Ruelle – Genesis
На израненном теле, под ошмётками кожи, Ядовитый мерцающий лёд. Измарай мою кровь омерзительной ложью, Мой шедевр никогда не умрёт. Поиски личной встречи не обвенчались успехом. В голове сжимается вакуумом вся застоялая ложь во благо, но она не даёт спокойно мыслить. Она не даёт чувствовать себя свободным от обстоятельств. Поломанной куклы никогда не существовало. И зверя в твоей клетки больше не потревожат... Ким не умел играть грязно, но ему пришлось выудить номер Пака не самым честным способом, чтобы выйти с ним на связь. На это потребовалось не больше двух дней и самого тяжёлого янтарного взгляда. Его нужно перемолоть через себя, чтобы отогнать вину на задний план. Альфе хотелось думать о том, что он действует сейчас только ради Юнхо. И у него это почти удавалось... Сонхва удавалось скрывать многие вещи на протяжении последних десяти лет. Своё ранее становление омегой, уход из дома поздними вечерами, приём блокаторов и запах сигарет. Ему удавалось многое из того, чего не делают омеги старше тринадцати. Ему также удавалось обманывать в этом себя, пока поделённое надвое грубыми разрывами смогло рассечься окончательно, а следом забрать то, за что так беспокоилось холодное сердце. Пак отнял самого себя, замуровал заживо в ледяной камере и постарался больше не вспоминать о том, что его ранимость намного прозрачнее, чем стенки этих оков. Сегодня эти оковы обозначены одним кольцом, неприятно сверкающим и отяжеляющим твою руку немыслимо вниз. И тебе там самое место... Видеть вновь перед собой Джихуна нестрашно. Сонхва уверенно опирается о него, терпит мерзкий окутывающий шлейф, с трудом подавляя рвотный спазм. Донсун смотрит на обоих безэмоционально, благодарит за праздничный приём, дважды улыбается краями губ, но на сына не обращает ни секунды своего внимания. Омега не удивлён, это слишком просто для такого рода показательного пренебрежения. У Пака оно намного больше. И в том числе к самому себе в этот день. День официальной помолвки. Сонхва позорно сбегает после приветственной части и оглашения союза двух равных по статусу поколений. Он находит ванную, едва не проскальзывая со второго этажа головой вниз. Он рефлекторно набирает больше воздуха в пережатой груди, понимая, что его панически трясёт, а кадры перед встроенным во весь рост зеркалом удваиваются и плывут за контуры отделки. Хочется пробить эту отражающую тебя стену, измазаться в осколках, перемешанных с тёмной кровью, стереть с себя лицо, оставив полотно чистым... За ним голубая кожа, мягкая на ощупь, невероятно тонкая и чувствительная к холодным касаниям мастера. Пак запирает изнутри дверь, трясёт ручку, загнанно обшаривает свои карманы в поисках телефона, оседает спиной к выходу. Аметистовое марево жжётся в глазах, они слезятся, их болезненно щиплет. Омега с остервенением растирает пальцами до красноты своё лицо, дышит глубоко и часто в закрытые ладони, до брезгливости стараясь не смотреть вновь на свою утраченную копию. Эта победа осталась за альфами. Он проиграл с треском и обломанными шипами, опутавшими его бледные запястья. Этот урок будет бесценен, пока Сонхва будет жив. Или один. Или оба... Виброотклик не слышен, испуганная реакция выявляет себя со второго сигнала. Руки по-прежнему дрожат, но взгляд удерживает фокусировку на входящих сообщениях. «Сонхва, это Хонджун». «Нам нужно встретиться и поговорить». Всё, что нужно в данный момент Паку, без преувеличения будет осмеяно им же. Через пару часов, наедине с собой, в собственной комнате, в идеально опостылой тишине. Она совершенно приелась ему. Но она по-прежнему единственное, на что омеге стоит рассчитывать. Дружеская привилегия запачкала пол его слезами, а затем те высохли. С эмоциями происходило ровно то же самое. Но одна ремарка сколола крошки льда, увлажнила поверхность и ошпарила по ногам. «Совершивший попытку суицида второкурсник влюблён в Юнхо». «Он сам знает об этом?» «Да, Сонхва». Бережные мысли о грязных слухах. И в данном случае нет смысла уточнять имени, потому что оно успело прозвучать на каждом шагу экономического, даже в редкие посещения им самого Пака. Но уточнить об осведомлённости главного сердечного спора обоих всё же следовало. И ответ на него прямо зависел от вашей общей дилеммы: реакции Чона. «Будь рядом с ним. Сейчас ему нужен контроль, иначе он затравит себя. Юнхо по-другому не умеет». Омега знает своего лучшего друга. Или знал. Или друга... Можно не обременять себя поисками удачной интерпретации сложившихся отношений. Их с Юнхо больше нет. Но Сонхва бы хотел, чтобы его место смогли заполнить. И, вероятно, в другом ключе. «Сонхва, мы больше не вместе. Это случилось раньше, чем мы оба узнали об этом. Юнхо сложно перестроиться, но он не хочет разрывать наше общение. И я тоже...» Треск в левом углу. Осыпавшаяся крошка стекла. Тихий хруст под ногами. Окровавленная рука подрагивает, пальцы напряжены. За весь исход переназначена цена. Ты не главный кукловод, сводящий нитки, меняющий направления взгляда и слов. Эта битва изначально не была тебе под силу. Но уверенные партии покрывали этот кривой финал. А эти две строчки смогла покрыть твоя влажная пелена во взгляде. И за это оказалось больно. «Как он сейчас?» «А как ты?» Равновесия больше нет, оплаканное бессилие затвердело, шрамы перекрыли все увечья, но остались заметными. Твоя грубость ударялась по мягкому участию в том, что называлось не иначе как повседневной жизнью. Над ней в скором времени будет установлен претящий контроль, воля станет растоптанной на высохшем полу, без единой крошки льда. «Я спросил первым». «Юнхо старается, правда. Но ему не хватает тебя, Сонхва. Ему нужна твоя поддержка. Вы же с ним, как братья…» «Не говори о том, чего не знаешь, Хонджун». «Я лишь знаю, что ты так же по нему скучаешь». Пак уже дважды был готов скулящим псом кинутся на порог чоновского дома. Время передержало его порыв, смыло слабость ледяной водой, осушило лёгкие. Ты не пахнешь ни одним из них. Ты не достоин больше этого. И, кажется, что никогда достоин не был. «Мы встретимся с тобой, но позже. Ему я не смогу рассказать об этом». «О чём именно?» «Я переезжаю из Сеула».***
Flashback. Сонхва Пак чувствовал себя паршиво с самого обеда. Где находиться и чем заниматься здесь – привилегия наставника в виде крупного, но крайне мягкотелого альфы. Контраст под скрытой иронией. На вопросы личных тем - высокомерное и ожидаемое самовосхваление, от которого омегу почти тошнило. Но если быть точным, уже два раза в общей уборной для младшего персонала фирмы господина Ю. Стажировка датировалась за неделю до официальной помолвки, означала не более, чем подачку и личное взаимовыгодное вложение, по исходу которого Пак мог открывать рот только в целях пиара и общего семейного имиджа. Для прессы – это лакомая кость и невероятная грызня за первоисточник. Для Джихуна – собственное чувство превосходства, ещё раз подтверждённое и оплаченное вдвойне. Для самого Пака – уже ровным счётом ничего. Тело ломает, заученная форма недомогания и потной кожи. Вонь на весь отведённый блок под служебные помещения второго класса. И если не вдаваться в подробности, то и в непосредственной близости к самому омеге. Сонхва угадывает ход мыслей ближайшего охранника по правому крылу холла, суетящегося толстяка на дальней привязи, которого к нему приставили, и самый голодный взгляд перед собой, когда младший Ю оказывается в его поле зрения. Донесение в этих стенах надёжнее острого языка Пака, но можно было обойтись и без этого, стоило только вдохнуть чуть поглубже. Интенсивно начавшуюся течку мало с чем спутаешь. И уже в таком скрытой иронии совсем нет. – В мой кабинет, Сонхва, живо, – в голосе улавливаешь больше холодного раздражения, после которого плечи перестают втягиваться в себя. Но первообман ничтожно оправдан только на коротком захлопывании двери, а дальше наступает правда. Джихун вдавливается всем телом, жадно проводя по шее губами. Липко, жарко, неприятно. Руки собственнически захватывают голову Пака, не дают тому отвернуться. Хочется сломать каждый позвонок в теле, извернуться до неестественного обезображивания, но больше никогда на него не смотреть... Сонхва этого хочется. – Смотри на меня! – Не обязан. – Ждёшь особого предложения? – протравливающий шлейф измазывается слюной по горлу, шершавость языка вызывает новую волну отвращения. Внутренняя слепая злоба перерывает твои оковы. Ты вновь на холодном голом полу. В собственном склепе. В луже тающего аметистового льда. Смотри... – Я жду, когда тебе надоест. – Для этого слишком рано играть в гордого, Сонхва. – Ты думаешь, от моей гордости что-то осталось? Эти глаза больше не лгут. Яркий и неповторимый кобальтовый налёт оседает по самому краю радужек. Его еле заметно, он бьётся в агонии, усмиряя мастера, накладывает запрет на связь с собственным телом и мыслями. Сохрани, что останется. А после постарайся не винить того, кто был слабее тебя. Вы больше друг другу не принадлежите. А скоро каждый из вас перестанет принадлежать самому себе. Выбирай... – Позже поговорим... Убирайся, – Джихун ослабляет хватку, немыслимо поддаваясь на этот оцепеневший больной взгляд омеги. Паку хватает не более трёх секунд, чтобы скрыться за распахнутой настежь дверью, не оглядываясь и мысленно моля о том, чтобы альфа не передумал... End of flashback.***
«Перемены произошли слишком рано. Даже если это причинило боль, это правда. Помоги мне двигаться дальше. Всё уже прошло. Это всё прошло...» (George Ragan – All Gone) Рукой незаметно по тихому ветру Проводишь, касаясь глубин. Шагами несмело, топтавшего метры, Сближаешь, без всяких причин. С третьей попытки старший Чон переступает порог кановского дома. Первые две проходят в невообразимом смятении обоих родителей Ёсана, но со стороны его матери приватная беседа требует особого подхода, о котором глава семейства Кан не имеет ни малейшего представления. Черта дозволенного опускается умолчанием, а высохшие глаза женщины говорят о большей благодарности, нежели вымученные фразы гостеприимства. Их сын больше не скрывает своих расстройств, а общая похороненная в этом доме тайна не смеет оглаживать по плечам за особые заслуги. Каждому есть, за что просить прощения у друг друга. Но в этом порочном круге Юнхо являлся словно чужим, а потому самым необходимым звеном. В руках особенная вещь, пропахшая своим ароматом цитруса. Старший Чон не был уверен в том, что это сможет помочь наладить контакт с омегой, но трепетное отношение к мысли о сохранности его одежды руками Ёсана на протяжении года давало ему на это право. В конце концов, самое страшное уже позади. Пол вычищен и сух, руки залатаны шрамами, а юное сердце склонно драматизировать чрезмерно и болезненно. Юнхо был способен на это тоже. Но это время уже прошло. – Можно войти? – Тебя Уён попросил, хён? – застывшая искривлённая пауза, рука на двери, пронзительный взгляд в твою сторону. Больше это не производит должного эффекта. Кан обороняется холостыми. Юнхо прекрасно это чувствует по усиленному выделению омежьего запаха. Свежее и едва ощутимое присутствие ландыша. Его сложно опознать и оформить в одну ноту. Она прозрачная и нежная, она развеется через пару минут, но ты ее запомнишь надолго, ухватывая напоследок. И ты даже не захочешь знать, насколько она может быть опасной. Самое безобидное создание может оказаться ядовитым. – Нет... Я хотел тебя увидеть, Ёсан, – приглашения не следует, диалог натягивается по струнам, которые могут звонко лопнуть при малейшей оговорке. Слова нанизываются белыми бусинами, обрамляются дрожащими руками, в которых всё так же зажата чоновская футболка. И она становится сейчас предметом пристального внимания изумрудных глаз напротив. – Ты издеваешься, хён? – Совсем нет. Не храни тот джемпер, пожалуйста... – нитка рвётся, россыпью окрашивая хрупкое доверие, не споткнись на скользком полу. Он всё ещё впитывает бордовые следы. – Больше не нужно. Кана встряхивает с кровати, его ноги хаотично начинают измерять свободное пространство комнаты, пока Юнхо осторожно проходит внутрь, прикрывая за собой дверь. – Ты думаешь, я не смог догадаться? – Ты не должен был узнать ни о чём, хён. И это уже неважно. – Но не для меня. Я...разговаривал с твоей матерью. Ты его из рук не выпускаешь. Даже по словам доктора Квона. Кан прекращает мучать себя бессмысленной ходьбой. Лицо приобретает нечитаемое выражение, кожа бледнеет на пару тонов. Глаза перестают искать безопасные углы обзора, они травят альфу своей оборонительной злобой. Но она так же неэффективна. Она неискренняя. Омега истошно вопит нутром о том, как хочется коснуться этой незапятнанной вещи, провести ладонью по мягкости белого хлопка, вдохнуть когда-то утраченный и самый приятный аромат клементина, заново задышать полной грудью, прекращая попытки сопротивления. За это не стыдно перед самим собой, но стыдно перед Юнхо. Но он, кажется, ни о чём пока не догадывается. – Налаживаешь отношения, чтобы не чувствовать вину, хён? Можешь прекратить здесь и сейчас. Ты не должен мне ровным счётом ничего. – Я не возвращаю долг, Ёсан. Это подарок. – Зачем? Осаждать героя красных линий мягким шёпотом, надеясь, что он отступит. Обрамлённый изумруд елового леса. Спокойствие, с которым передаётся этот простой и казалось лёгкий вопрос. Невероятная проницательность, за которую трудно уцепиться, чтобы понять основные мотивы перехода на спокойный тон омеги. Всё это сейчас трудно поддавалось альфе. – Чтобы ты чувствовал себя комфортнее на следующем сеансе терапии. Я знаю, как работает наложение запахов, Ёсан. У меня есть младший брат-омега. – Но я не твой брат, хён, – голос передаёт нарывшую боль, которая обещала больше не показываться. Кан отходит к окну, поправляет серую штору, хотя этого вовсе не требуется. Общая атмосфера разговора тонет в крайностях, устало мечась между двумя берегами покинутой пристани. И ни у одного из них тебя не ждут. – Поэтому я принёс тебе футболку. Я не смогу присутствовать лично... Не как партнёр. – Это уже слишком... Только послушай себя! – Ёсан, я не настаиваю ни на чём, кроме общения. И я могу за себя ручаться, – Юнхо занимает это аккуратное пространство без особых усилий. Ведущая роль и благородная цель однажды смогут покрыть это ничтожное уличение себя в выборе по совести. Альфа ответственен за каждое высказанное слово, которое труднее всего произносить, глядя прямо в эти невероятно зелёные глаза. – А вот я нет, – Кан более не старается казаться безучастным в этой приватной встрече. Руки, липкие и холодные, обхватывают острые локти. Фигура омеги в данные секунды выглядит хрупкой и по-особенному привлекательной. Старший Чон не до конца улавливает значение последних сравнений, но чувствует волнение Ёсана на обонятельном уровне. Всё так же легко и невесомо. Почти прозрачно. – Я каждую минуту думаю о том, как хочу тебя обнять. И для меня это тяжело испытывать, не имея ни малейшего представления об отношениях... Не нужно давать мне ложную надежду, хён. Я снова промахнусь. Альфа прекрасно понимает этот опутывающий по рукам и ногам страх перед неизвестностью. Сейчас невзаимную влюблённость не сможет покрыть ни одна искренняя и самая преданная черта его характера. Она не способна дать того, о чём так желает омега. Юнхо приложит лишь одно усилие – осторожную попытку пойти навстречу. – Это может случиться в твоей жизни рано или поздно, – пара шагов вперёд, медленное поднятие рук, аккуратное касание по кановским плечам. – Я знаю, поверь... – резкое и приятное тепло, врезающееся в тебя с невероятной скоростью после. Это шокирует. Ёсана можно завернуть в два слоя, но всё равно не ощутить веса. Омега физически истощился за последние два месяца, хотя альфа об этом даже не мог подозревать. Поглаживание по спине с разрядом мурашек, уходящих вниз, возвращающихся обратно вверх, до кончиков покрасневших ушей. Слишком приятная и бережная близость. Объятия не сковывают робостью, но от Кана пропускается еле слышный всхлип, а затем тихое и размеренное дыхание, отбиваемое грудной клеткой о тебя. Передача сигналов трепетная, а взгляд насыщенный. Не потопи его сам... – Из-за Хонджуна? – Юнхо теряется на доли секунд, когда слышит имя Кима, мысленно возвращаясь к ранее высказанному им. Омега его не торопит, вжимаясь некрепко в старшего Чона, запечатляя на себе его запах, но не стараясь казаться легко податливым и ослабленным. Тело Кана напряжено до последнего нерва, а голос приглушён, но по-прежнему выдаёт еле сдерживаемое волнение. – Да, – зрительный контакт здесь будет лишним, а озвученное по существу ничуть. – Это было больно? – никто не попросит твоей исповеди на дрожащих коленях у голой паперти. Никто не осудит тебя за самое простое и понятное чувство. Никто не потребует большего, чем ты сможет сейчас дать. – Просто ответь, хён. – Более чем. – Тогда мы квиты, – никто не захочет убеждать тебя в обратном. Но эта правда имела место стать озвученной Ёсаном прямо здесь, на высохшем и пропитавшимся тёмной кровью полу. А затем Время перевернуло песочные часы...***
You are my everything
I can do all for you
Baby you are my everything
I can do all for you
I love you...
(ONEW – Shine On You)
Спустя два дня в горящем от жара теле наступает первый период тихой и спокойной расслабленности. Мышцы в приятном треморе, каждый нерв по-особенному оголён, но не натянут, руки потеют так часто, что сухих полотенец едва хватает. Уёну уже неважно, как это выглядит со стороны, его окутывает невероятное и тонкое чувство защищённости. Рядом с ним, так близко и тесно, самый нужный человек. Его янтарные глаза наполнены теплотой. О неё, кажется, так легко обжечься, но совсем не больно. И такое ощущается впервые. Впервые с момента их первого сближения в аудитории студсовета. Чонхо предупредили о плохом самочувствии Уёна в первый же день, когда младший Чон не явился в университет по выученному бетой расписанию. Никто не пытался напустить деликатности в простом озвучивании состояния омеги. Юнхо лишь добавил, что сегодня его брата не стоило навещать. По прошествии двух дней это стало возможным благодаря гостеприимному участию аппы Уёна. Цитрусовая нота обволакивала всё насыщеннее и ярче, но уже без ощутимого шлейфа печали. Дом Чонов оживал. Когда на пороге оказался Чхве, это стало отчётливее заметно. Выбор их младшего сына в тайне порадовал обоих, но не смог оставаться без внимания столь переживающих родителей, о чём позже узнал и сам Уён. – Не соглашайся на чай, аппа замучает тебя расспросами, стоит тебе выйти из моей комнаты, – ладони сцеплены, мягкая и растрёпанная голова покоится на плече беты, не смея поднимать аспидно-синего взгляда. Это искреннее смущение подкупает обоих. Но у омеги не хватит смелости, чтобы признаться в этом. И Чонхо его понимает. – Твой отец пустил меня к тебе, было бы грубо отказать без причин, – улыбка растворяется в смехе младшего Чона. Напряжённые губы дарят поцелуй в тёмную макушку, а затем направляются чуть ниже. И если бы это можно было остановить ещё пару месяцев назад, бета невероятно бы об этом пожалел. – Уён~и...это будет сейчас лишним. – Почему? Из-за караулящего нас аппы за дверью? – в этой атмосфере можно задохнуться от переполняющей тебя искренней нежности. Она объёмная и еле вмещающая в тебя всё, что ты только мог себе вообразить. Невозможно дышать за двоих, но младшему Чону кажется, что он это уже умеет. Белизна не требует участия в этом сокровенном уединении. Лицо густо краснеет, губы прикусываются, кончики пальцев готовы сдавить в объятиях до боли. – Потому что за тебя говорят гормоны, а не ты сам. Я буду рядом. Но мы не будем спешить, хорошо? Резкий скачок вверх обрывается на самой приятной секунде. Чхве обнимает осторожно и крепко, не переходит в крайность, от которой у Уёна могло бы лопнуть передержанное в концентрированном аромате возбуждение. Оно всё ещё естественно показывает свою готовность: дрожь по рукам не прекращается, к спине липнет свободный край перекрученной футболки. И всё это кажется таким правильным в данную минуту. Ни капли пошлости. Только бесконечное желание утопать в его руках и быть, как можно ближе. Почти кожа к коже, но не так страстно. – Прости... – Не за что извиняться, Уён. Постарайся расслабиться, просто не думай о... – внезапное замешательство, нехарактерное для Чонхо, тоже может быть по-особенному значимым. Омега впитывает это в себя с удвоенной силой, на которую почему-то хватает смелости. – ...моей обильной течке? – О том, что ты мне что-то должен. Это вовсе не так. Чхве поправляет футболку младшего Чона, аккуратно пересаживая его с себя. Более смущающего обоих жеста за этот день трудно представить. Мягкое одеяло заворачивает лишнее напоказ, всё ещё горячие руки стараются оставаться на безопасном расстоянии от самых приятных частей тела. – Чувствую себя странно... Мне комфортно и одновременно тяжело. – Это пройдёт через два дня. Может чуть раньше. – Если ты будешь рядом, Чонхо, то я готов терпеть дольше. – А я готов дольше быть с тобой, – в его глазах время теряет отсчёт вперёд, Уён спотыкается и каждый раз не может сопротивляться этому необъяснимому притяжению. Он перекрывает аспидами свои слёзы, ресницы промачиваются, взгляд становится увлажнённым. Слов более чем достаточно, а минут колоссально не хватает, чтобы не потерять этого момента. – Пока аппа не позовёт на чай? – Может я всё-таки откажусь... Мягкий смех перекроет застоялое удержание времени на паузу. И если бы такое оказалось возможным, омега бы не стал его ускорять ни на секунду. Искренность в этом готова помочь, не растрачивая себя на правду. О ней волноваться в этой гармонии цитрусовых стен сейчас вовсе не стоило. Молодость окупит каждое проявление смелости, что в итоге поможет тебе стать счастливым... Но Уён уже счастлив. И Время с этим спорить более не станет.