***
Извинений не жди, перемалывай в крошку. На пути – предвещай утоптать без причины. Оправданий не трать, отходи осторожно. Обличённая ложь прорастает в руины. Вокруг было много шума. Густого и неразборчивого, сковывавшего тебя до хруста влажных костей. Сейчас тёмно-бордовый – твой нелюбимый цвет. И кажется, что тонкая вакуумная коробка не поместит тебя в дом кривых досок и забитого вкось шкафа, в котором ты хранил множество воспоминаний, связанных с лучшим. И лучшее было связано зачастую с самым главным. Оно также было связано с Уёном. Юнхо подумал о своём брате в первые короткие секунды, прежде чем назвать адрес происшествия... Палата светлая, безликая, чужая. Неприятный запах медикаментов, еле подвижный в густой тени, ведь плотные шторы никто не открывал. Старший Чон смотрит на серый материал, потому что смотреть больше некуда. За последние два дня некуда. И бледная фигура, лежащая прямо перед ним, безразличие высшей степени, холодный сквозняк и мелодичный звук аппарата – это, пожалуй, все аспекты существовавшего здесь времени. Оно отсчитывалось вперёд. И это самое главное, как считал альфа. Ёсан был в сознании. Ему сообщили об этом. Уён навещал омегу вторым после родителей Кана. А затем липкая дрожь и забитый пульс высмеяли страх оказаться в этой палате третьим. И никто не мог предугадать, что на этот раз Кан не станет притворяться спящим. Стечению трёх лет пришлось уложиться в три минуты. Именно столько Ёсан жадно поглощал осунувшийся образ Юнхо. Он не выдавал из себя ни единой эмоциональной улики, он наблюдал твёрдым рассеянным взглядом, резал изумрудным налётом до увлажнения в уголках, сжимал искусанные ранее губы. Он был рад видеть перед собой альфу, даже при таких обстоятельствах. Но этого было колоссально мало. Водная гладь омывала надтреснувшие изломы, но их безвозвратно смыло течением, равно так же, как самого Ёсана. – Здравствуй, хён, – альфа вздрагивает, непреднамеренно показывая степень своего волнения. Кан ни разу не наблюдал за таким Юнхо. Это было по-своему уникально и открыто. Это было так естественно. – Привет... – слова стрянут в горле. Они бесцветны и посыпаны тонким слоем выдержки, которая усыпляюще вторит изо рта последствия этого выбора. Выбора должных на то выражений. – ...как ты? – Я не думал, что ты придёшь, хён. Это необязательно. – Я нашёл тебя без сознания, Ёсан. В луже твоей крови. Мне звонил мой младший брат и умолял к тебе приехать, – на лице Юнхо можно рассекать тонкие сухие полосы нервных узелков. Потяни за каждый – извлеки непередаваемую эмоцию на блюдце. Не огорчайся, что оно окажется надломанным. – Что из этого всего было необязательно? – Последнее, – дрожащий голос скрывается хриплым тембром. Омега не обладает этой остротой, но ему бессовестно удаётся делать вид, что это его не беспокоит. Старший Чон не перестаёт искать себе места в этой тесной и сжатой палате. Ёсан его, как никто другой, понимает. – Зачем ты так? – выдержки хватает ровно настолько, чтобы сделать пять шагов до ближайшего стула, небезопасное место около больничной постели, но надёжная опора, чтобы перестать подрагивать всем телом. Альфа ставит его чуть дальше, чем следовало, скрип громыхает по плоскости блестящего пола, оба изучают друг друга без слов. На лице омеги ни капли растерянности. Юнхо ожидал вовсе не этого. Но Кан отводит взгляд первым. Его худая рука, запечатанная пластырем, сжимает одеяло. Старший Чон молча наблюдает за этим, делает глубокий вдох, затем выдох, старается выровнять свой учащенный ритм. – Я видел фото. Я знаю... Я могу ошибаться, – на этом ударение фразы старается показать всю надежду на обратное, но расценивать это придётся в неприятном ключе. Омега поднимает свои воспалённые глаза прямо на альфу. – Ты видел ещё что-то? Кроме этого? – затравленное и усугублённое, болезненно кровоточащее, несмотря на залатанность ран, еле живое и пристыженное. У Кана нет другого чувства, чтобы поделиться им. Его вовсе нет. Разве это трудно принять во внимание? – Нет. – Мы можем это обсудить, Ёсан, если...ты признаешься. Если это важно для тебя... – Замолчи, – если трещины увлажнены, по ним легче стекает новая порция боли. И неважно, что станет в переизбытке, что стоит утилизировать за ненадобностью и лишним грузом. Омега мечтал в данную минуту выбросить всё, что теплилось у него в районе грудного отдела. Сигнал учащался, бешено выдавливал поступательное, тоскливо оправдывал свою слабость. Кан заставлял себя не смотреть на Юнхо так, как этого хотел. Заставлял переворачивать свои слова, придушивать гормональное равновесие, которые билось в нём невероятной концентрацией. Она слишком слаба из-за действующий успокоительных и физрастворов. Она почти охладела на всякого рода проявления своих потребностей. Она почти мертва... – Так это правда?.. – тишина не умеет извлекать звуков. Но эти набаты были слышны отчётливо и неприятно. Тело Кана напряглось по миллиметру, лицо застыло в ожесточённой форме безвыходности. Альфа зажёг своего героя красных линий вновь, не ощущая себя при этом победителем или же правым. – Да, хён, – сухо и безвольно, вынужденно. Омега раскрашивает свой взгляд тускло-зелёным, но не старается его сокрыть. Ему не удастся, и это – очевидная слабость, за которую Ёсану может быть стыдно. Но не сейчас. Уже не сейчас... Юнхо не выдерживает статики. Она ему претит на уровне эмоционального зашкаливания. Руки отбрасывают стул в самый угол, он успевает отлететь и криво приземлиться, Кан успевает вздрогнуть и глубоко выдохнуть. Не более. – И это из-за меня?! Скажи честно... Ёсан~и, – бьёт сильно по слуху и не даёт сконцентрироваться на самом вопросе. По ушам тает, но безумно противится. Двойной узел, затянутый вполсилы. И омега пытается его порвать. И смотря сейчас на ожидающего и столь впечатлённого альфу, Ёсан понимает, что ему искреннего жаль. Но кого будет больше? – Нет, хён. Это было решение, не связанное с тобой. – Не ври, – люминесцент воспламеняется, он давит потребностью правды. Её, как правило, не все предпочитают, как главную закуску. И Кан снова не поддерживает этого стремления впустую. – Не стал бы, хён. Ведь ты был мне дорог. По-особенному. – Был? – Я перетерплю это, хён. Я не помешаю ни тебе, ни Уёну. Я сведу все причины к гормональной дисфории. Мне поверят. У меня были случаи в раннем детстве. Не смотри на меня так, пожалуйста, хён... – Как давно? Если было бы возможно разделять особые чувства на пошаговые маячки, сигналы от которых смогут зажигаться даже при дневном свете, Юнхо посвятил бы этому особое место. Место внутри пристани и отдалённого образа белого маяка, яркость которого не измерялась метрами. В этом обозначалась разница. Грядущее и осознанное, устремлённое за гранью внутреннего. Его альфа не смог бы такого перенять, но разве всё становилось прозрачнее, если туда падал свет? Старший Чон, кажется, уже не уверен. – Это важно, хён? – Кан лжёт обоим. Но он умеет так поступать в силу самозащиты. От кого – вопрос второстепенный, не требует внимания, не отягощает выдумкой. Для кого – значимое выделение, бережно взращенное и оберегаемое обоими, пока один из них дремлет в озере. – Для меня – да. – Уже три года. – Три года... – Юнхо сжимает кулаки, не пересчитать в который раз. Омега всё так же молча за ним наблюдает. – И никто не знал? – Никто, – отрицание не приносит необходимого сейчас облегчения. За обесцениванием выстроена очередь из жаждущих показать, каково это утонуть и выплыть наружу. Омега не сердится на столь прямую отдачу альфы. Он вполне осознаёт эти сочувствующие и толком не разъяснённые мотивы. Они ему бесполезны. Ему не нужно учиться заново дышать. Он успешно задыхался все девятнадцать лет. Он прошёл эту стадию уединения. Он выдержит и это. – Хён, не приходи ко мне больше. Я не должен тебя видеть. – Ёсан,.. – ...Так будет лучше. Старший Чон потерянно осматривает дверь, в которую он вошёл. За ней наступит прежняя бесцельная пустота, о которой не просили. Герой красных линий больше не станет выявлять в себе лучшие стороны, грезя о добродетели незапятнанных лиц. В каждом – его след. После совершённых действий, высказанных слов и открывшейся правды тебе не становится легче. А ты этого хотел? – Минки просил передать тебе, что навестит тебя завтра, если ты этого захочешь. – Я буду его ждать... За этой дверью по-прежнему тяжело дышать. Невесомое напоминание о собственной вине. Она торжествует и гордится этим самозабвенным усердием хоронить в себе жалкое подобие раскаяния. Но Ей не довелось стать во главенстве. Время последовательно отсчитывало шаг за шагом, по которым каждому будет отложено собственное решение. И никому теперь не встать у него на пути...***
Он встречает его холодно, не рассматривая дольше двух секунд. Взгляд потупляется при упоминании имени, а короткого приветствия вовсе не следует. Оба молчат без видимого на то раздражения, но Кану было намного легче выдерживать эту показательную тишину с Юнхо. Это прорезается на подкожном, расчёсывается по привычке на перебинтованном запястье, но больше не возникает в голове. Минки не использует стул, присаживаясь на край нетронутой стороны больничной постели. Омега не напрягается, рассматривая сплетенные в замке пальцы. Сон ощущает натянутость и социальный вакуум. Он ощущает его постоянно в присутствии Кана Ёсана, этому не стоило удивляться. – Юнхо сказал мне, что ты хотел меня увидеть, – глаза впервые поднимаются, визуализируя контакт. Сон замечает, что Кан почти не спал за последние сутки. Серая впалость, безучастный неживой взгляд. С этим приходилось сталкиваться, но при других обстоятельствах. И лучше бы только при них... – На самом деле нет, хён. Но я рад, что ты здесь...звучит странно, – Ёсан не особо старался подбирать слова. Ему казалось это нечестным в данной обстановке. Скрывать оставалось совсем нечего, оберегать ещё меньше, а ставить барьеры бессмысленно. За ним ведётся регулярный контроль. Три приёма таблеток, два плановых осмотра и одна размытая консультация врача через его родителей. Всё это накладывало раздражительный отпечаток. Омега пытался не проецировать его в ответ. Не получалось. – А я рад видеть тебя. – Я верю, хён. Альфа не стремится наложить деликатности, обвязаться ею по шею и дышать в прежнем темпе. Сон задыхается уже который день, не понимая, как собирать оставшееся самообладание и заглатывать целиком. Никто не предложит тебе передышки. Тебе придётся принять всё и сразу. – А мне будет с этим сложно... И ты понимаешь, почему, Ёсан. Омега коротко кивает, пряча руки обратно, заворачивается в простынь. Защищаться больше не нужно. Это не проработано, но уже откликается с частотой сердечных ударов. У Минки приятный тягучий шлейф туберозы, Кан так считает. И это не изменилось. Ёсану хочется думать, что это что-то значит для него. Но самообман никогда не приносил ему пользы. Поэтому омеге придётся обходиться без сентиментальности. – Я пытался покончить с собой, – альфа резко меняется в лице при этом упоминании. Кан льёт слова через тонкую трубку, те передаются сухо и ничтожно. Ему не кажется, что обстоятельства должны приукрашивать действительность, когда она на самом деле не несла под собой громких слагательных. Для него – не несла. – И теперь каждый смотрит на меня именно так, как ты сейчас, хён. Я успел к этому привыкнуть. – Вот как... Тогда ты привык делать больно не только себе? – Хён... – Я не знаю, что произошло с тобой. И за все эти месяцы мне так и не удалось узнать тебя, Ёсан~и... – тихая шепчущая беспомощность отзывается в Соне на стадии переломного гнева. Альфа будоражит изнури, изнывает от необходимости вырваться. Минки не имеет такого права в этой больничной палате. Он его никогда не имел, находясь в такой близости к омеге. – Но представь, что мне этого даже не потребовалось, чтобы... – окровавленные реки пересекают горизонт, смешиваются в единое целое, увлажняют взгляд, не имеют возможности оторваться от созерцания прекрасного. Настолько прекрасного, но задавленного. – ...Ты знал меня лучше остальных, хён. Поверь. – Почему я этого не чувствую? – Потому что я старался себя оградить, хён! И у меня не получилось! – Ёсан... Кан переходит на повышенный тон совершенно неожиданно, его мелко сотрясает, он мнётся в попытках встать с постели, но альфа опережает эту вспышку. Минки бережно и невесомо обнимает его. Он не требует соприкосновения, едва удерживая руки на напряжённой худой спине. Охват без сопротивления. Кокон без удавки. Тёплое и невесомое, уважительное уединение. Омега не отталкивает Сона, опуская чуть ниже голову, чтобы не иметь возможности смотреть ему в глаза. – С самой первой нашей встречи... Я это чувствовал. Мне кажется, что чувствовал. Спасибо за всё, что ты для меня сделал, хён. – Ёсан~и... – Мне трудно тебя об этом просить, хён, но мне нужна твоя помощь, – интонация голоса резко меняется, руки отталкивают, и альфа понимает, что близкое не становится родным, как бы не хотелось в это односекундно поверить. Ошибки стираются, память переполнена, чувства целы. Особенный флёр близости испаряется. На его месте образуется дыра. – Просто скажи, какая? – Необходимо забрать мой телефон и удалить с него все фотографии. Он на сохранности вместе с личными вещами. – Зачем?.. – Я думаю, что полиция будет рассматривать их, как вещественные улики. Об этом настояли мои родители. Я уже объяснял им, что у меня психические отклонения... Это бесполезно, но... Хён, тебе не понравится то, что ты увидишь. – Я не совсем тебя понимаю... Омега не замечает, насколько сильно сжимает руку Сона. Как она оказывается в его ладони, как она теплеет. Минки обращает внимание на эту деталь с таким же запозданием. И дышать приходится уже быстрее, а переваривать услышанное едва ли не через набитую в голове вату. Ёсан не умеет облегчать боль, он умеет её удваивать. И он это знает. Но Юнхо не сможет поступить со своим другом так же, как сможет поступить с ним сейчас Кан. – Он не расскажет тебе об этом сам, хён, потому что не обязан. И он не был виноват ни в чём. Я знаю, ты не сможешь сразу в это поверить... – Да о ком ты?! – Юнхо – тот самый альфа.