«
Show me your skin.
You are my sweetest sin...»
(с) Holly Henry – Skin
Если бы Кан мог почувствовать это крепкое нутро в самом себе, он бы испугался столь приятных последствий с самого начала. Природа одаривает одним из трёх путей, ослабляет тонкие витки по рукам, цепляя тебя еле заметно, направляя туда, где есть выход. Где есть выход твоему началу... Это чувствуется подкожно, усиливает естественный шлейф, пропитывает каждый сантиметр тела запахом, насыщает тебя сверхдолжным обонянием. Шум в голове расширяет границы, пускает воздуха, забирает застоявшийся, вентилирует лёгкие интенсивнее и глубже. Отпечатки этих клеймированных следов жгут кожу до необходимой боли, она перерастёт в наслаждение, а то канет в небытие, как только последний аромат будет развеян новым или же твоим собственным. Но Время не заберёт всё и сразу. И за это стоит быть благодарным. Ёсан благодарен. Но тем не менее растерян...
... В доме Канов неспокойно с самого утра. Совместный отъезд на выходных был обговорён заранее, но Ёсан чувствовал себя отвратительно с прошедшей ночи. Симптомы красноречивее слов: пропитанная запахом постель и слабые выделения, нестерпимая боль и общая вялость тела. Омега заверил в своей безопасности, настояв на отъезде родителей без его присутствия. Ближайшие два дня требовали от омеги полной изоляции и непрерывного приёма поддерживающих естественный процесс цикла лекарств. И сам Кан не мог тому противиться, ведь строгие рецептуры доктора Квона не терпели халатного отношения к лечению. Ёсан задыхался 19 долгих лет, и впервые с последних двух месяцев ремиссии мог дышать свободно, без усилий. Без постыдного отторжения. Без раздвоения собственного нутра. Без сожалений.
Назначенная запись должна была состояться завтра, но Кан не представлял себе возможности самостоятельного маршрута до приёмного кабинета частной клиники. Деликатная проблема и сложный выбор, единственно доступный вариант отказа, причину которого Джонсу-ним вполне сможет понять. Но её не сможет понять старший Чон.
«Я могу отвезти тебя, Ёсан».
«Не стоит, хён. Мне будет не совсем комфортно».
«Я приму блокаторы, если ты об этом...»
Ёсан шокированно смотрит на прочитанное секундами ранее, отключает телефон, старается избавиться от навязчивых и неуместных мыслей.
Обременительная связь в поверхностных любезностях. Они не правы. Каждый из них. Невозможно выстроить нейтралитет на сожжённом поле. Озеро затянулось, на его поверхности мутная и липкая слизь, между кронами тонко слышен стихающий ветер. ... Позабытая статичность во избежание шквала, пока волны лениво облизывали обрушенную пристань, а соль залечивала раны, которые воспалялись вновь. Закат потонул в пучине, которую не сможет осветить ни один исправный маяк. ... И на том берегу озера никого не разглядеть более. Он опустел.
«Ёсан, всё в порядке. Не стоит переживать из-за этого. Я понимаю твоё состояние».
«Спасибо, хён».
Омега успокаивается спустя час, за период которого мысли успели провертеться по второму опасному кругу. Подкожное явление не отпускало их. И Ёсан бы солгал, сказав, что это было неприятно. Абсолютно напротив.
... Юнхо прождал его около двух часов, отвёз обратно в дом Канов и на обратом пути нервно перебирал пальцами по рулю. Ёсан замечал эти паразитические движения, мог дать им оценку и определить, насколько альфа старался не показать своей излишней внимательности к его состоянию. Старшему Чону можно было позавидовать во многом. Кан бы на его месте завидовал. Но временная слабость и глупое предложение зайти на чай в качестве благодарности перечеркнуло собственные прозрачные мотивы в его отношении. Юнхо долго рассматривал омегу, не моргая почти полминуты, за которые самому Ёсану хотелось провалиться тут же. Никто ничего не обещал. Никто ни на что не надеялся. Никто никому ничего не был должен. Но альфа согласился.
Пустой дом наполнялся запахом свежезаваренных трав, немного оседал на вялом аромате цитруса, который всё ещё носил на себе Кан. Но сам альфа, как и обещал, был вполне нейтрален. Нейтрален и напряжён. И это бросалось в глаза отчётливее с каждой секундой, пока холодные и дрожащие руки омеги пытались не разлить горячую воду.
– Ёсан, давай я...
– Да, хён. Спасибо, – Кана отпускает ненадолго, тело заново обдаёт жаром, ломка усиливается, но внешний вид почти не выдаёт этих маленьких неудобств. Приём таблеток соблюдается до минуты, но ближайшая доза уже принята. Это невозможно объяснить, но вполне легко почувствовать. И, кажется, альфа это понимает.
– Тебе нехорошо?
– Мне стабильно, хён. Если это можно так назвать. Джонсу-ним составил точный график приёма нейроблокаторов.
– А после них есть побочные эффекты?
– Кроме мышечной слабости никаких серьёзных. Не бери в голову, хён.
Кана сотрясает всем телом спустя полчаса, и даже под обеспокоенный взгляд Юнхо тот не соглашается на вызов врача. Его главная причина недуга перед ним, ярко и непозволительно близко, недостижимо притягательно. Руки сами тянутся к нему, мнут до побеления костей его рубашку на плечах, мутно фокусируя собственный потерянный взгляд. А в нём нет страха. Ни единой осознанной и здравой мысли. Ничего, кроме...
– Хён, поцелуй меня, пожалуйста.
Вспышка люминесцента озаряет твои уставшие и влажные глаза, треск разбитой чашки отдаётся еле слышно, бешено колотится сердце и заново пробирает мелкая дрожь. А Юнхо не говорит ни слова.
– Ёсан~и...
– Если ты хочешь, хён. Если...
Губы накрывают быстро и без колебаний, но осторожно замирают после. Время останавливается, теряется в секундах, мнётся на месте. Альфа касается Кана бережно, притягивает легко и прижимает так осторожно, как хватает на то собственной выдержки. На выдохе из омеги вылетает затравленный стон, лицо начинает гореть и смелые пальцы забираются в отросшие тёмные волосы, которых когда-то касался розовый закат, окропляя голубой лазурью. Изумруд одарит каштан новым цветом, обличая лучшие оттенки кофейного налёта. Им не стать прежними, их затравит обнажённой кожей и неприкрытой правдой. Их смоет. Обоих.
– По-стой...хён.
У Юнхо расфокусированный взгляд, но совершенно холодный разум. Когда хриплый голос доносится до его сознания, тело прекращает двигаться, руки замирают, а тяжёлое и сбивчивое дыхание выравнивает грудные подачи воздуха. Он перенасыщен ландышем, он обведён со всех сторон клементином, ненавязчиво, но густо.
– Извини. Я...
– Только не уходи, прошу.
– Нам нельзя, Ёсан. Не надо.
– Покажи мне, хён. Хоть что-то...
Невероятная и чистая смелость хватала тебя за горло, но из него не вырывалось ни звука. Стены могли ощущать каждое трепетное касание к его чувствительной коже, она была невероятно тонкой, поразительно бледной. Дежавю рассеивало внимание на представленной картинке. Взгляд замыливался, губы дрожали и пересыхали от каждой вибрации тела. Ёсана размазывало по постели, надетая на нём футболка Юнхо задиралась всё выше, пальцы растягивали её до крепкого натяжения. Альфа прикасался к нему.
Топил. Топил. Топил...
Нижняя аккуратная полоса, поцелуями по ней со сбивчивым содроганием, резкий выхват воздуха в лёгкие. Старший Чон поднимает свой обжигающий красный взгляд и не может привести свой заплывший фокус в чёткие рамки. Кан податливо уязвим и расслабленно доверчив. И если бы собственные тормоза имели место сойти по кривой, то героя красных линий утоптало бы в грязи и первородном желании обладать без видимого отказа. Его почти нет. Он на грани немого повиновения.
Юнхо нависает над омегой, опирается руками над его головой, ищет визуальный контакт, пока закрытые и дрожащие веки стараются сдержать накопившуюся в них соль. Кан осмеливается поднять глаза, увидеть их в ином свете, изжечься внутри и передать свою искренность изумрудного начала, за которое больше не стыдно.
– Ёсан, ты под действием лекарств. Я не могу...
– Я чувствую тебя, хён...сам. Не из-за таблеток.
– Ёсан~и... Прекрати.
Старший Чон зарывается лицом в кановскую шею, сдерживая глухие скулежи на грани безумного срыва. Ему не доведётся пережить этого в полной мере. Этому не время стать поделённым. Но затравленное нутро яро противится, руки ведут всё ниже, забираются в свободные штаны и чуть дальше, оглаживают вставший член омеги и несмело проводят по нему пальцами, пережимая у основания. Ёсан не выдерживает первым, задыхаясь в потерянном выкрике.
Когда Юнхо приспускает белье с Кана, то из последних сил заставляет себя не поднимать головы, всё ещё загнанно выдушивая его покрасневшую тонкую шею. Первый укус закрепляется неосознанно, когда чоновские пальцы сползают ещё ниже, к обильно влажному анальному кольцу, обводят его и вводятся внутрь неспеша и поступательно. Ёсан подрывается на скомканной кровати, впечатываясь как можно теснее, хватаясь за сгорбленную и вспотевшую спину Юнхо, сжимая ладони в кулаки, выгибаясь ему навстречу. Это происходит в окутавшем обоих порыве, по интуитивной реакции тела, с самым протяжным стоном.
Характерные звуки окрашивают тишину незамаранным откровением. Чувствительные точки задеваются уверенно, рука не прекращает доставлять приятное наслаждение, о котором Кан не имел представления ранее. Его податливость обескураживает, его голос поглощает Юнхо всё сильнее, он управляет им, не подозревая ни о чём более...
Омега резко сжимается внутри, когда альфа ускоряет поступательно-выходящий напор. Пальцы глубже проникают, намеренно останавливаясь в приближающемся сокращении стенок. Ёсана мелко сотрясает всем телом, собственная рука тянется к своему сочащемуся члену, пережимает его твёрже, проводит хаотично и дёрганно пару раз, а затем резко позволяет эякулировать. Кан широко распахивает глаза, пресыщаясь физической разрядкой, рот открывается в немом звукоизлиянии. Спустя минуту напряжённые ноги расслабляются, и чоновские пальцы вынимаются осторожно и медленно.
Старший Чон остраняется, радужки выжигают под опущенными веками красный люминисцент, собственная испачканная рука сжимается в кулаке, пока вторая неверяще обводит разгорячённое лицо Кана, путается в его светлых волосах, спускается к повреждённой своими неглубокими укусами шее. Всё тело напрягается снова, ниже пояса, до самых кончиков пальцев. Юнхо с немыслимым трудом удаётся проводить дистанцию, не расстёгивая молнии на своих джинсах.
– Ёсан, не ходи за мной. Мне нужно...в ванную.
Кан полностью дезориентирован. Смятая футболка выше груди, спущенное бельё, приятный холод оголённых участков кожи. Она искрится и одновременно жжётся. Внутренняя жидкость стекает по постели, сперма липнет к своим пальцам, но всё это больше
не пугает. Кажется, никогда не пугало. Это естественно и приятно. Этому есть объяснение, но нет возможности оправданий. И альфа не собирается оправдывать их. Ёсану искренне хочется в это верить. Он кивает два раза, заглядывая в бешеные горящие глаза Юнхо, он понимает их стремление, он ни на чём не настаивает и ни от чего не отказывается. Старший Чон имеет право уйти сейчас.
– Ты в порядке?
– Да, хён...
Юнхо резко подрывается с кровати, оставляя Кана наедине с собой. Аромат повисает в воздухе, он мягко смешивается, но не возводит концентрацию шлейфа на максимум. Альфа принимал блокаторы своего запаха. Это сказалось на гормональной отдаче, но совершенно промазало мимо обоюдного влечения. Ёсан растягивает дрожащие губы в лёгкую улыбку, переворачиваясь аккуратно на бок. Его нутро успокоено. Его пальцы обдаёт холодом примятой подушки, по которой с упоением проводит омега. Его отпускает, заманивая сном, усталость наваливается сверху, она дышит громко и часто, как дышал минутами ранее альфа.
Его альфа. Его...
– Ёсан~и... Ёсан~и, тебе нужно вымыться. Слышишь меня? ... Я помогу.
Сквозь разлепленные веки, тяжёлое дыхание и невероятную сонливость, Кан ухватывает голос Юнхо, фокусирует взгляд на опущенной перед ним фигуре. Считывает неловкое молчание после и зачем-то тянется к нему руками.
... Омегу опускают в прохладную воду, снимают аккуратно, едва касаясь, пропахшие и испачканные вещи, полностью обнажая его перед ним. Старший Чон деланно не обращает внимания, борется с желанием рассмотреть лишнего и выходит из ванной, запирая за собой дверь. Слышатся тяжёлые выдохи, чувствуется неописуемое напряжение, но вместе с тем Кан ощущает себя в невероятной безопасности. Его отрезвляет температура воды, судорожно наполняя лёгкие глотками воздуха. Это хочется запомнить на себе, каждой клеткой тела. Но это требуется смыть. Утопить в озере, как Ёсан умел все эти годы. Голова погружается вниз, руки обхватывают бортики ванны, ноги скрещиваются, заставляя себя подавить вырывающийся крик. Всё это станет утерянным. Но терять было нечего. Кан это знал. Старший Чон ожидал его по ту сторону выхода, прикладывая руку к своим губам. Он прекрасно всё слышал...
***
Небо разрывается, свет охватывает меня.
Я пробудился впервые.
Слишком поздно, я на другой стороне...
(с) Ruelle - Genesis
Сонхва не вставал с кровати более пяти дней, почти не прикасался к еде, лишал себя всякого рода активности, чтобы мышцы тянуло от боли при любой возможности. Внутренняя растущая жизнь противила его двойному нутру. Одна сторона покоилась в ледяных недрах его свирепого начала, другая же с упоением наблюдала, как высушиваются кости от глухой изнемождённости. Где-то в отдалении маячили лица. Он видел обеспокоенную мать, но не слышал её просьб. Кажется, о его состоянии догадывался отец. Именно он велел спустится к нему этим утром...
– Хён Ён* передала мне, что ты заболел. Что-то серьёзное?
Кабинет веет гнилой прохладой, Сонхва ощущает её на обонятельном уровне, но искажение собственного запаха отдаётся похожим шлейфом. Внешне абсолютно незаметные признаки изменения: осунувшийся вид, чрезмерная худоба из-за потери аппетита и тёмные круги под глазами, над которыми тлеет аметистовый кобальт, сверкая всеми возможными оттенками и насыщенной глубиной.
– Сам не видишь...отец?
Донсун проявляет некую форму заинтересованности, брови нахмуриваются, лицо твердеет в эмоциях. Догадка очевидная, но мало поддающаяся на должные аргументы.
– Ты времени зря не терял.
– Учусь быть примерным мужем.
– Я надеюсь, что это правда. Но зная тебя, Сонхва... – голос замолкает.
Старший Пак встаёт со своего места, подходя ближе к сыну. Омеге стоит больших трудов проявить усидчивость, чтобы не вздрогнуть на омерзительно противящем ему касании к плечу. Донсун сжимает свою руку на нём несильно, но в превосходительной манере своего застывшего взгляда старается заложить всю погибшую отцовскую заботу. Кажется, обоим не удастся стать частью того, что не было взращено первоначально. Сонхва почти не дышит, выдерживая это. Губы не шевелятся. Даже после короткого и быстрого одобрения в его особом положении. Ему хочется сбежать прямо здесь и сейчас. Но ноги едва сделают шага. А затем всё погрузится в резкую и цепенящую темноту.
– Ради чего ты меня позвал?
– Учитывая сложившиеся обстоятельства, я не намерен оттягивать дату вашей свадьбы с младшим господином Ю. У нас состоялся долгий разговор вчера, мы разобрали детальные подробности условий договора. – Донсун отходит на приличное расстояние от сжатого в неудобном кресле Пака. – Ты выходишь замуж через три дня, Сонхва. Нужно многое подготовить...
Всё, что успевает вычленить из поточного шума омега, не укладывается в его сознании и тихо выскуливается на периферии, вгрызаясь в собственную руку. Та кровоточит и размазывает багрово-синие следы по лицу. Кобальтовые воды испепеляют твои глаза. Гнев плещется в них с самой дикой ненавистью. Ты загубил его, мастер. Ты его
покорил...
– Я понял, отец.
– Можешь идти... Тебе ещё нужно восстановиться перед приёмом. Я вызову врача на осмотр.
– Не нужно. Я справлюсь, – Сонхва выдавливает из себя всё, что накоплено из арсенала убедительных речей. За ними ничего нет. Пустой шаблон без красивой обёртки. Обглоданная стать и ни капли сожалений. Ему нечего противопоставить. И, кажется, нечем добить самого себя.
Донсун долго и нечитаемо рассматривает вставшего с места сына, в глазах на секунду возникает недоверие, но смещается коротким кивком. И омега уходит из его кабинета, за ним тихо захлопывается дверь. Акт завершён, но мастер больше не вступит ногой на эту арену. Его опустили на колени перед всеми в ожидании палача...
Смотри.
*Имя матери.
***
BTS – I Need You (Piano)
Его не ждали, Ким это понимал. Порог дома Чхве встретил его крайне нейтрально, но в глазах Чонхо альфа смог уловить мимолётное переживание, скрашенное скопленной усталостью под глазами.
– Прости, Хо, я не вовремя, знаю.
– Что случилось, Джун?
– У меня странное предчувствие, весь день. Я не могу совладать с этим.
– Уже довольно поздно... Нужно было позвонить мне, – бета не старается сгладить углы, общее неудобство здесь являлось второстепенным, но цель визита его лучшего друга ясно проскальзывала между строк.
Это имя отзывалось слишком часто за последние два месяца. Оно въелось внутри Кима, пропитало его, заклеймило.
– Чонхо, мне нужна твоя помощь. Ты же знаешь, каково это...
– Я – бета, Джун. Не переоценивай мои возможности, – Чхве проводит его в свою комнату, запирая, как можно тише, за собой дверь. Минималистическая обстановка, включенный ноутбук и записная книжка на открытой дате, обведённой в кружок с именем. Её вскользь замечает сам Хонджун.
– У Уёна завтра...?
– Да, Джун. Его день рождения. Я приглашён. Думаю, Юнхо позвал и тебя.
– Он не писал мне со вчера. Возможно, забылся.
Ким потерянно осматривается в привычном глазу пространстве, подмечает накопленный уют и еле ощутимое присутствие третьего лица. Тонкий шлейф затуманивает, щекочет ноздри, пропускается через лёгкие без особой тяжести. Альфа понимает, что означает смешение запахов у двух видов, он сталкивался с этим неоднократно. Но форма наслоения аромата поверх ощущалась для него впервые. Она была невероятно чувственной.
– Уён здесь бывал, правда?
– Пару раз.
– Хо, когда же мы так отдалились? – лицо искривляется, неожиданный выплеск эмоций подрывает Кима осесть на пол, прижавшись к коленям. Чхве опускается рядом, касаясь его спины, поглаживая аккуратно и ненавязчиво.
– Когда ты выбрал
его, Джун. Не себя, не меня, не Юнхо. А его, – всё сказанное ранее слетело ровным голосом, обернуло правду в противную оболочку, лопнуло по ней, обжигаясь брызгами. Ким почувствовал это. Но Чонхо не опустил своих рук, прижимаясь к нему ближе, оберегая замученный силуэт в приглушённом свете.
– Сонхва выходит замуж. Он сам рассказал мне об этом...
– Вы с ним виделись?
– Да, почти неделю назад.
– Джун...
– Я знаю, что всё кончено, Хо, я знаю... У него своя жизнь, всегда была. Он не хотел впускать в неё никого, даже Юнхо, а я помешал.
Глаза вспыхивают кармином. Они обращены на склоняющегося к нему друга. Друга, чьё присутствие в жизни Кима было ключевым и особенно важным. Альфа растворился во лжи, пропитанной терпким сожалением. О нём истёрты все исповеди, вымоченные солью, развеянные на песке. К нему не подступиться, он ослаб. Он больше не сможет доверять, как прежде. Кажется, пришло время оставить его...
– Ты придёшь завтра на ужин? – бета задаёт этот вопрос с тяжёлым вдохом, ожидая подавленного ответа от дрожащего в его крепких объятиях на груди Хонджуна.
– А меня приглашали? – ответ слетает безжизненно и пусто. Ким пребывает в прострации, почти не шевелясь около Чонхо.
– Юнхо знает, что тебе нужно время. А сейчас ещё больше, чем прежде.
– Я расскажу ему, Хо... Мне не стоит приходить, я не выдержу.
– Поступай, как считаешь нужным. Но не испорть весь праздник. Завтра особенный день для Уёна, и я бы хотел, чтобы он провёл его счастливым.
– Я понял тебя...
Время сузило стены до хрупкого вместительного пространства. В нём двое отчаявшихся смогли найти покой, который давно не посещал их сердца. Часы разбиты, их не удастся склеить умелыми руками. Последняя ночь навевает особенные мысли, в них страшно остаться наедине с самим собой. Киму страшнее всего. Кажется, что-то навсегда станет оторванным от него. Холодные пальцы не перестают дрожать, цепляясь за тёплую ладонь Чхве. Слёзы омывают побледневшее лицо, когда Ким чувствует странную опустошённость. Она охватывает его мимолётно и за секунду до. Время перешагивает вперёд, выходя за дверь. Кто-то может нуждаться в нём сильнее прямо сейчас...
