушения, исковерканная множеством подмен понятий. Ёсан всегда был тем, кто оставался позади. И эта тень обречённости нарастала постепенно. Этот юноша вырос. И каждый прожитый год старался не заглядывать в прорытые и гниющие отверстия памяти. Отлеплял от неё кусочки, топил в озере, утопал в нём сам. И за каждую всплывающую обратно мелочь наказывал себя, потому что забываться по-другому омега не умел. Он не умел любить себя... Если надавливать сильней, боль станет насыщеннее, покажет свою остроту в попытках её укрощения, мелкими и резкими уколами пульсируя по току крови. С этим у омеги был опыт в неправильной зависимости. Если резать уверенными надавливаниями, тебе не придётся переживать за содеянное. Облегчение будет последующим, а ты за него переживал не более, чем за своё терпение. Вас хватило обоих. И хватит даже теперь. И когда слабость накроет одну руку, у тебя окажется ещё одна нетронутой, которую рассечь будет немного сложнее, но уже нестрашно. Болевые ощущения отходят и сменяются пост-горением. Лёгкая эйфория от внезапного головокружения, внутри грудной клетки резко пустеет, и это лучшее ощущение из всех совершённых. Это означает, что сейчас ты сделал всё правильно... Кан заранее набирал это сообщение. Оно сохранено в черновых. Оно предназначено для Уёна. Оно отсылается прямо сейчас одним нажатием влажного тёплого пальца. За второе Ёсан уже не переживал, набирая его этим выжатым утром, едва попадая по символам. Омега не скроет, что хён этого заслуживал. Пальцы еле сгибаются, лезвие режет подушечки, Кан сильно старается его удержать в подрагивающей от перенапряжения руке. Он марает его джемпер своей кровью, думая о том, что теперь это не имеет никакого значения. Вещи не стоит беречь так долго, они утрачивают первоначальный след, они умеют обесцениваться односекундно. Но Ёсану важно не обесценить самого Юнхо. Даже в его утрачивающей жизнь памяти. Потому что важность этого подавленного чувства должна была чего-то стоить. Потому что второй надрез всё же пропарывает неглубоко, и от него мало толку. Но Кан ощущает, что и этого должно быть достаточно. И достаточно его девятнадцати лет, и три пущенных года на самое тихое имя, шёпотом слетающее с его губ перед тем, как омега медленно закатывает глаза. Его ждёт гладь латунного озера, высокое чистое небо, окраплённое серыми мазками, влажный колючий песок в ногах и вечное желание успеть с ним попрощаться... Ёсана ждёт он сам.