Give Me a Chance / Дай мне шанс

Смотри в отражение слепо, А доверие мажь разводами. Это выглядит даже нелепо, Ведь таких называют уродами. (Глава 31) Затрави меня сучьей натурой, Обмарайся до кончиков пальцев. Испытай в обезличенной шкуре Все повадки немого страдальца.       Пак не ощущает обмана, но подкожно напрягается от каждого лёгкого движения по столу. Аккуратные приборы, подача блюд, стакан воды и ничего лишнего. Приватный столик на двоих, людное место и двое позади Джихуна в идеально сидящих на них костюмах. Об этом не хотелось беспокоиться более, чем на пять минут сухих приветствий. Подстраховки ни единой. Статус семьи Пак вполне мог позволить себе такой расход на охрану, но лишнее обеспечение на второстепенного отпрыска такого не рассчитывало. Заботы Донсуна ограничивались ведением бизнеса и должной сохранностью перевозок по крупным поставкам материалов. Сонхва ни в одну из категорий не входил. И это неудивительно, учитывая теперешний, доведённый до абсурда, приём в зарезервированном отеле, на первом этаже которого дорогой и спонсируемый семейством Ю ресторан.       Состояние омеги по десятибалльной шкале колебалось где-то посередине. Чувство голода осело в желудке, липкие руки мешались под столом, прищуренный взгляд метался по всему содержимому, но не выбирал ровным счётом ничего из предложенного, кроме стакана воды. Чуть ранее этим воспользовался и сам альфа, потому подозрения у Пака это не вызвало. И весьма опрометчиво...       ...Сонхва смаргивает пелену, отяжеляющую его взгляд, вязко сплёвывая накопившуюся слюну на пол. Прелюдий за этим не следует. Голова кружится, в ней отбивается пульсацией приток крови, а затем ослеплённые злобой глаза, наконец, понимают, что всё это значит.       – Извини, не удержался, – кожаный противный скрип обивки, едкий парфюм, щекочущий нос, паническое и нарастающее давление в собственной груди. Пак прекрасно узнаёт эту локацию. Его гордость однажды уже была похоронена именно здесь.       – Пересмотр нашего договора – ложь, так ведь?       – Повёлся легче, чем я предполагал. Главное, предложить тебе свидетелей.       – И купленных официантов.       – Не без этого, Сонхва. Но продолжим наш разговор о долях владения имущества?       – Мне плевать на деньги.       – А на себя?       – Ты хочешь, чтобы я боялся тебя? Да?       – Ты блять уже меня боишься... – хватка на тонкой шее, красные вдавленные следы пальцев. Джихун удерживает его в сидячем на краю положении, пока Сонхва рефлекторно старается набрать побольше воздуха. – И не смей этого отрицать. Забитый маленький мальчик, мнящий себя великим сукой. Где же всё это? А?! Где блять?!       Пак прирастает к месту, жадно пытаясь урвать свободного клочка пространства. Альфа надавливается телом, ёрзая коленом между его разведённых на диване ног. Он вминает Пака всё глубже и ниже, доминирует сверх необходимости, не подозревая, что омега не собирался подавать голоса. Игра на окровавленном поле, защита бесполезна, а нападение граничит с безумием и слабой волей. Усмири зверя, пока цепь давит тому на глотку. Но этот шанс почти утерян.       – Мне не отвязаться от тебя...так что плевать. Загубленное податливое тело, усыпанное сотнями шипов аметистовой крошки. Оно не твоё. Оно кажется чужим и бесполезным. От него нет пользы, кроме природной выгоды. Она естественная, но претящая самому нутру. И это тело станет лёгкой мишенью. Оно будет использовано не единожды: в липком поту, обезображенной вони красных трений и выделенной в минимальном объёме смазке. В любое время, в абсолютном нежелании и пагубном отторжении, в расколотом сознании и нарастающей от мерзкой похоти ненависти.       – Твоя течка не закончилась?       – Имеет значение?       – Я могу проверить прямо сейчас. Или дать тебе шанс не нарываться на неприятности, Сонхва?       – Он мне не нужен.       Кобальтовое море предвещает шторм. Разъярённое ледяное пекло трещит в собственной камере. Ошипованное сердце перетягивается туже, на нём довольно рубцов. Перегон голубой крови, увлажнение дрожащих рук, падение на колени перед уготовленной мастером плахой... Не смотри. Оставь место скорби по отпущенной жертве. Её час настанет, но не смей показать эту слабость. Пак Сонхва сделает это за двоих.       – Будешь вырываться, как в прошлый раз?       – Нет...       Идти на забой кажется более разумным актом поддержки своего изощрённого способа самозащиты. Достань ржавые цепи, перетяни их вокруг себя, охлаждая скованное тело болью и чарующим ароматом. Выдави весь свой яд, чтобы ускорить процесс разложения. Перетерпи всё, что положено, оставь взаперти всё, что изранено и не сможет подать признаков жизни после. Его стоит умертвить иначе. И в этом мастер окажет самому себе великую услугу, пока мёртвые, еле подвижные пальцы начнут расстёгивать пуговицы на его рубашке.       Терпение возведено в норму сотворения обыденных вещей. Тебе приходилось бороться за равный вдох перед высшим видом, подавать этот мягкий голос, который сломался лишь к двадцати, громче остальных. Тебе не претило вести эту борьбу классового неравенства с пылающим и уязвлённым самолюбием. И сейчас время заставило тебя встать на колени...       Альфа встряхивает его за плечи, перемещая под себя. Придавливает весом и остервенело начинает метить с манией собственника. Укусы едва проходятся по бледной шее, больше оставляя следов на открытой груди. Жадность обладания считывается с каким-то механическим выдохом, который вырывается непроизвольно от накатывающего чувства потерянности. Травить... Травить... Травить... Как же хочется оказаться податливым без выстраданных усилий.       Пака раздевают без церемоний, рука Джихуна сразу же переворачивает его спиной, спускается к пояснице, продавливая пальцы между ягодиц и растирая естественную смазку омежьих выделений. Это делается заученно, с отречённым профессионализмом, грязно и намеренно неприятно. Сонхва понимает, что альфа не станет готовить его. Поверхностная растяжка, едва трясущиеся ноги, первое глубокое проникновение уже вставшим членом. В комнате раздаётся оглушительный крик, обрывающийся резким вдавливанием лица в обивку.       – Заткнись!       Хлюпкое трение, сокращающее подачи, вгоняющие движения в анальный проход, которые усиливают мелкие разрывы внутренних стенок. Те увлажнены естественной смазкой, которая всё отчётливее приобретает цвет крови. Омегу раздирает от нервной пульсации, проникновения становятся требовательнее, жгущая боль невыносимой.       Джихун не предпринимает попыток облегчить темп, он засаживает Паку глубже и сильнее, стимулирует собственные фрикции без намерения произвести крепкую сцепку. Ему важно лишь кончить в вытраханное без воли тело, которое вряд ли будет способно на естественный оргазм. И эта мысль не вызывает никакого смятения, пока Сонхва сжимается внутри травмированной полостью, тем самым вынуждая альфу эякулировать в него. Это происходит быстро и скомкано. Всё заполняется тёплой спермой, член вытаскивается с характерным липким звуком. Стекающая жидкость общего смешения отпечатывается по бедру, когда хватка Джихуна на ягодицах отдирается спустя минуту после этого.       – Пока не переворачивайся, – хриплый голос режет сухостью, вытравленная стадия отзываться на команды уже не кажется странной. Сонхва медленно кивает, но этого не видно. Голова зарыта в скрипучую обивку кожи, волосы в замученном беспорядке. Пальцы до сих пор сжаты до побеления в кулаках. Поза неестественная.       Проходит около десяти минут, благодаря которым вакуумный шум в голове перестаёт досаждать криками. Заключённый поневоле, расставшийся со свободой самой сладкой похоти, впервые оказался клеймённым, как скот. Сонхва открывает глаза, в которых до сих пор тлеет аметистовое марево, замоченное солью. Закушенные губы искривлены в мастерски уродливой улыбке. Этого никто не узреет. За это отдана самая главная награда. Цирковую зверушку оставили в клетке, предоставив на кон самое ценное, сотворённое из неописуемой боли и стального мятежа. На раздачу выставили самого Пака. И он это снова пережил... Где-то в отдалении раздаётся треск расколотого дерева. Плаха оказалась пуста.

***

      Чёрствая гордость обломалась об каждый угол соновской квартиры, отцовского офиса и даже родного университета. Последнее место не пользовалось у Минки популярностью за последний семестр ни разу. Бесконечная погоня в преуспевающем потоке работы на минимальной ставке и родительское одобрение - этого было достаточно, чтобы не забивать свою голову лишним глубоко эмоциональным потрясением.       Альфу одолевали смятение и жадная пропасть между желанием вмешаться, разобрать всё до последнего кирпича фундамент крепкой равнозначной дружбы, но остаться в итоге слепым или же непóнятым. Сону искренне хотелось избежать последнего пункта. Он выберет Юнхо. Потому что дважды старший Чон ошибиться в хёне не может. Никому из них этого бы не хотелось...       «Юнхо, ты в порядке?»       Занавес ожидания падает стремительно. Ты успеваешь вспомнить первую кровь, горячую руку и необъяснимые слёзы, о которых ранее ничего не знал. Ты принимаешь его сердце, раздвоенное и сочащееся хрупкой правдой, заверяя, что не отторгнешь. Ты не уйдёшь, пока не попросят. Об этом легко мыслить, сжимая в руках телефон с набранным сообщением, но позорно не веря, что именно так стоит принять поражение и заглушить свою боль ради настоящего друга. Места ущемлённому самолюбию здесь больше нет.       «Я в порядке, Мин. ... Не ожидал, что ты первым мне напишешь».       «Я тоже. Но наш перерыв затянулся. Не думаешь?»       Юнхо улыбается, еле заметно. Его руки дрожат, пока ответное сообщение набирается в спешке, стирается до середины, а затем наступает тяжёлая форма затяжного молчания. В чоновской комнате приглушённый свет, а за стеной форма его тревожных переживаний пребывает в лучшей стадии жизни: Уёну требуется спокойный девятичасовой сон. Но самому альфе разделить это время удаётся с трудом. Клементин настаивается, постель тёплая и мягкая, приятное к телу хлопковое бельё горит и липнет по спине, стоит лишь вдуматься, насколько неправильным это ощущается, если твои размышления ведут к началу изумрудного налёта в карих радужках и едва запомнившемуся аромату ландыша.       Стёртые строчки набираются заново:       «Мне жаль, что всё вышло именно так. И я, правда, ничего не знал. Но сейчас я не могу отойти в сторону, хён. Ты должен меня понять».       «Ты думаешь, что я хочу помешать тебе?»       «Не знаю, Мин».       Обоснованная тактика защиты и одновременных извинений малоэффективна в таком понятии, как личная симпатия к одному и тому же человеку. И имеет ли она место быть, учитывая все ранее пережитые обстоятельства? Делить здесь оказывается вовсе нечего. Сон прекрасно это осознаёт, ведь ни на один звонок Кан Ёсан ему не ответил, даже спустя полтора месяца изоляции.       «Юнхо, я твой друг. Я им был до всего случившегося, я им остаюсь сейчас. И Ёсан не виноват, ты – тем более. Поступай, как считаешь нужным. Я не стану встревать между вами».       «Спасибо, хён».       Вода сочится по каплям, Сону давно пора проверить раковину на кухне. Но в этой идеально застоявшейся тишине характерный звук отбивания секундного ритма о дно действительно успокаивает. После двух минут текстового диалога руки вновь с дрожью набирают то, о чём так хотели узнать.       «Как он?»       «Ёсана перевели на домашнее лечение под наблюдением врача. Я навещаю его, Мин. Нам пока трудно даётся ладить, но я был готов к этому».       «Не говори ему, что я спросил».       «Если ты так хочешь».       Сон размышляет о последнем долге, который гложил его на протяжении полугода, но с периодичностью стремительных эмоциональных качелей самого Юнхо. Главный виновник и непревзойдённый искуситель, худшая партия в любви и невероятная удача в ненависти. Тот, о ком думать не приходилось дольше пяти секунд, когда его имя слетало с чоновских губ как-то затравлено и пусто. Эта партия отыграна с неравным счётом, козыри запылились без нужды. И одному бы из них следовало вовремя показаться прямо сейчас. И Минки решает, что это, по крайней мере, будет честно.       «Наверное, я буду чувствовать себя последним подонком, если продолжу молчать об этом. Я хотел рассказать раньше, Юнхо. Пак этого не заслужил, а я бы не переубедил тебя на его счёт, как бы не старался. Но сейчас всё по-другому. Сонхва предлагал мне заключить фиктивный брак с ним на той вечеринке по окончанию семестра. Разумеется, я отказал. Зачем ему это понадобилось, я не в курсе. Но теперь ты знаешь».       По вискам стекает холодный пот, отправленное обозначено прочитанным, а секунды слишком давят отсчётом вперёд. Сон швыряет телефон в сторону, треска за этим не следует. Кромешная темнота кухни, две грязных кружки в раковине, одна застоявшаяся бесконечная пауза за предрассветным окном. Дави окончательно, перекрывая воздух из лёгких. Отпусти правду, которая не несёт под собой ни намёка ко вредительству. Он сама по себе отсырела во времени, она более неважна, она почти испарилась. И переживать здесь, кажется, уже не о чем...       «Я ведь так ничего о нём и не знал, хён. Совершенно ничего».       «О нём до сих пор никто и ничего не знает, Юнхо. Возможно, это к лучшему. Я только прошу тебя, не облажайся ещё раз. Если вдруг понадобится моя помощь, просто напиши».       «Спасибо, Мин».       «Береги себя и Уёна. И не напоминай Ёсану обо мне. Я справлюсь со всем этим. У нас ещё будет время встретиться, но я под завязку в работе до окончания курса».       «Прости меня, хён».       «Только не распускай там соплей, Юнхо».       «Я постараюсь»...       В пережатом воздухе и малом пространстве сжимаются кулаки. Мароновый взгляд утопает в иллюзии освобождения себя от бесконечных минут самокопания и кривых улыбок в зеркале. Сильным не довелось обнажить свою слабость перед теми, кто рассчитывал на них больше всего. Если придётся выбирать, Минки всегда встанет на его сторону. Ведь выбор совести превыше, а его чаша равновесия никогда не замирала посередине. Недовес впустую. Время опрокинуло песочные часы...

***

Ruelle – Recover

Истёртая в крошку погибельно дружба Твоей и моей относительной ложью. И мне и тебе как-то искренне чуждо Вытравливать эту привычку из кожи. (Глава 28) Касаясь несмело прожжённой бумаги, Счищая фрагменты уродливых фраз, Размазывать всё по растраченной влаге. Ведь здесь виноват равно каждый из нас.       Тонкие полосы капель на запотевшем стекле, таймер в полторы минуты и чёрный лоск утратившей свою первоначальную привлекательность ванной. Пак опирается о край бортика, беспрерывно трясёт одной свободной в воздухе ногой и думает лишь о том, чтобы не увидеть положительный результат теста. Сонхва прекрасно понимает эту наивную ложь, о которой печётся старательная и парализованная взаперти омега. Холодные ладони липнут ко льду, кожа рвётся побелевшими кусками, на её месте сыреют бордовые пятна, смысл которых заключается в том, чтобы суметь прочувствовать эту боль. Но мастер отобрал единственную привилегию, раскрошил хрупкое и развеял прахом по стенам голубой камеры. Прислушайся к плачу.       – Блять!..       Руки начинают потеть, их мелко потряхивает. Давление нарастает по всему телу, голова начинает кружиться, заполняясь пронизывающим шумом, доводящим до оглушения ушных перепонок. Фокусировка плывёт, два отражения и две пары глаз в зеркале, смотрящих с нескрываемым остервенением прямо на тебя. Они тебя сожрут, обгладывая ещё влажные кости, сочтут недостойным для упокоения, засасывая в пучину кобальтовых вод. На самом дне тебя окутают шипами свежесобранных роз. Они окропятся густой кровью и прорастут между позвонками, вырывая свободу через немые крики, смыкаясь на тонкой шее. Замысел мастера окажется слишком прост, а возведение шедевра на пьедестал – прощальной данью восхваления. У Сонхва окажутся все козыри, но не будет шанса их раскрыть. Как же глупо и бессмысленно...       «Зачем тебе потребовался фиктивный брак с Минки?»       Это прилетает на телефон Пака совершенно неожиданно. Этот номер подсознательно выучен. И у Сонхва не хватило решительности его окончательно стереть. Давняя переписка, пустые фразы, обыденность истосковавшейся суки, которая желала удавиться ещё месяц назад только ради одного его слова. Юнхо не обременялся приветствием, он знал, что Пак его прекрасно поймёт.       «Ты просил меня исчезнуть из твоей жизни, Юнхо. Почему сейчас тебя это интересует?»       «Ты ни у кого не просишь помощи. И к Мину ты бы не стал соваться без серьёзных на то причин. Что у тебя произошло?»       «С переживаниями ты запоздал».       «Сонхва, я не могу так больше. Нам нужно поговорить».       Пак оседает по холодному кафелю, поджимая трясущиеся ноги, переворачиваясь боком на скользком полу. Сейчас он может позволить себе выглядеть донельзя жалким и истощённым. Лицо искривляется, слёзы проступают почти сразу, не церемонясь на долгую умиротворяющую терапию. Они жгутся по щекам, измазываясь трущейся рукой, пока вторая набирает комканное сообщение. Но его не успевают отправить.       «Хён, я скучаю по тебе».       Его заново стирают, прикусывая до крови губы, переворачиваясь затем на спину, запрокидывая голову как можно выше. Накатывающая истерика не даёт Паку рационально мыслить. Сонхва часто и лихорадочно набирает ртом воздух, стараясь промочить тыльной стороной ладони истёртые до красноты веки. Он никогда не заслуживал Юнхо. После всего содеянного и похороненного на задней парковке экономического в пустой безысходности. После первого удара и притуплённо саднящей скулы. После самых родных и ожесточённо неверящих ему глаз. После намертво забитых, но уверенных слов о том, чтобы он больше не появлялся в его жизни. Сердце Юнхо всегда было намного живее...       «Ты будешь жалеть об этом, Юнхо».       «А ты жалеешь хоть о чём-нибудь?»       «Что был тебе дерьмовым другом. Об этом жалею каждый день».       Это кажется избитой и одновременно отягчающей фразой, которая ничего не расскажет о тебе, кроме невероятного желания свободно выдохнуть. Накопленная злоба, замурованная ядом, протухшая от передержанного временем раскаяния. Момент подобран неправильно. Пак это понимает. Но как же приятно осознавать, что сгорбленное тело остывает постепенно и без ощутимой на то боли. Почти как в клетке.       «Это попытка извиниться?»       «Может и она. Хотя на твоём месте я бы не стал давать мне шанс. Воспользуйся советом».       «Тебе всё же нравился Джун?»       «Дело вовсе не в нём, Юнхо».       «Объяснишь?»       «Не сейчас».       Сонхва хотел бы многое перенести до «не сейчас». В безопасное место с отложенными фотографиями, с осыпавшимся букетом сухих роз, в тот самый кабинет. Оттуда повеет застоявшимся воздухом и пылью, на полу обнаружатся вывернутые доски и битое стекло. И здесь никогда не будет окон. Такие значимые воспоминания сокрыты от посторонних глаз. Ощути тактильно, нечаянно порежь холодные пальцы. Найди снимок с прошлого лета, стряхни осколки с разбитой рамки и аккуратно поставь её на место. Сохрани это ради себя...       «Значит, встретимся и поговорим».       «У меня течка, Юнхо. На адекватный диалог со мной я бы пока не рассчитывал».       «Тогда после?»       «Я напишу».       Лгать абсолютно легко, прижиматься коленями ближе к груди, вырывать одиночные всхлипы, закрывая лицо ладонью. Если долго тянуть время, в конечном итоге оно обернётся против тебя. И сейчас Пак проигрывает в пересчёте на немыслимое количество. Об этом невозможно рассказать Юнхо. Уже нет...       «Прости меня, Юнхо».       «Скажешь мне это лично».       Сонхва понимает, что уже не выполнит этой просьбы. Время разбивает его хрупкие часы на осколки, песчинки просачиваются в дырявом полу. И в комнате наступает тишина...